Остаться до конца - Пол Скотт

Люси снова надела очки и сказала вслух: «Сегодня думать об этом не буду, отложу на завтра». Но отвлечься и перенестись мысленно в другие места и эпохи сегодня не удавалось. Горы Панкота — не холм Тара[10], и в «Сторожке» обитают, увы, не короли.

Люси никак не могла сосредоточиться: то она думала о письме Сары (уже пора отвечать), то о переменах в характере Слоника, которые так ей докучали.

Свой ответ она начнет с «Дорогой Сары!».

В это время Слоник громко крякнул, в очередной раз изобличая ныне покойного автора «Краткой истории Панкота».

Свой ответ она начнет с «Дорогой Сары!» Далее: «Большое Вам спасибо за письмо». (О сандаловой шкатулке упоминать не стоит, хотя я слышу о ней впервые, и Слоник никогда не говорил, что дарил ее Вам, да и Вы в свое время мне ее не показывали.) «Очень приятно было получить от Вас весточку. Спешу коротко ответить: мы живы-здоровы и будем рады познакомиться с вашим молодым другом Дэвидом Тернером у нас в Панкоте». (Пока Слонику ничего не скажу, а то он начнет ворчать и поносить молодых англичан, которые неизвестно за чей счет — скорее всего, за счет несчастных налогоплательщиков, скажет Слоник, — и неизвестно зачем заявляются в Индию. Смешно сказать, но тот же Слоник готов часами болтать с чумазым английским мальчишкой-хиппи, который попрошайничает и позорит всех нас.) Завтра-послезавтра напишу Вам подробнее. (По-моему, Слоник просто потерял чувство меры, и его симпатия к обездоленным соотечественникам — одно притворство.) Мне бы, конечно, ни в коей мере не хотелось обременять Вас просьбой и доставлять даже малейшие хлопоты. (Впрочем, почему бы и не доставить Крошечке маленькую радость? Я и прошу-то о пустяке, так как люди вроде миссис Десаи постоянно забывают о моих скромных заказах, хотя она без конца ездит то в Дели, то в Цюрих, то в Лондон, то в Нью-Йорк и привозит целые горы всякого добра как из беспошлинных магазинов, так и контрабандой — в таможне ей пришлось бы платить умопомрачительный налог. Впрочем, ей и это по карману). Но если мистер Тернер не постыдится взять с собой и если Вам не придется ехать бог знает куда (помнится, миссис Блакшо пеняла мне на это), буду весьма признательна, если Вы пришлете мне две дюжины пакетиков с сухими духами от Мартина и оттеночный шампунь № 3 (голубой) — для моих жалких седин. Это единственное подобающее средство, но здесь его не достать. А сухие духи в пакетиках, что любезно послала мне в прошлом году миссис Блакшо, увы, кончаются. (Поначалу их не пропустили в таможне, и мне пришлось платить за них втридорога. Да еще и Слоник устроил из-за этого настоящий скандал. Правда, перестань я следить за собой и за волосами — единственным, чем я горжусь, — он тоже устроил бы скандал.)

Слоник еще раз громко крякнул и позвал жену.

— Иду, дорогой!

— Поживей, Люс!

— Да иду же, иду. — И она поспешила на веранду.

— Кого последним похоронили на церковном кладбище? — спросил он.

Люси задумалась.

— Мистера Мейбрика, — вспомнила она.

— Вот именно! А он и тут наврал. Пишет, что последняя — Мейбл Лейтон.

Люси онемело воззрилась на мужа.

— Но позволь, дорогой, его же похоронили уже после того, как он написал книгу.

Слоник в свою очередь воззрился на жену.

— Что я, по-твоему, идиот и не понимаю этого?

Хотя утро выдалось теплое, руки у Люси покрылись гусиной кожей — такая ее разобрала досада. Ей захотелось хлопнуть Слоника по голове «Краткой историей Панкота»; зачем только она откопала на пыльной полке в библиотеке эту злополучную книгу и принесла домой!

— Так что ж тебя, дорогой, так волнует?

— Меня ничего не волнует. Это Мейбрика должно волновать. Извиняюсь, должно было волновать в свое время. Он пишет: «Погребение Мейбл Лейтон в 1943 году было последним на старом церковном кладбище; завершена еще одна глава в истории Панкота: как явствует из имен, начертанных на памятниках и надгробиях, глава об англичанах и англичанках, скончавшихся вдали от родины».

— Он ошибается, — сказала Люси.

— Вот и я о том же!

— Ты меня не понял. Ошибка его в том, что Мейбл умерла в сорок четвертом и навряд ли ее погребли годом раньше.

— У Мейбрика в книге все умирают, когда ему вздумается, или живут вечно. Сам-то он покоится на том же кладбище, а по книге выходит, что его там нет.

— И ее не должно было быть там.

— Кого и где не должно было быть?

— Мейбл Лейтон просила, чтобы ее похоронили в Ранпуре на кладбище при церкви святого Луки, рядом с ее вторым мужем, Джеймсом Лейтоном, отцом Джона Лейтона, но дочке Милдред лишь бы поскорее от нее отделаться: закопала где попало, и ладно.

