Сказание о новых кисэн - Ли Су

На низком заборе из глины, по верху которого вился плющ, местами рос зеленый мох. Под забором, куда наискосок проникал солнечный свет, росли высокие дикие травы. Вокруг было необычайно тихо, спокойно, одиноко… не было даже привычного ветра из бамбуковой рощи.

— Конечно, несмотря на это, будучи кисэн, я увядала в течение всей своей жизни и у меня много раз были моменты, — сказала она после долгой паузы, — когда сжималось от боли сердце, в душу закрадывалась холодная пустота, а я словно стояла на краю крутого обрыва в резиновой обуви со скользкими изношенными подошвами. У меня часто бывали моменты, когда я была подавлена, в такие минуты мне хотелось, превратившись в чайку, улететь в неизвестные края. Я жила без определенной цели. И хотя я знала, что любовь, встреченная вчера ночью, сегодня уйдет в прошлое, а твердое, как золото и камень, обещание становилось шуткой, стоило мне отвернуться, я постоянно чувствовала холод и пустоту в спине, словно легла на пол в комнате без отопления. Если вы не сможете выдержать это, то вы будете, как и я, увядать от душевной болезни, — печально сказала она, глядя на девушек влажными глазами.

Одна из певиц-кисэн в это время ковыряла ни в чем не повинные колени, сунув палец в дырку на джинсах, другая постоянно дергала пряди ниток, торчавшие из рваных джинсов. Казалось, что она собралась сделать из них колыхающийся кусок тряпки с распущенными прядями ниток.

— Вы знаете, почему пожилые люди не носят рваные джинсы? Вы считаете, потому что они равнодушны к моде? — спросила она их и сделала паузу, желая выслушать их ответы, но глядя на их растерянные лица, сказала: — Нет, они не надевают их, потому что не любят, чтобы сквозь щели рваных джинсов виднелась дрябло свисающая плоть. Мой жизненный опыт говорит мне, что с возрастом все больше появляется то, что хочется скрыть, не показывать. Для кисэн время подобно смерти. Вы знаете, что в песне «Чхончхунга», что означает «Песня о молодости», тоже говорится, что человек стареет быстро, словно порыв ветра, а время летит — и волосы становятся седыми. Когда подумаешь, кому можно рассказать об этой личной печали, вырывается тяжелый вздох. Это народная песня, хорошо показывающая душевное состояние кисэн. Так что и вы даже не думайте здесь долго оставаться, — сказала она удивленным девушкам, в глазах которых застыл немой вопрос.

— Надо выпить, хотя бы рюмочку, — устало сказала она после длинного монолога. — Когда душа летит вниз, словно ты вступил в яму, то нет лучшего лекарства, чем алкоголь.

«Ты можешь обмануть самого черта, но не меня, — каждый раз говорила Табакне, входя в ее комнату, сморщив свой приплюснутый маленький нос и принюхиваясь. — Я прекрасно знаю, как свои пять пальцев, где ты спрятала алкоголь». Но она зря ликовала, находя по бутылке водки в стенном шкафу или под одеялом, потому что то, что она находила, — было всего лишь наживкой. Настоящая бутылка с алкоголем была спрятана сзади двухэтажного деревянного шкафа с вырезанными цветами, который она получила от старого краснодеревщика за интимные услуги.

— Сегодня вечером ты не входи в комнату гостей, останься с мисс Мин, — с раздражением сказала Табакне. — Она немного не в себе.

Когда она ушла, мадам О, вытащив полупустую бутылку виски, стала пить прямо из горла. Виски, царапая, обжигая горло, быстро спустилось по пищеводу; плечи начали дрожать. Вскоре приятная теплая волна накрыла все тело. Выпив до конца виски, она легла на борё — традиционный корейский матрас. Из-за того, что она лежала на боку, съежившись, положив под голову деревянную подушку, на ханбоке полностью отпечаталось ее худое тело. Чуть погодя ее лицо начало ярко гореть красным цветом. Если схватить ее сморщенную, словно стиральная доска, шею, то она, наверное, уместится в кулаке. Сколько же разнообразных песен было вычерпано из этой длинной и тонкой шеи, сколько разных видов алкоголя прошло через это горло?

Певицы-кисэн, смотревшие на мадам О, стали всхлипывать.

— Если завтра вы не хотите совершить ошибок, — сказала она пьяным голосом, не обращая внимания на их всхлипывания, — вам надо больше тренироваться. Давайте я, хотя бы лежа, послушаю вас. Как вы смотрите на то, чтобы спеть вместе?

