Покой - Вулф Джин Родман

Но фойе Блейна я ищу вовсе не для того, чтобы вспомнить, как выглядело это узкое помещение с очень высоким потолком; банкир явно предпочитал мрамор, но стены были деревянные, а вот столешница, низкий постамент для вычурной вазы с нарезанными ветками папоротника и подставка для зонтов – из белого камня.

– Мне нравится твой холл, Стюарт, – сказала тетя. – Здесь всегда так прохладно.

– Летом хорошо, но, боюсь, зимой очень холодно.

– Чепуха. Миссис Перкинс всегда разводит огонь – не так ли, миссис Перкинс?

Экономка улыбнулась в ответ.

– В мои обязанности не входит разжигать камины, но за здешним я слежу. Да уж, слежу.

Я посмотрел на мраморный камин и задался вопросом, кто его чистил; лишь глубоко внутри стены, где мрамор уступал песчанику, можно было заметить пятна от огня – такие светлые, что они казались коричневатыми, а не черными.

– Не знаю, что бы я делал без миссис Перкинс, Ви, – сказал Блейн. – Ты знаешь, что я заурядный непрактичный человек, который не заработал собственное состояние. Если бы мне пришлось самому чистить свое серебро, то, наверное, умер бы с голоду.

– Можно есть пожелтевшими приборами, – заметила тетя. – Я так и поступаю. Я не буду пользоваться той жестяной дрянью, которую сейчас продают – она ржавеет, если забыть ее в раковине.

Над дверным проемом, через который мы прошли, виднелось огромное веерообразное окно.

– Ужин в восемь, – сказал Блейн, указывая на стулья. – Это не соответствует моим деревенским привычкам, но до той поры можем немного развлечься.

Я уселся вместе с остальными и пригорюнился при мысли о том, что придется больше часа слушать светскую болтовню; но через мгновение Блейн повернулся ко мне и сказал:

– Не хочешь взглянуть на поголовье, Олден? У Куини родились малыши. – Он снова повернулся к моей тете. – Все дети любят щенков, не так ли, Ви? Уж ты-то знаешь. А еще Олден может покататься верхом на Леди. Я попрошу миссис Перкинс препоручить его Доэрти.

Доэрти, садовник и конюх, носил старую мягкую шапку, из-под которой торчали рыжеватые патлы (кажется, он уже начал седеть); у него был большой рот, а еще от кожи сильно пахло чем-то странным – я тогда не знал, что это ветеринарная мазь. Куини была далматинской породы, и когда Доэрти кудахтал и кукарекал, она его отлично понимала – такой у этого человека был талант, – зато явно недоумевала, когда он разговаривал со мной по-человечески.

– Ты пойми, их надо правильно расчесывать, потому что пятна расползаются все дальше, и судьям такое весьма по нраву. А если погладить против шерсти, загонишь все пятна на собаке к ушам – проще уж ее утопить. У тебя самого есть пара дворняг? Я вижу, ты не боишься.

Я сказал, что у меня собак нет, но у моей тети две в доме и еще девять в конуре на заднем дворе.

– Ты смотри-ка, в доме. Мать моей собственной матери, старуха Кейт, тоже так делала – говорила, ее собаки вовсе не обучены выходить на улицу. Друзья приходили и видели повсюду кучи, а старая ведьма объясняла, дескать, приходится все оставлять нетронутым на три дня – к тому времени оно хорошенько подсохнет и можно собирать… смеешься, да?

Я кивнул. Сидел на соломе, прижимая к груди пару пятнистых щенков; на мне были надеты вперемешку вещи из числа лучших и худших (тетя Оливия не обращала внимания на то, как я одевался, позволяя мне делать это на свой вкус, который был, мягко говоря, своеобразным).

– Ну, и я сам ей верил, пока мне не исполнилось примерно столько же лет, сколько тебе. А потом черт меня дернул однажды побежать впереди матери, и я увидел, как старуха Кейт в саду собирает для нас гостинцы. Это дает людям повод для пересудов, сказала она; кроме того, бабуля каталась на ледяной повозке с Пэтом О’Коннеллом. Послушай, а не хочешь сейчас сам прокатиться верхом на Леди?

