Мы были мальчишками - Юрий Владимирович Пермяков

Дядя Вася постоял, опять набрал побольше воздуха, с таким же, усилием поднял правую ногу и опустил ее. Посмотрел на меня и вдруг подмигнул.

— Каково? Идет дело?

— Идет, — поспешно согласился я. — Вы только не торопитесь… — И не успел я договорить, как вдруг одна нога у него подкосилась, дядя Вася качнулся, застучал костылями, стараясь сохранить равновесие, и грохнулся на пол. Мгновение я стоял, словно прикованный к месту, потом бросился к нему.

— Вы ушиблись? Ушиблись, да? Вставайте, я помогу…

Он поднял голову и замотал ею:

— Не-ет, воробей, нельзя… Тебе нельзя… Я — сам! Только так… А ты, значит, отойди…

— Но вам же тяжело…

Дядя Вася взглянул на меня, и я вдруг увидел его налитые кровью и бешенством глаза. Такого выражения в них я никогда не видел. Они всегда были веселыми, смеющимися, в последнее время — спокойными, грустными, иногда — суровыми, а сейчас…

— Отойди, Васька, — тяжело и грубо сказал он. — И не смей жалеть меня! Понял?

Я согласно мотнул головой, хотя, честно признаться, ничего не понял. До сих пор я думал, что помощь человеку, оказанная вовремя, найдет в его душе благодарный отклик, а тут… Мне было немного обидно и неудобно, будто я совершил что-то предосудительное.

Тем временем дядя Вася, сопя и глухо чертыхаясь, старался подняться. Вот он утвердился на коленях, потом, опираясь на костыли, поставил на ступню одну ногу и начал выпрямляться, подтягивая другую… И он встал!

Отдышавшись, посмотрел на меня просветленными глазами и засмеялся:

— Ясно? То-то! — И подмигнув, вдруг закричал раскатисто и ликующе: — Мы будем ходить, воробей! Будем еще топтать землю. Всем чертям назло будем ходить! Р-раз!.. Два!.. Три!.. Только вперед и никаких гвоздей! Р-раз!.. Два!..

Он дошел до стула, неуклюже, громоздко развернулся и плюхнулся на него всей тяжестью тела.

— Уф, устал! — Поморщился и добавил: — И больно… Не привык еще… Ну, чего ты там волчонком косишься — иди сюда… Возьму стул и садись рядом.

Я выполнил его приказание. Большой вздрагивающей ладонью он взлохматил мне волосы и тихо спросил:

— Напугался… когда я упал?

— Да.

— Ну, ничего. Прости, что накричал на тебя… Знаешь, горит у меня вот здесь, — он постучал кулаком по широкой своей груди. — Горит от нетерпения… Надоело сидеть в квартире… Надоело быть беспомощным… Соскучился я по вольному свету, за город хочется, на Кинель… Эх, воробей, так хочется пройти по берегу или по нашему черемушному лесу… Черемуха сейчас должна поспевать, не ходил?

— Нет.

— Зря. Сходи. Я, бывало, как только поспеет черемуха, беру котелок и на целый день — в лес… — Дядя Вася задумчиво потер щеку, подбородок и тихо улыбнулся. — Да… Ходил по лесу целыми днями, а котелок пустым приносил. Пока дойду до дому, всю черемуху и съем… Вкусно уж больно — ешь, ешь и никак не наешься… А потом язык таким шершавым становится, что и во рту трудно повернуть… Ну, ладно, расскажи, как поживаешь… Почему не заходишь?

— Работаю.

— Это где ж?

— У Пызи. Табак рубим с Ариком…

— И как платит Пызя?

— Плохо. По рубль пятьдесят за стакан, а сам по десять рублей продает. Жадюга страшный…

Дядя Вася покачал головой. После короткого молчания сказал:

— Пызя верен себе. Когда-то был богатым человеком, купцом… После революции присмирел, а сейчас опять зашевелился, опять спекуляция… — И вдруг, оживившись, дядя Вася спросил: — А ты не спрашивал у Пызи, как Василий Иванович Чапаев однажды разговаривал с ним?

