Сказание о новых кисэн - Ли Су

Прошел уже час, а отец и мать не возвращались. У нее стало болеть тело, но она не могла понять, в каком месте. Сидя в кресле-качалке, покачиваясь, вытянув ноги, она пробовала разминаться, вытягивая руки и ноги, но время тянулось бесконечно медленно. Она решила про себя, что не будет ждать их больше двух часов, и спустя час, решительно поднявшись, покинула дом. Она знала, что отец — внутри теплицы, которая стоит там, где бьет источник минеральной воды, собирает огурцы, а мать продает на рынке собранные вчера огурцы, разложив их на деревянных лотках. Было ясно, что она не вернется, пока не наступит закат, потому что ей надо было их продать. Ради этого она будет хватать проходящих женщин за нижнюю часть брюк, растягивая их, и умолять их купить огурцы, боясь при этом опрокинуть деревянные лотки. Покрытая пылью, она будет сидеть до самого захода солнца, оглядываясь по сторонам в поисках покупателя. У мисс Мин не было мысли искать отца. Она знала, что быстрее всего его можно найти в теплице, но ей не хотелось встречаться с ним.

Отец, отчаянно желавший иметь сына, так и не увидел его. Но, несмотря на это, он не издевался над женой и не гулял открыто с другими женщинами, как это делали другие мужчины, чтобы не уронить свое лицо, или, наоборот, используя это как предлог. И, хотя их отношения трудно было назвать гармоничными, когда принималось важное решение, они всегда находили общий язык. Когда время от времени на столе появлялась дорогая закуска, то отец, раскрыв палочки, словно щипцы, закрывал ими тарелку так, чтобы палочки четырех сестер не могли коснуться ее. Притянув к себе тарелку, он делил закуску с женой, говоря дочерям, что у них впереди есть много дней, когда будет шанс хорошо поесть, и велел им не поворачивать головы в сторону тарелки с закуской. Со стороны казалось, что он вел себя с ними холодно и бессердечно, словно с чужими детьми, но если вдуматься, то в его словах была доля правды. Четыре сестры росли, боясь отца, бережно кормившего рассеянную мать. Однако у него была привычка, которую трудно было понять умом.

Отец был крестьянином. Со стороны то, что он жил, занимаясь сельским хозяйством в пределах зеленой зоны Сеула, где были высокие налоги, могло выглядеть немного странным, но это была абсолютная правда. Взяв в аренду часть заброшенных полей в зоне, которую землевладельцы не использовали несколько десятков лет, он жил, упорно выращивая рис и другие злаки в теплицах, без особой выгоды. В этом районе, у подножия горы, кроме него сельским хозяйством занимались еще несколько человек. Их жены выносили продавать на рынок продукты, выращенные в теплицах, тем самым зарабатывая средства на жизнь.

Она ничуть не стеснялась занятия отца. Ежегодно в школьной анкете о семейном положении она быстро писала, что он занимается сельским хозяйством, и лишь в клетке, где надо было вписать свое имя, рука ненадолго зависала.

— На Кыт Сун, твой отец действительно фермер? — удивленно спрашивали учительницы, у которых под висками мягко вились пушистые волосы. — Он на самом деле живет в Сеуле, занимаясь сельским хозяйством?

Затем, когда они, быстро изменив выражение лица, громко говорили ученикам: «Друзья, мы не должны забывать про труд и пот, проливаемый крестьянами!», ее тошнило от их фальшивых слов.

Что касается отца, то нельзя было сказать, что он успешно занимался сельским хозяйством. Мисс Мин всегда думала, что иначе и быть не могло, потому что он ругал последними словами все, что выращивал. Когда, мучаясь из-за того, что у него нет сына, он выходил на рисовые чеки или в поле, то выговаривал растениям все недовольство и ярость, что были у него на душе. Хранившиеся в его душе, они, превратившись в ругань, выскакивали из него, взрываясь, словно горящие петарды. В его ругани был самый грязный мат, какой она знала. «Возможно, было бы лучше, — часто думала она, — если бы он, как другие отцы, утопил бы свое горе в водке». Но узколицый, низкорослый, мелочный и скупой отец вымещал всю свою злость на безмолвных растениях. «Если в ругани Табакне есть теплота, — думала она, сравнивая их, — даже когда она ругалась, это не портит настроения, ругань же отца была жестокой, холодной и колючей, словно ледяные иголки». Следуя своему настроению, он все время бранился разными словами. Он никогда не повторял ругательство дважды, поэтому она не без основания думала, что в технике и мастерстве ругани он, вероятно, был даже намного искуснее, чем Табакне. Если издали смотреть на отца, то каждый раз, когда он ругался, обращаясь к растениям, сидя в необычной позе, скрючившись, натужившись, словно справлял большую нужду, он выглядел как нечто вечно ворчащее, поэтому соседи прозвали его «ворчун На». Разве мог хорошо расти рис, если, начиная с посадки, он, словно впитывая удобрение, целыми днями слушал ворчание и ругань отца? Даже хорошо выращенный, он имел неприятный цвет, грубый вид, был маленький, едва достигая среднего роста риса, выращенного другими крестьянами. К этому можно добавить, у него была жена, которая не обладала способностью быстро, с выгодой продавать продукты, поэтому жизнь семьи всегда была очень тяжелой.

