Сказание о новых кисэн - Ли Су

Баня, построенная в комнате отдельного домика, была аккуратной и чистой. Находившаяся в ней овальная ванна цвета слоновой кости, выбранная мадам О, понравилась мисс Мин. Она была заполнена водой примерно на 70 % от объема, и на ее поверхности густо плавали темно-красные лепестки роз. В воде развели ароматическое масло и морскую соль. Она вошла в воду и легла, прислонив голову на край ванны. Нежный аромат роз приятно проникал в нос. Это была «спа» — целебная минеральная ванна. Мисс Юн, работавшая здесь сменщицей по часовому графику, сказав, что название этого способа купания идет с далеких времен, запела.

Моя рука дверная ручка, что ли?Этот тип хватает ее и тот.Мой рот бокал для вина, что ли?Этот тип лизнет его и тот.Мой живот паром, что ли?Этот тип едет на нем и тот.

Она так громко пела низким голосом «Песню о горькой доле бродячей артистки», что Табакне, услышав ее, до смерти испугалась.

— Попробуй только мне еще раз спеть эту песню! — пригрозила она ей, размахивая кулаками. — Надо этой негодяйке завязать или запечатать пасть. Черт, в наши дни те, у кого есть образование, ведут себя хуже, чем необразованные.

Однако даже угроза самой Табакне не подействовала на мисс Юн. «Когда я входила в комнату для гостей, — со смехом рассказывала она истории из своей жизни, — то еще до того, как руки пьяных гостей станут щупать мои груди, я сама быстро снимала одежду и нападала на них». Мисс Юн, которую подгоняла кочергой Табакне, приговаривая: «Ты хоть знаешь, куда пришла, что ведешь себя, как в публичном доме, запомни, ты не в салоне для занятия любовью», имела больше популярности у кисэн, чем у гостей. Даже новость о том, что в Сеуле, в районе Чхондамдон, есть минеральные ванны, стоящие от 50 тысяч вон[46] за одно посещение, и роскошные, великолепно обставленные, с годовой карточкой постоянного члена на 70 миллионов вон, они тоже услышали от нее. «Там, — смеясь, говорила она, довольная тем впечатлением, которое произвела своим рассказом, томно прикрыв глаза, словно испытывала в этот миг наслаждение, — если надо, вам сделают кислородную терапию с вдыханием кислорода, смешанного с ароматом лекарственных трав, или предложат эффективную терапию для снятия стресса. Если, воткнув в уши, поджечь длинную ароматическую свечу, то она, сгорая, дает микроскопическую вибрацию, которая снимает стресс. Я просто хочу сказать, что, в любом случае, в основе „спа“ лежит купание с цветочными лепестками».

— Что?! «Спа»?! — громко сказала Табакне, которой явно не понравились эти слова. — Не знаю, что ты там имеешь в виду, но с давних времен в кибанах, когда и слова «спа» еще не было, кисэны принимали цветочную ванну. Особенно в день, когда выполняли обряд хвачхомори, они обязательно принимали ее, потому что знали, что в кожу впитывается вода, настоянная на цветах, а кости наполняются их ароматом. Конечно, ее обычно принимали лишь в самый разгар сезона цветения, но и холодной зимой ее принимали, используя высушенные летом лепестки. В обычных домах вместо цветов сушили нарезанные на полоски молодую тыкву или редьку, а в кибанах кухарки каждый год старались нарвать лепестки цветов и высушить их, — сказала она уверенным голосом, словно ставя точку в этом вопросе.

Из ее слов следовало, что современные «целебные ванны» вышли из способов купания в кибанах прошлых веков. Однако проверить истинность ее слов не было возможности, хотя она ссылалась на «Балладу о цветах». Но разве эта баллада рассказывала только о цветочной ванне? В ней говорилось, что кисэн, умевших сочинять стихи, в древности называли «хэохва», что означало «говорящие цветы». Скажите, есть ли на свете полностью распустившийся цветок, который вызывал бы чувство гадливости? Известно, что когда он увядает, он наиболее красиво распускает лепестки. Лишь когда увядающий цветок, считая себя цветком, до последней капли высасывает влагу, он знает, как торжественно и красиво распуститься. Это последней отчаянной борьбой он исполняет до конца свою роль цветка.

Что касается кисэн, конечно, лишь когда она знает, что все время должна, словно слегка увядающий цветок, высосавший последнюю влагу, торжественно распускаться, она исполняет свою роль до конца. Если «увядшая» кисэн до конца будет считать себя «цветком», то она не будет отправлена в отставку. Если будет до конца улыбаться, изящно ступать, красиво говорить, искусно петь, изумительно танцевать… Когда долго слушаешь «Балладу о цветах», по телу бегут мурашки.