— Кто? Чапаев? — изумился я. — Неужели он разговаривал с Пызей?

— А как же? Было такое дело… Ты, наверное, не знаешь и того, что Чапаев первым приклеил Михал Семенычу новое имя: Пызя!.. Эх ты, воробей, а еще говоришь: я, я…

— Не знаю, — честно признался я. — Зовут его так все, ну и я тоже — Пызя да Пызя.

— Вот видишь… А знать тебе нужно… Хочешь расскажу?

— Конечно хочу! — воскликнул я, жадно взглядывая на дядю Васю.

— Ну, слушай тогда… Дело, значит, было так. Чапаевцы выбили беляков из города. Жестокий был бой, много народу погибло. Закручинился Василий Иванович. Собрал комиссаров да командиров полков и спрашивает их: «Что делать будем, товарищи? Наступать нужно, а полки наши поредели».

Задумались командиры и комиссары. А Чапаев, горячий, быстрый, ходит по комнате, усы от нетерпения крутит. Подождал, подождал — молчат боевые товарищи. Круто остановился Василий Иванович, обвел цепким своим глазом всех и спрашивает: «Почему молчите? Аль сообразить не можете?»

Поднялся тогда самый главный комиссар…

— Это какой самый главный? — перебил я дядю Васю.

— Какой… Дивизионный, конечно… А тебя попрошу: если хочешь слушать, не перебивай. Нужно будет — после спросишь. Договорились?

— Договорились.

— Ну вот, значит… Поднялся самый главный комиссар и говорит: «А я так полагаю, Василий Иванович, к народу города обратиться нужно… Народ поймет, поддержит». — «Правильно, комиссар! — громко крикнул Василий Иванович и даже кулаком по столу ударил. — Бедняки поддержат, но вот закавыка, где коней возьмем, чтобы новых бойцов во всем аккурате снарядить? Чапаевец должен быть примером бойца — одет, обут, верхом на лихом коне, чтобы в бою смелым был и уверенным, что за свободу он воюет, за светлую долю, и — победит!»

И опять молчат боевые товарищи Василия Ивановича, думают. Посмотрел Василий Иванович на них, плетью по голенищу сапога своего ударил от нетерпения, а потом как крикнет: «Петька!»

И вбежал в комнату ординарец Чапаева Петька Исаев… «Что прикажете, Василий Иванович?»

Посмотрел на своего ординарца Чапаев с одобрением и гордостью, словно сказать хотел: «Смотрите, каков сокол!» — а потом и приказывает: «Веди сюда этих толстопузых отцов города. Да не забудь, скажи им, что с ними сам Чапаев разговаривать будет, понял?!» — «Так точно, понял, Василий Иванович!» — «Исполняй!»

Переглядываются командиры, не поймут, чего это затеял Чапаев, а он посматривает на них да хитренько так ухмыляется в рыжие усы.

И вот раскрывается дверь, и в комнату один за другим входят самые богатые люди города, а среди них и Михал Семеныч Пызняков собственной персоной. Все такие животастые, краснощекие и бородатые.

Подошел к ним Василий Иванович и здоровкается: «Здорово были, отцы-кормильцы! Шибко напугали вас мои ребята?» — «А как жа? — отвечает один. — Нешто не напужаешься: пушки бабахают, пулеметы строчат, ружья стреляют… Чать мы тоже человеки, боязно…» — «То-то, — смеется Василий Иванович. — Это вам не ваши белячишки… Сам народ поднялся за свою свободу, а народ — сильнейшая сила на белом свете… Ну, присаживайтесь, кто где может, разговор у меня с вами есть». — «А ты кто же будешь-то?» — спросил все тот же бородач. «А