Большинство людей скучает по родине. Это нормально. Но если посмотреть, как те, кто на родине жил плохо, ужасно страдая и бедствуя, уехав в другое место, с задумчивостью и грустью во взгляде, с удовольствием рассказывают о картинах родины, о том, как они скучают даже по запаху испражнений, мочи и всякого дерьма, которые они нюхали, когда жили там, то становится противно. Для них было бы лучше не вспоминать, потому что образ родины становился душевной раной. Однако если посмотреть, как они старались сохранить память о «грязной» родине, нанизывая кусочки воспоминаний, словно шашлыки на шампур, то их невольно становилось жалко.

С точки зрения мисс Мин, ее сестры, вероятно, чувствовали то же самое. Не имея возможности уехать далеко, чтобы заработать денег, все они жили рядом, недалеко от родительского дома, управляя маленькими магазинчиками, словно люди, знавшие толк в торговле. Человеком, который указал им путь в торговлю, была старшая сестра. Имея способность к шитью, она рано стала работать в маленькой мастерской на рынке. Вывесив два полотна из акриловой ткани с надписями «Удлиняем брюки» и «Ушиваем рубашки» вместо хорошей деревянной или железной вывески, она целыми днями, глотая обрывки нитей и пыль от одежды, крутила педаль ручной швейной машинки. Когда по дороге в школу мисс Мин заглядывала через окно внутрь, то, увидев, как старшая сестра бесконечно обрывает нить зубами, она боялась, что ее и так кривые зубы прилипнут к деснам. В такие минуты даже в ее детской душе просыпалось беспокойство.

В самом цветущем возрасте старшая сестра, вместо того чтобы встречаться с парнями, жила словно 70-летняя старуха, воткнув в волосы три-четыре иголки с разноцветными нитками, поставив перед собой швейную машинку Когда ветер улетал, тихо подметая площадь рынка, вывески с надписями «Укорачиваем брюки» и «Ушиваем рубашки», словно выстукивая какую-то мелодию, ударялись в окна ее мастерской. Иногда летавшие в воздухе смятые газеты или черные полиэтиленовые пакеты, запутавшись в них, развеваясь на длинном акриловом полотне, ударялись о стекло мелодией стаккато: «Не-льзя-так-жить-так-жить-не-льзя». Несмотря на то, что вывески ударялись о стекло, она, словно девушка из легенды, заточенная в древнюю крепость, чтобы вечно прясть нитку, не поднимая головы, была занята шитьем. До тех пор, пока она не вышла замуж и не повесила рядом с прачечной мужа «Ясный свет» металлическую вывеску с надписью «Починка мужских костюмов», мисс Мин не могла избавиться от острой печали, которую внушали надписи «Укорачиваем брюки» и «Ушиваем рубашки». Даже после того, как их сменили, каждый раз, когда она ходила в мастерскую по починке одежды для того, чтобы получить деньги на обучение в школе национального традиционного искусства, она долго не могла забыть те надписи, звучавшие так печально.

Магазин второй сестры, работавший без учета продажи, всегда был переполнен высохшими или испорченными овощами и зеленью. Не подсчитывая даже, сколько можно продать овощей и зелени в день, она завозила их бездумно много. Непроданный товар ей потом приходилось продавать с большой скидкой или бесплатно раздавать постоянным клиентам. Ведя торговлю без всякого расчета, она с трудом оплачивала аренду магазина.

По сравнению с ее лавкой магазинчик трудолюбивой сестры Чжон Сун можно было считать доходным, но из-за того, что рядом, по соседству, открылся крупный магазин, где давали хорошие скидки, у нее в магазине, казалось, летали одни мухи. Если бы не было сигарет, продаваемых в углу, и лотерейных билетов, то оставалось только ворчать по поводу того, закрывать магазинчик или нет.

Люди на рынке часто называли трех сестер не по имени их детей, как принято в Корее, или магазинчиков, а «сестры у железной дороги». Их мужей также стали называть «муж первой или второй или третьей сестры» из «сестер у железной дороги». Детей они тоже вырастили вместе, на рынке. Будучи крайне бедными, они, кроме слов сожаления, ничего не высылали родной матери, ни гроша, потому что у них не было никаких накоплений. То, что они послали мисс Мин учиться в школу национального традиционного искусства, оплата за обучение в которой была намного выше, чем в обычной школе, без раздумий оказав ей финансовую помощь, вероятно, было связанно с их детской мечтой. Они искренне верили в то, что человека ждет сияющее будущее, если он поедет в далекие-предалекие края, пройдя двенадцать гор, двенадцать равнин и двенадцать рек.