Остров Безымянный - Юрий Александрович Корытин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После войны Лукошко «завербовалась» – заключила с государством договор в рамках программы по заселению и освоению малонаселённых и вновь присоединённых территорий. Так она оказалась на Острове, где встретила своего суженого, как оказалось, земляка. При упоминании о муже строгое лицо Лукошки дрогнуло, глаза её расширились и сфокусировались где-то в бесконечности, в них отразилось незабытое горе. Она кряхтя поднялась из-за стола, на больных ногах, покачиваясь, проковыляла до стены с фотографиями, перекрестила и несколько раз поцеловала снимок своего бравого солдата.
– Вся остальная жизнь – вот она, на стенке, – махнула она рукой на фотографии.
– Подумай сам, как я могу голосовать за тех, кто погубил моих родителей? До самой смерти не прощу этого Советской власти. Но и нонешнюю власть я тоже не люблю. Однако приходится за неё галочку ставить – не за коммунистов же.
– Можно не ходить на выборы.
– Нельзя! У нас все ходят. Если я не пойду, мне проходу не дадут, каждый человек будет спрашивать: а почему ты, бабка, голосовать не ходила? Пока весь посёлок не спросит, не успокоятся. У нас не положено поперёк людей что-то делать, как все поступают, так и ты должен поступать. Тах-то, соколик.
– А Вы поставьте в бюллетене не одну галочку, а две. Бюллетень будет признан недействительным. Даже если кто-то догадается, что это Ваша работа, подумают, ошиблась старая…
Лукошко посмотрела на меня недоверчиво:
– А что, есть такой закон?
– Есть.
И я объяснил бабке некоторые тонкости избирательного законодательства.
Бабка повеселела:
– Енто правильный закон, если не врёшь. Погоди-ка, милок.
Она опять поднялась со стула, с тем же трудом прошла к стоящему в углу буфету – произведению местного умельца. Обратно к столу Лукошко шла, заговорщицки улыбаясь. Правой рукой она прижимала к груди бутылку, левой бережно придерживая её под донышко. Горлышко бутылки было замотано синей изоляционной лентой. Внутри плескалась она, проклятая «термоядерная». Я с унылой обречённостью понял, что не смогу обидеть бабку отказом отведать её «Божьей росы», конечно, самой лучшей на острове – кто бы сомневался?!
Лукошко проигнорировала мой кислый вид, но заметила взгляд, брошенный в сторону двери:
– Табе куды иттить надоть?
– Да я в клуб хотел зайти…
– Успеешь. Давай, сабе налей и мяне немножко…
…Здание клуба снаружи не поражало архитектурными изысками, но внутри оказалось достаточно просторным и функционально продуманным. По вестибюлю, как неприкаянный, расхаживал Вадим, рассматривая люстры на потолке и древнюю наглядную агитацию на стенах. Увидев меня, он даже отпрянул от удивления, у него, натурально, отвисла челюсть.
– Что с тобой произошло?!
Я рассказал Вадиму про свои приключения. Он за рукав подтащил меня к большому зеркалу в вестибюле:
– Посмотри, на кого ты похож!
Вадима можно было понять: ещё утром я выглядел, как бизнесмен из Москвы, а вечером стал неотличимо похож на местного алика Валерку. Действительно, видок у меня был, что надо: лицо расцарапано, как будто я дрался с дикой кошкой или ревнивой женой, руки забинтованы, из-под распахнутого брезентового плаща выглядывает видавший виды ватник, мятые чёрные с серебристым отливом брюки, спереди ещё сохранившие некоторый лоск, заправлены в резиновые сапоги сорок шестого размера.
– Ты прав, – сказал я Вадиму. – Брюки в самом деле создают диссонанс. Они нарушают принятый здесь дресс-код. Но ведь мы ещё не собираемся уезжать с Острова?
С правой стороны вестибюля раздавался детский гвалт. За дверью оказался небольшой спортзал. Открывшаяся картина нисколько не походила на ту, что можно увидеть в модных ныне фитнес-центрах, но живо напомнила мне уроки физкультуры в школе. Большинство детей сидели на низких скамеечках вдоль стен в разных частях зала. В одном конце несколько пар мальчиков в боксёрских перчатках с увлечением мутузили друг друга. Рядом боролись, причём не только мальчики, но и девочки. В углу лежала штанга, возле неё собирался с духом какой-то крепыш. Он бросал на штангу взгляды, полные такой скрытой ярости и энергии, будто собирался поднять её одной только силой воли, без помощи рук. Среди детей не было заметно ни одного перекормленного родителями и обременённого ранней полнотой. Всем процессом руководили несколько мужчин. Чувствовалось, что они обладают непререкаемым авторитетом, отдаваемые ими короткие команды выполнялись беспрекословно.
В зале с противоположной стороны вестибюля занимались девочки. Они по команде изгибали спину и поднимали ногу едва ли не выше головы, держась рукой, в зависимости от роста, за одну из двух длинных перекладин, укреплённых одна над другой вдоль стены. В своих одинаковых трико все девочки были похожи друг на друга, кроме одной, самой нескладной. Ей упражнения давались с явным трудом, но над её стараниями никто из детей не смеялся.
Дёргая наугад все двери подряд, мы с Вадимом заглянули сначала в чулан, заставленный вёдрами и швабрами, затем в помещение, когда-то бывшее кинобудкой, и, наконец, в комнату с шахматистами. Судя по тому, что на столах стояли часы, а ходы записывались, в ней проходил турнир. Шахматисты были всех возрастов – «от пионеров до пенсионеров». Царила обманчивая тишина. Обманчивая – потому, что по накалу страстей вряд ли какая игра или спортивное соревнование сравнятся с шахматами. Шахматы это интеллектуальная игра, по этой причине проигрыш партии зачастую воспринимается очень болезненно – мужчина не может допустить малейших сомнений по поводу его умственных способностей. В студенческие годы я сам увлекался шахматами, участвовал в турнирах и по себе знаю, как после проигранной партии нестерпимо, до дрожания рук, хочется нагрубить, нахамить партнёру, а то и поставить счастливому победителю на лоб печать ладьёй! Любопытно, конечно, было бы узнать, что на Острове говорят матёрые мужики, обидно проиграв третьекласснику, но для этого пришлось бы дожидаться конца партий.
Вестибюль постепенно наполнялся людьми, пришедшими на вечер чтения вслух. Мы перекинулись несколькими словами с Найдёновым. Здороваясь, он сначала оглядел меня с головы до ног, потом «стрельнул» взглядом из-под нависших надбровий прямо в глаза. Мне опять потребовалось совершить усилие, чтобы удержаться на «горизонте событий» под притяжением «чёрных дыр» – зрачков Найдёнова. Между тем с его лица исчезла обычная мрачноватость. Что-то в его облике изменилось. Нет, все суровые складки на лбу и между носом и плотно сжатыми губами остались на своих местах, разве что слегка приподнялись вечно нахмуренные брови или немного выпрямились опущенные вниз уголки рта. Но теперь Найдёнов смотрел на меня
