Замурованная. 24 года в аду - Найджел Кауторн

Сексуальное насилие не прекращалось. Керстин и Стефан были уже подростками, а Фрицль продолжал насиловать их мать у них на глазах. Из-за этого Элизабет было еще тяжелее терпеть такую низость. В 2003 году она родила седьмого ребенка – Феликса – от своего отца, которому на тот момент стукнуло 68 лет.

На этот раз, один-единственный, Фрицль помог Элизабет принять роды, но именно теперь она в нем и не нуждалась. Прежде ей все время приходилось рожать одной или с маленькими детьми на руках, от которых едва ли стоило ждать помощи. Они были даже скорее помехой, потому что их пугали родовые муки, которые испытывала их мать. Но когда Элизабет рожала Феликса, у нее под рукой было два заботливых помощника в лице четырнадцатилетней дочери Керстин и десятилетнего сына Стефана, которые уже видели, как рожает их мать, и понимали, что происходит.

Когда Феликс появился на свет, Розмари было уже 63 года и она была слишком стара, чтобы поднять на ноги еще одного ребенка. Кроме того, руки у нее уже были заняты тремя сорвиголовами, которых ее муж вытащил из подполья прежде. «Розмари не могла воспитать еще одного ребенка», – сказал Фрицль в полиции во время своего ареста. Так что Феликс был обречен влачить свои дни в подземелье вместе со своими старшими братом и сестрой, не видя солнечного света и не узнав хотя бы относительной свободы, знакомой его братьям и сестрам, которых отец вытащил наверх.

Но Феликсу удача, наконец, улыбнулась. Хотя он немало выстрадал вместе со своей подпольной семьей, он провел в отцовском подвале не всю жизнь и даже не все детство. Он увидел свет не слишком поздно, чтобы успеть привыкнуть к нему и узнать его.

Пока трое «подкидышей» получали нормальное образование, Элизабет делала все возможное, чтобы научить своих заточенных детей основам чтения и письма. У них были настоящие уроки по два или три часа в день, на которых Элизабет учила их немецкому языку и математике. Но в подвале почти не было книг – только те, что Элизабет выпросила у Фрицля. Это сказалось на их чрезвычайно ограниченном словарном запасе – они запинались и с трудом вспоминали слова. Их основным источником знаний все эти годы был телевизор. Он показывал мелькающие картинки из внешнего мира, доступ к которому был им запрещен волей их бессердечного тюремщика.

В этих, невозможных на первый взгляд обстоятельствах Элизабет пыталась хоть в какой-то степени сделать детей нормальными. Она делала все, чтобы их жизнь обрела целостность, и была насколько хороша, насколько это было возможно в подземелье. С какой стороны ни посмотри, дети были воспитаны замечательно и оказались очень вежливыми и примерными. Она категорически заявила, что никогда не говорила им, что их отец на самом деле держал их взаперти. Элизабет, по словам Фрицля, оказалась «такой же хорошей хозяйкой и матерью», как и Розмари. В его понимании не могло быть похвалы больше этой.

В попытке скрасить их унылое существование Элизабет смастерила элементарные игрушки и разукрасила комнаты. Она развлекала детей, сочиняя сказки про пиратов и принцесс и напевая им колыбельные. Они любили вместе смотреть приключения по телевизору. Телевизор был единственным напоминанием Элизабет о внешнем мире. Детям он представлялся двухмерным воплощением мира грез, такого же непостижимого, как и жизнь на другой планете. Элизабет пыталась преодолеть часы чудовищной скуки, склеивая вместе с детьми фигурки из картона. Но гнетущая подвальная обстановка все равно влияла на них, делая их апатичными. Почти все время они проводили сидя или лежа. Ни места, ни воздуха для большей активности там не было.

Фрицль предоставил им холодильник и морозильную камеру для хранения еды, чтобы иметь возможность самому слетать на отдых в Таиланд или куда бы то ни было. И здесь он уверен в своем благородстве. «Я даже дал Элизабет стиральную машину в 2000 году, чтобы ей не приходилось стирать всю одежду руками», – сказал он.

Под его понятие «благородства» попадали также его привязанность и время, которое он проводил с этой семьей: «Моя вторая жизнь в подвале стала чем-то само собой разумеющимся. Я радовался детям. Я был счастлив иметь там вторую хорошую семью, с женой и детьми».

Кроме самых необходимых вещей он приносил угощения и подарки. «Я правда старался изо всех сил, чтобы угодить моей подпольной семье, – сказал он. – Когда я приходил туда, то приносил дочери цветы, а детям – книжки и плюшевые игрушки. Мы отмечали внизу дни рождения и Рождество. Я даже протащил туда елку, вместе с пирожными и подарками».