Леди была спокойной старой кобылой, и я, не будучи наездником, ездил на ней шагом, пока не пришло время ужинать, а затем снова вошел в дом – на этот раз через кухню, а не узкую боковую дверь, которой воспользовался Доэрти, – чтобы занять свое место между тетей и мистером Пирогги за столом, где все несъедобное, не считая предметов из серебра, было цвета снега или льда. Подали пряный суп, похожий на чай, и зеленый салат с ломтиками соленой рыбы. Тетя Оливия восхитилась люстрой, а мистер Блейн сказал, что это первая хрустальная люстра к западу от Аллеганских гор и ее сделали в Венеции на заказ.

– Ваша семья живет здесь уже давно, – сказал я.

– Твоя тоже, – ответил он. – На самом деле, Олден, вся история сводится к биографиям. Когда твой… как бы это сказать, прапрадедушка?.. приехал сюда, он купил землю для строительства мельницы у одного моего предка. Знаешь, сколько он заплатил? Бочонок виски, три винтовки, привезенные из Пенсильвании, и двадцать долларов. Еще он дал слово три года бесплатно молоть зерно для моего предка. Сам понимаешь, старик – его звали Детерминейшн Блейн – заключил выгодную сделку. Сегодня эта земля, вероятно, стоит в сто раз больше, но я бы отдал ее только за виски, не останови меня Пирогги – я прав, Пирогги? Как ни крути, человек – лишь средоточие связей, узел корней[40].

Тетя Оливия сказала:

– Стюарт, ты же сам знаешь, что не пьешь слишком много. На самом деле, если подумать, я никогда не видела, чтобы ты пил что-нибудь крепче портвейна.

– Да, но признай – я постоянно жажду музыки погромче и вина покрепче. «Бражник Блейн» – так меня называли в колледже.

– Неправда!

– Эх, увы, не было такого. Правда в том, что я был отвратительно прилежен и не попал в футбольную команду. До сих пор помню эмоции, которые испытал в один прекрасный весенний день в конце выпускного курса, когда понял, что знаю про Эмерсона больше, чем мой профессор. Меня охватила смесь ужаса и триумфа, и с тех пор она доминирует в моей жизни. Ты ведь училась в Рэдклиффе, не так ли, Ви?

Тетя покачала головой.

– Нет, в Адельфи. В каком смысле «ужас и триумф», Стюарт?

– Я полагаю, в ощущении, что то, что мне по силам, я делать не могу, а для того, что надо бы сделать, у меня нет таланта. Я не могу рассказывать студентам про Эмерсона, что мог бы делать очень хорошо, поскольку должен надзирать за банком мистера Пирогги, о котором ничего не знаю. Принято считать, что деньги, хотя и представляют собой прозу жизни и о них почти не упоминают в приличном обществе без оправданий, по своим последствиям и законам прекрасны, как розы, – и все же сам я предпочитаю последние, в особенности сорта «маршал Ньель», которые выращиваю в своей теплице.

– Едва ли это мой банк, сэр, – заметил мистер Пирогги.

– Видишь ли, – продолжал Блейн, обращаясь к Оливии, – в доводах консерватизма всегда есть определенная подлость, соединенная с некоторым фактологическим перевесом. Пирогги прав – он гораздо лучше подходит для управления банком, чем я, и действительно им управляет, но все же ответственность лежит на моих плечах. В более справедливом мире я мог бы переписать на него это злополучное предприятие, но стоит попытаться поступить таким образом здесь – и меня упекут в лечебницу для душевнобольных.

– Если вы посмотрите отчеты… – начал мистер Пирогги. – Минуточку, я принесу. Оставил портфель в фойе.

Блейн нахмурился.

– Пожалуйста, Пирогги, мы же за столом. Принято считать, что деньги не пахнут, но, как по мне, от их вони можно и аппетит потерять.

Мы ели рыбу, ростбиф и, вроде бы, зеленую фасоль с грибами. После пирога меня снова отослали, но Доэрти уже расседлал Леди и сказал, что для прогулок верхом слишком темно. Наверное, я начал ныть, как это умеют мальчишки, потому что, показав щенков во второй раз, Доэрти начал рассказывать историю, по его словам, услышанную от бабушки, той самой «старухи Кейт».

– Случилось это в эпоху, когда Ирландией правили короли. Жил-был человек по имени Финн Маккул[41], который был главным силачом Ирландии; он работал на Верховного короля из Тары, и были у него пес и кошка. Пса звали Отважное Сердце[42], а кошку – Киска.