— О чем ты?! Какое это имеет отношение к этой старой калоше Мейбрику?!

— Самое прямое, дорогой, — спокойно ответила Люси, — потому что именно старая калоша Мейбрик проводил мисс Батчелор до покойницкой, но сам не вошел — дескать, тяжело, сам жену похоронил, — и мисс Батчелор пошла одна; ей все не верилось, что Мейбл и в самом деле умерла. Видать, даже умом тронулась, уж как только не уговаривала она не хоронить Мейбл на церковном кладбище. Жива она, говорит, и все тут. Просила у нее прощения, что одну ее в покойницкой оставляет, надо, мол, мистеру Мейбрику помочь, чтоб он мог своего Генделя играть.

— Кого-кого?

— Ну, орган ему починить. Чтоб играть мог. Ну, не Генделя, так Баха.

— Ой, Люс, уморишь ты меня, — от смеха Слоник даже прослезился.

— Слава богу, что хоть доставляю тебе веселые минуты. Значит, не все еще ушло, значит, что-то еще могу. Например, вызвать у тебя такой вот отклик на свои слова, правда ты только потешаться надо мной и горазд. Да неужто мне под силу растормошить твою память, которую ты намеренно усыпил. Ты же нарочно искажаешь действительность, вводишь людей в заблуждение.

— Куда-куда ввожу?

— В заблуждение. Расхожее сейчас выражение в политических кругах. Как хотят поругать власти, говорят, что они вводят общественность в заблуждение. Так вот сегодня утром я поняла, что это про тебя. Ты любишь вводить в заблуждение. Ты меня поражаешь. Ставишь в тупик. Разговаривая с тобой, я теряюсь, забываю, что я и кто я. — Она сцепила руки у подбородка, словно умоляя не перебивать. — Я не понимаю, почему ты так поступаешь. Может, тебе непонятна стала жизнь и ты даже не допускаешь, что кто-то в ней разобрался. Твой знак — Овен, кстати, скоро у тебя день рождения, надо бы и об этом поговорить. Так вот, людям, рожденным под этим знаком, непременно нужно быть в курсе всего, что происходит, они себялюбивы, обычно помыкают людьми, используют их в корыстных целях, даже когда, казалось бы, теряют контроль над происходящим. А порой и козыряют этим, чтобы вызвать к себе сочувствие. Так и ты: вроде бы видишь ошибку малую и пропускаешь главную. Ведь Мейбл Лейтон умерла шестого июня тысяча девятьсот сорок четвертого года — в тот день наши войска высадились в Нормандии. Умерла Мейбл на веранде Розового Дома, и при ней находилась лишь Сюзан, а мисс Батчелор в это время чаевничала с мистером Мейбриком. Так вот, у Сюзан от нервного потрясения начались преждевременные роды, и она тоже тронулась рассудком, чуть не сожгла младенца, хорошо Мина подоспела и спасла. Об этом, правда, всегда предпочитали умалчивать, но шила в мешке не утаишь, ведь индийская прислуга ужасно болтлива. А Милдред так и не простила бедняжку мисс Батчелор, что той в тот день не оказалось дома, и выставила ее, хотя и знала, что той деваться некуда. Просто самой не терпелось в Розовом Доме поселиться с Сарой и Сюзан. И пожалуйста, не говори, что ты этого не помнишь, и как Сюзан нам нагрубила в церкви — ты еще сказал тогда: «Ну, теперь видно, что у нее не все дома, так и не оправилась, бедолага». Но ведь ты всегда для таких людей находил оправдания и притворялся, будто не замечаешь, что приходилось терпеть мне; а я терпела, потому что считала себя обязанной. Уехали они в Англию, и жизнь переменилась. Ты, Слоник, смог тогда критиковать все и вся. Вспомни хотя бы Розовый Дом. Ты же знаешь, как мне мечталось жить в нем. И вот наконец мы въехали туда — это уж после того, как и Лейтоны, и все остальные покинули Индию, и ты сразу же начал насмехаться и злословить: дескать, у Милдред Лейтон совсем нет вкуса, раз она на месте розария устроила теннисный корт. Ты насмехался над Лейтонами даже при индийцах и не замечал, как их коробили твои насмешки, как неловко мне было, да и сейчас тоже: ты принижаешь все минувшее, будь то люди или события, и они для тебя больше не существуют. В Бомбее ты злословил в адрес индийских офицеров, с кем недавно работал, кто возглавил армию после англичан. И опять при индийцах-чиновниках. Плохая это черта, Слоник. Конечно, себя уже не переделаешь, у тебя в характере — нападать, клеветать, а теперь еще и вводить в заблуждение. У меня же, после стольких лет жизни с тобой, не осталось сил бороться. Я лишь могу сожалеть, что ты такой. Ведь из-за твоего характера я, по сути дела, осталась без друзей, все наши знакомцы — это друзья твои, Слоник, но никак не мои, и, позволю себе заметить, среди них нет белых людей. В последнее время я много думала — постарайся меня понять: если бы ты не оправился после болезни, я бы осталась здесь одна-одинешенька, не к кому обратиться за добрым словом, за помощью. И я здесь всем чужая, по правде говоря. И мне здесь все чужие.