Остров Безымянный - Юрий Александрович Корытин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Моего учителя физики звали Борис Константинович. Свои грозные послания в наших дневниках, адресованные родителям, он подписывал «Б.К.», за что ожидаемо получил прозвище «Букашка». В подобных случаях Букашка с назиданием произносил: «Бог – это случайность». События последних дней казались мне чередой таких случайностей, большей частью нелепых и курьёзных. Они присутствовали в моём сознании россыпью эпизодов, никак не связываясь в единую смысловую цепь. Уроки старого учителя, однако, не прошли даром. Они заставляли искать в событиях некую логику: следствия всегда имеют причину. Эта объективная логика прокладывала себе дорогу через нагромождение странных и анекдотичных ситуаций, просто я до сих пор её пока не обнаружил. В нечаянной игре случая таилась определённая закономерность, надо только её выявить и понять. «Чудес нет, есть физика» – это ещё один принцип, который вколачивал Букашка в наши бестолковые головы. Так что, тут есть над чем поразмышлять…
Вот с такими мыслями я и таскал ведром воду из подземелья, сам себе удивляясь. Но самым удивительным было другое: я знал, что таскать не перестану.
Поглощённый в свои раздумья, я не заметил, когда в бункере силовой станции опять появился Валеев. Он с минуту косился на меня, перебрасываясь словами с ребятами, потом произнёс:
– Ты вот что… Брось это дело. В электрике кумекаешь?
– Кумекаю маленько.
– Пойдём со мной, поможешь.
Должно быть, я прошёл проверку – Валеев не производил впечатления человека, запросто переходящего на «ты». Оставшуюся часть дня мы с ним «прозванивали» провода, зачищали окислившиеся от сырости контакты, разбирались с фазами в электрощитах. Эти занятия требовали внимания и сообразительности, и я скоро перестал размышлять о Боге и случайности.
Ничто так не сближает людей, как совместная работа. Мой напарник оказался не таким уж молчуном, каким показался поначалу. Постепенно я вытянул из него его биографию. Родом он, как и большинство островитян, с материка. Был призван на флот, уволился в звании главного старшины. Приехал на Безымянный подзаработать на время путины, да так и остался. Женился, но неудачно – жена оказалась с норовом, и дело закончилось разводом. Через несколько лет она, устав от местной специфики, уехала вместе с ребёнком с Острова. С тех пор старшина жил один, работал на рыбозаводе.
Ещё до моих ходок с ведром в безуспешных попытках понизить уровень грунтовых вод, меня томил один вопрос: почему и зачем жители острова вбухивают немалые трудовые и материальные ресурсы в реанимацию батарейного хозяйства? Им что, больше заняться нечем? Для них это вроде игры в «Зарницу»? По натуре я человек любознательный, если мне что-то непонятно, то у меня возникает чувство внутреннего дискомфорта. А эта ситуация до того поражала своей необычностью, что было совершенно невозможно удержаться от вопросов.
– Дамир, а как получилось, что островитяне стали делать то, чем должны заниматься военные?
– Военные после распада Союза исчезли внезапно, в один миг. У государства не стало денег на их содержание на острове. Мы поначалу находились как в трансе, ничего не могли понять. Тем более, что и связи с материком ослабли. Когда увидели, что маразм в стране крепчает и конца этому не видно, решили брать дело в свои руки. Ведь нельзя допустить гибель батареи, иначе остров лишается защиты. Сунулись было по инстанциям, но быстро поняли, что никого наши проблемы не интересуют. Бюрократы в кабинетах уверяли, что Безымянному ничего не угрожает, ведь мы дружим теперь со всеми странами. Они решали какие-то свои вопросы, а наша судьба, будущее Острова, и уж, тем более, состояние двух наших пушек их совершенно не волновали. Тогда и постановили боеготовность батареи поддерживать всем миром. С тех пор многие проводят здесь всё свободное от работы время.
– Рабочих рук, я полагаю, хватает, но ведь нужны ещё и материальные ресурсы?
– Наш директор, Тимофеич, помогает, чем может. Без него батареи давно бы уже не было.
Ответы старшины объясняли далеко не всё.
– Послушай, Дамир, а какой смысл восстанавливать батарею? Ведь военные не дураки. Раз они её бросили, значит, она потеряла для них значение?
Судя по всему, мой вопрос попал не в бровь, а в глаз. Валеев не спешил отвечать. Он надолго замолчал. Однако, когда я решил было, что не дождусь ответа, он, не отвлекаясь от своей работы, вдруг заговорил, время от времени бросая на меня короткие взгляды:
– В каком-то смысле ты прав. Ствольная артиллерия, конечно, сильно уступает ракетным системам по своим возможностям. Поэтому с появлением ракетного оружия артиллерия стала терять своё значение для обороны островов и побережья. Но наша батарея стояла на боевом дежурстве вплоть до распада Советского Союза, и её, обрати внимание, не бросили, а законсервировали.
Тут я задал вопрос, который может возникнуть только у штатского экономиста:
– Может, военные хотели в перспективе водить по батарее экскурсии и зарабатывать на этом?
– Оружие не палатка на рынке, государство вручает его военным не для извлечения дохода. – Произнося эту фразу, Валеев не смог скрыть некоторого раздражения. – Дело в другом: защищать наш маленький остров с помощью ракетного оружия не рационально с военной точки зрения. Остров, впрочем, и сам себя защищает – из-за скал, мелей и водорослей к берегу не могут приблизиться даже маломерные суда. Единственная возможность – бухта у посёлка. А для контроля входа в бухту и прилегающей акватории вполне достаточно двух наших пушек. Поэтому батарея до сих пор сохраняет военное значение.
– Но смогут ли две пушки противостоять крупному боевому кораблю?
– Смогут. Батарею не так уж легко уничтожить, что с моря, что с воздуха. Башенная броня и стены казематов выдержат прямое попадание снаряда калибром до трёхсот миллиметров и бомбы весом в тонну. А ведь надо ещё и попасть! При этом не забывай, что нашим пушкам достаточно нескольких залпов, чтобы вывести из строя любое судно. Так что, капитан вражеского корабля десять раз подумает, прежде чем связываться с нашей батареей.
– А снарядов-то хватит?
– Хватит, у нас тут двойной боекомплект.
– Ты считаешь, это имеет значение?
– Имеет: два раза до хрена это все-таки вдвое больше, чем просто до хрена.
Я украдкой скосил глаза в сторону Валеева. Свет лампы падал со спины и сбоку. Из-за этого черты его лица – слегка впалые щёки, прямой нос, глубокие носогубные складки проявлялись наиболее рельефно. Тень Валеева на стене была лишена таких деталей, и потому казалась ещё более суровой и мрачной, чем он
