Face-to-face - Галина Тер-Микаэлян

Ларионова приехала в начале пятого. Полная с немного брезгливым выражением лица, она села на приготовленное для нее место в переднем ряду, и Глеб Сорокин немедленно зазвонил в колокольчик, возвещая о начале собрания.

В тот момент, когда первый из вступающих в комсомол ребят вышел на сцену, Таня покосилась на сидевшего слева от нее Славку Кемецкого, и тот улыбнулся ей своей обычной приветливой улыбкой, а потом… перевел взгляд на Машу. Правда, он тут же отвернулся, но Тане показалось, что в глазах его мелькнуло искреннее восхищение.

Маша, разумеется, ничего не заметила, да и какое ей было дело до Славки — она привыкла, что не только мальчишки, но и взрослые всегда восторгаются ее красотой. И Таня на миг представила себя сейчас рядом с сестрой — некрасивую, с невыразительным бесцветным лицом, да еще с этим дурацким галстуком на шее.

Она поднялась, отмахнувшись от удивленной Маши — в туалет, мол. И правда, отправилась в туалет. Достала там зеркальце, тушь с помадой и занялась своим макияжем. Подрисованные глаза и удлиненные кисточкой ресницы сделали ее немного похожей на Клеопатру, теперь даже красный галстук на шее уже не смотрелся так отвратительно ярко. Полюбовавшись своей работой, Таня вернулась в зал — как раз в тот момент, когда Глеб Сорокин вызвал ученика седьмого класса Б Вячеслава Кемецкого.

Славка очень волновался и, отвечая на вопросы, постоянно откидывал со лба свой чуб. Хотя чего ему было волноваться — кого же принимать в комсомол, если не таких ребят, как пионер Кемецкий! Таня, замирая от восторга, слушала доносившийся со сцены звонкий голос Славки и пыталась поймать его взгляд, но он, чуть скосив глаза, неподвижно смотрел в сторону — туда, где в первом ряду сидела второй секретарь райкома Ольга Ларионова.

Наконец все комсомольцы дружно вскинули вверх руки, и Вячеслав Кемецкий был единогласно принят в ряды ВЛКСМ. Ларионова поднялась со своего места и резковатым металлическим голосом поздравила Славку, сказав в его адрес несколько хвалебных слов. После этого Глеб Сорокин звякнул колокольчиком и объявил:

— Сегодня мы также рассмотрим заявление о приеме в ряды ВЛКСМ, поданное ученицей седьмого класса А Муромцевой Татьяной. Таня Муромцева, подойди сюда, пожалуйста.

Стоя перед покрытым темно-красной бархатной скатертью столом, Таня коротко изложила свою биографию и, слово в слово повторяя все, что говорил здесь до нее Слава Кемецкий, объяснила, почему хочет вступить в ряды Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодежи.

Сидевшие за столом на сцене члены школьного комитета комсомола одобрительно кивали головами, потом начали задавать вопросы по уставу, и отвечала она очень даже прилично. Только собирались перейти к международной обстановке, как неожиданно поднялась со своего места второй секретарь райкома Ольга Ларионова.

— Я хочу задать Тане Муромцевой всего один вопрос, — своим скрипуче-металлическим голосом проговорила она. — Скажи, Таня Муромцева, допустимо ли школьнице — я уж не говорю комсомолке, а даже пионерке — приходить в школу с накрашенным лицом?

Лет десять назад, когда Ольга Ларионова еще училась в институте марксизма-ленинизма, она и сама однажды попробовала использовать косметику, чтобы придать выразительности своему курносому лицу, а также скрыть с помощью макияжа хроническое нездоровое раздражение кожи. Однако тушь и дорогая импортная пудра вызвали у нее столь сильную аллергию, что ей неделю пришлось просидеть дома с отекшим лицом и воспаленными глазами. С тех пор она прониклась неприязнью к любым ухищрениям женщин приукрасить свою внешность, и теперь, глядя на Таню, с отвращением думала:

«Безобразие какое — так размалеваться. Ужасно смотрится, ужасно!».

Таня, похолодев, бросила быстрый взгляд в сторону Славки Кемецкого. Выражение лица его было серьезным и чуточку брезгливым — возможно, ему тоже казалось, что Танина косметика смотрится ужасно. А потом он вдруг повернулся к Маше и что-то с улыбкой начал ей говорить. От отчаяния в душе Тани все ухнуло куда-то вниз, она ответила Ларионовой спокойно, но абсолютно не думая, что говорит:

— Допустимо.