Мисс Мин погрузилась в воду. Лепестки роз, плававшие на поверхности воды, мелькая, создавали тень, векам стало прохладно. Морская соль, не растворившись до конца, поскрипывала под ногами и мелко покалывала. Подошвы усталых ног зудели и чесались. «Какое счастье! — подумала она. — Сейчас смою чистой водой усталость и пыль, принесенную из родительского дома».

В тот день она так и не встретилась с отцом и матерью. «Родные, наверное, не узнают, что еда, оставленная в магазинчике сестры Чжон Сун, — благотворительная еда с моей свадьбы, как и не узнают, что я — кисэн», — с легкой грустью подумала она.

«Так… — доносился шершавый голос мадам О сквозь щель в двери. — Поднимем уголки губ как можно выше, еще раз…» Это была тренировка певиц-кисэн, которые должны выступить на церемонии хвачхомори. Для них нет более сильных мук, чем когда не смешно, но надо смеяться, как будто смешно. Кроме того, они знали, что если долго смеяться, то в уголках губ появляются спазмы, а из глаз льются слезы. Поэтому они, боясь, что появятся мелкие морщины, смеялись, прижимая губы руками. Когда закончились упражнения по смеху, начались тренировки по поклонам и ходьбе. Было слышно, как кисэн, высунув голову за дверь, тяжело дышали. «У них хорошо получается, — пронеслось в голове у мисс Мин, — хорошо». Вычесывая лепестки розы, прилипшие к голове и лицу, она что-то тихо напевала про себя. Но о чем она пела, узнать было невозможно. Мужчина, который в эту ночь поднимет ей волосы, был местный «донжуан», «казанова», или, как еще его называли, «культурный развратник» — Пак сачжан. Слово «культурный» было данью его образованности, но не морали и не имело отношения к культуре.

— Среди людей меньше всего надо доверять тем, кто живет, используя язык и писульки, — сказала Табакне. — Люди физического труда, можно сказать, самые добросовестные люди, но они слишком невежественны. Они хотя и вызывают доверие, но среди них не нашлось такого, кто был готов выполнить обряд хвачхомори. Нам не оставалось ничего, кроме как искать жениха-покровителя среди богатых «донжуанов» и «культурных развратников» с мелкой душой. Если спросить, кто они такие, то обычно это были те, кто ходил с визиткой, в которой текст написан большими, размером со створку двери, буквами. Часто непонятно, чем они занимаются на самом деле. С одной стороны, они похожи на обычных ловеласов, бесполезно прожигающих свою жизнь день за днем, а с другой — выглядят обманщиками. Возможно, услышав мои слова, они подпрыгнут от возмущения и, колотя в грудь, будут говорить, что для них такие слова — смертельная обида. Что касается Пак сачжана, то он не только известный ловелас, но директор завода, на котором обрабатывают импортный мрамор и продают его в обработанном виде. Видя, как он весело, беззаботно щеголяя, гуляет, швыряясь деньгами, можно сказать, что он точно соответствует цели церемонии в качестве жениха-покровителя. Он напоминает рыбу змееголова, но разве часто встречаются беседки с хорошей водой, с хорошей тенью? — образно охарактеризовав его, спросила Табакне. — То, что он богат, этого уже достаточно, не так ли? Мне он нравится, потому что у него широкая и щедрая душа. А ты как думаешь, мисс Мин?

Впрочем, на этот вопрос мисс Мин могла не отвечать, потому что полностью доверяла проницательности Табакне.

— Он маленький, противный и похож на козла — такими были первые слова Табакне, когда она увидела ее возлюбленного. — В нем нет ничего от мужчины, на что же он годится? Поверь, твоя душа погибнет от тоски, если ты с ним свяжешься.

Это была правда. Когда мисс Мин сказала ему, что она оставит школу национального традиционного искусства, когда оставался всего год учебы до выпуска, то он, прекрасно зная про ее затруднения, лишь невнятно пробормотал: «Нельзя ли немного потерпеть, ведь ты можешь стать выпускницей?» Конечно, его слова были правильны, но стипендии, выделяемой государством для талантливых учащихся музыкальной школы, не хватало даже на еду. Она знала, что после пяти лет учебы могла стать выпускницей, но ей это уже было безразлично.

Однако, хотя она бросила школу, ей не хотелось забрасывать любимые танцы. Когда она пришла в Буёнгак работать кисэн-танцовщицей, ее любимый слег, потому что не мог нормально есть и пить. Причиной того, что он слег, скорее всего, была не тревога за нее, а жалость к самому себе, досада, что он не мог отговорить ее, оказать ей помощь, от мысли, что терял ее. Когда он пытался отговорить ее, то он искренне верил, что прав, потому что считал себя умным человеком.