Он устраивал праздники детям, которых с рождения сам же лишил свободы, и они в точности отражали праздники, проходившие наверху в его первой семье. Оконные украшения в комнатах детей наверху точно повторяли украшения в ванной комнате в подвале – так диктовало ему извращенное чувство справедливости.

Фрицль немного помогал и с одеждой, которую покупал Элизабет. Иногда на дом доставляли ту одежду, которую он позволял ей выбирать по каталогу. Остается вопрос, неужели Розмари никогда не расписывалась за нее. Иногда Фрицль выбирал одежду сам. Друзья, с которыми он отдыхал в Таиланде, видели, как он покупал блестящее вечернее платье и нижнее белье в магазине – и оно было явно не по размеру его стареющей располневшей жене. Когда он понял, что его уличили, то отшутился, сказав, что есть у него «кое-что на стороне». Никто не мог заподозрить, что он говорил о собственной дочери.

Но очевидно, что он хотел, чтобы его Лизель нарядилась для него и щеголяла по жалкой, убогой каморке, которую ей приходилось звать домом. Потом, изнасиловав ее, он садился за стол, пока она готовила еду, и начинал обсуждать с ней подробности воспитания детей.

Он купил видеоплеер и часами просиживал в подвале, глядя с детьми видео, а она тем временем была на кухне. В этой болезненной пародии на обыденную жизнь они садились за стол, как семья, хотя это с трудом можно было назвать званым ужином. Элизабет старалась, как могла, но ей не хватало свежих продуктов. Ее семья питалась только полуфабрикатами с длительным сроком хранения, чтобы не вызывать подозрений слишком частыми походами в магазин за свежими фруктами и овощами. Крошечной плитки и утвари, которую предоставил им Фрицль, едва хватало на то, чтобы приготовить на растущую семью. У Элизабет не было кулинарной книги и не было лишних продуктов для экспериментов, и во влажном подвале постоянно стоял спертый воздух. От запахов кухни некуда было деться. Вряд ли это были лучшие условия, чтобы насладиться их скудной едой. Дети из подземелья никогда не имели возможности ощутить вкус пиццы из печи, как другие дети Фрицля, заглядывавшие в обед в близлежащую «Каса Верона».

После ужина они всей семьей усаживались смотреть телевизор. Фрицль был фанатом «Формулы-1». Он смотрел гонки со своими детьми и, в неуклюжей попытке сыграть роль хорошего папы, покупал им игрушки и играл с ними. Тем не менее он велел, чтобы дети говорили «спасибо» и «пожалуйста» за всякую мелочь, которую он делает для них. «Элизабет, Керстин, Стефан и Феликс полностью признавали во мне главу семьи», – похвастал Фрицль.

Несмотря на притворную будничность и беспристрастность, мир над землей и под землей различались как нельзя более. Детей наверху ограничивала только его строгость – внизу их держали стены. И из-за угнетающей обстановки Элизабет и ее дети были вынуждены проводить долгие часы, стесняя свои движения, изнеможденные нехваткой кислорода.

«Сегодня мы знаем от докторов, что дети, которые были заперты, все делают в совершенно ином ритме, – сказал старший следователь Польцер, навестивший детей после их освобождения. – То, как они говорят, то, как они хотят распорядиться своим временем на свободе, – просто невозможно представить, на что это должно быть похоже, наладить ежедневную жизнь в этой тюрьме и жить с постоянным напоминанием из внешнего мира, глядя телевизор, рассматривая фотографии, слушая истории своего отца о том, каков мир снаружи».

Пока «подкидыши» и знать не знали о своих сестрах и брате из бункера, те, в свою очередь, были слишком хорошо осведомлены о том, что над ними живут их брат и сестры. Фрицль даже приносил в подвал видеозаписи «освобожденных» детей, чтобы лишенные свободы ребята сами могли видеть жизнь, которая могла быть и у них, если бы он решил дать им свободу. Для Элизабет было утешением слышать, что ее дети наверху наслаждаются жизнью, хотя в то же время мучением было видеть, чего лишаются она и ее дети здесь. Вне подвала дети были бы совсем другими. Они никогда не знали жизни вне своей темницы, и кассеты были для них лишь очередными цветными картинками, как и те, что мелькали по телевизору.

Несмотря на значительную роль, которую сыграло «благородство» Фрицля по отношению к его второй семье – в особенности покупка той стиральной машины, – он признавал, что десятки лет под землей, без света, без ухода врачей и дантистов не лучшим образом сказывались на его пленниках. Они страдали от многих болезней, проблем с сердцем, проблем с кровообращением, но «Элизабет оставалась сильной», говорил он. «С ней почти никогда не было проблем. Она никогда не жаловалась, даже когда ее зубы начали постепенно гнить и выпадать, один за другим, а она мучилась от невыносимой боли круглые сутки и не могла спать. Она оставалась сильной ради детей, но сами дети – я видел – неуклонно слабели».