Одна из певиц-кисэн, следуя мелодии, стала бить в барабан. Его звук, дремавший до этого, незаметно для всех, мгновенно выскочив наружу, словно разрывая кожу барабана, с самого начала был великолепен. В руках, державших палочки барабана, бились веселье и радость. Они вызывались не только быстрыми и веселыми ритмами, но и медленными, следуя которым, то в левую, то в правую сторону мягко двигались шея и плечи. Но надо признать, что медленные ритмы звучали глубже и волновали сильнее, чем быстрые. Длинные волосы певиц-кисэн раскачивались в такт ритму, с оставшимися кое-где желтовато-коричневыми красками для волос. Песня лилась, словно водопад, следуя ритмам барабана.

Тоска подступает,Но жить я должна.Печаль неизбывна,Но жить я должна.Когда я скончаюсь,Позвольте спросить,Зачем мне дано было жить?В тот день, когда я умру,Вы все на моей могиле,Скажите, что вы любилиМеня — и мою тоску.

— О, как прекрасен звук барабана! — воскликнула мадам О. — Теперь то, что было сжато внутри меня, кажется, разжалось, — но ее слова были не слышны, утонув в звуке барабана.

— Что они там делают на заднем домике? — услышав громкие звуки, как всегда, недовольно сказала Табакне. — Орут, словно их режут, и в барабаны бьют изо всех сил?

Она вышла из кухни и, избегая вони, исходившей от маринованного ската, кинула неодобрительный взгляд в сторону заднего домика. Кухарка Кимчхондэк, которая имела не только болтливый язык, но и быстрый ум, поймав ее взгляд, сразу побежала в задний домик, спрятав под фартуком тонко нарезанное сырое мясо ската. Вдали виднелась прилетевшая неизвестно откуда белоснежная цапля с черной ленточкой-косой на голове, которая, взмахивая крыльями, мягко приземлилась на поле, на котором была куча брошенных красных георгинов с переломанными стеблями, выглядевшая, словно алая кровь.

— Как красиво! — сказала вслух госпожа Ким, сидевшая на деревянном полу, отвлекшись от расплачивающихся с ней кисэн и глядя в сторону поля.

Правый глаз у нее был нормальный, а левый косил, поэтому нельзя было понять, про кого она говорила: про цаплю или про георгины?

Звуки барабана и песни, начавшие громко звучать из заднего домика, распространялись, словно волны, доносясь не только до главного здания и отдельного домика, но и до всех людей, в радиусе почти двухсот метров от Буёнгака. Песня, с начала и до конца, слышалась ровно, а звук барабана, следуя ритму, то усиливался, то уменьшался. Кисэн, которая сидела на краю деревянного пола, заслушавшись, не замечала, что у нее открыт рот. Белая цапля, то бегавшая вдали по полю, то медленно вышагивавшая по разбросанным цветам, вдруг, хлопая крыльями, взлетела, испугавшись внезапно звука барабана. Когда наступит время, она тоже улетит на остров Ылсукдо или в водохранилище в районе Джинам. Не забыла ли она свой путь? Колени у мадам О, страдавшей остеопорозом, худели с каждым днем.

Кисэн-танцовщица

На Кыт Сун. Это имя выдавало отчаяние того, кто его придумал. Разве у нее в жизни мало было случаев, когда приходилось называть свое настоящее имя, не зная, куда деваться от стыда? Каждый раз, когда ей приходилось называть свое имя, у нее все тело каменело, а лицо вспыхивало, словно ее застали, когда она снимала нижнее белье. Даже если она, набравшись храбрости, называла свое имя, голос у нее становился слабым или заплетался так, что собеседник ничего не мог понять. Чья была вина в том, что каждый раз, из-за одного и того же вопроса, ее лицо вспыхивало, словно заново разворошенный костер? Была ли в этом вина ее или сурового отца, который дал такое имя? Или дело было в чем-то другом, например, в том, что зовут «судьба»?

Когда ей, счастливо дремавшей в теплой утробе матери, пришлось выйти в этот мир под действием непреодолимой силы, она была похожа на любого младенца в этом мире. Неизвестно, возможно, что именно из-за того, что имя На Кыт Сун приклеилось к ней, у нее сложилась такая несчастная жизнь.

Для отца было очень важно, кто у него будет: сын или дочь. Крайне невежественный, он, как только услышал ее первобытно громкий голос, первым делом спросил врачей: «Кто родился? Девочка или мальчик?» Конечно, с его стороны было бы великодушней спросить о том, сколько весит ребенок, как выглядело его лицо, были ли у него ручки и ножки, но он, не проявляя никакого интереса к новой жизни, интересовался лишь одним: «перец» это или «моллюск»[43].