— Вот как? — Ларионова слегка прищурилась и строго оглядела зал. — Что ж, видно неважно ведется комсомольская воспитательная работа в вашей школе, раз тебе никто до сих пор не объяснил, как должна выглядеть школьница.

Таня не успела ответить, потому что, торопливо поднялась ее классная руководительница Марина Афанасьевна.

— По поводу внешнего облика Тани Муромцевой у нас уже был крупный разговор. В этом году она часто приходила в школу без пионерского галстука. Когда же явилась в школу в брюках и с накрашенным лицом, это вообще была кульминация всего — я однажды даже не допустила ее к занятиям. Однако после этого последнего разговора нам всем казалось, что Таня осознала свои ошибки. Как видно, это не так. Я, как классный руководитель, считаю, что ей еще рано становиться в ряды Ленинского комсомола!

Сказав все это, она с досадой подумала:

«Все Юлька Измайлова с Сорокиным виноваты — уверили с утра директрису, что девочка серьезная, умная, можно ее выпускать, вот она и пошла у них на поводу. И мне же еще и замечание: не можете найти подход к Тане Муромцевой, девочка способная, одаренная. А я как чувствовала — эта Муромцева обязательно что-нибудь да выкинет! Директрисе нашей давно пора на пенсию, она из ума уже выжила и перестала разбираться в детях, дура такая!»

В принципе Таня и сама помнила обо всех своих былых грехах. На тот случай, если разговор о них вдруг всплывет на собрании, у нее еще накануне было заготовлено трогательное торжественное обещание — никогда не повторять подобного впредь. Однако тут она страшно удивилась — во-первых, потому что директриса из-за нее, оказывается, ругала Марину Афанасьевну, а во-вторых, потому что Марина Афанасьевна откровенно и при всех назвала директора дурой.

— А почему это вы считаете, что наша директор — дура?

Вопрос Тани прозвучал негромко и растерянно, но в зале наступила гробовая тишина, хотя она этого не заметила — ей вдруг показалось, что воздух наполнился гулом голосов и обрывками фраз.

— Что?! — Марина Афанасьевна произнесла это так, словно коротко икнула и при этом подавилась, а на лице ее выступили два алых пятна. Таня в недоумении пожала плечами:

— Но вы же сами только что сказали…

— Я?! Когда?! — учительница чуть не плакала.

Оторопевший комсорг школы Глеб Сорокин ровным счетом ничего не понял, но нужно было как-то выходить из положения, поэтому он заговорил — веско и солидно:

— Комитет комсомола школы решил рассмотреть заявление Тани Муромцевой, поскольку комсомольцы ее класса дали ей положительную характеристику. Кручинин, на каком комсомольском собрании было решено рекомендовать Муромцеву в комсомол?

Комсорг класса Лева Кручинин в растерянности поднялся с места, захлопал рыжими ресницами, и уши его стали цвета заходящего солнца.

— Я… не… — соврать он все-таки не решился и уныло признался: — Ну, она подошла ко мне, и я подписал.

— Выходит, что ты обманул комитет комсомола и всех комсомольцев школы, подписав ей заявление самолично? Без обсуждения с комсомольцами класса?

— Ну…

Лева поник в унынии, и всем стало ясно, что главная вина за то, что несознательную Муромцеву рекомендовали в комсомол, ложится на недобросовестного Левушку. Глебу Сорокину слегка полегчало, и он грозно отчеканил — так, словно забивал гвозди в крышку гроба:

— Что ж, с тобой нам тоже придется разбираться, Кручинин. А что касается тебя, Муромцева, то я уверен, что мнение наших комсомольцев будет однозначным: в комсомол тебе вступать еще рано. Возможно, ты думаешь, что комсомол — это игра, развлечение? Ошибаешься, комсомол — организация самых лучших и достойных!

«Надо же — такое устроить при Ларионовой! — в сердцах думал он. — Идиотка! Дебилка!»

Обиженная Таня, повернув голову к Сорокину, холодно оглядела его с ног до головы.

— Сам ты идиот и дебил! — спокойно проговорила она.

— Нет, это просто неслыханно! — Ларионова вперила гневный взгляд в девочку, накрасившую глаза а ля сфинкс да еще вдобавок к этому невозмутимо оскорблявшую всех со сцены на общем комсомольском собрании. — Нет, я говорю даже не о том, что тебе не место в комсомоле — тут должен быть поставлен вопрос о пребывании тебя в пионерской организации. Это тоже большая честь — быть пионеркой, носить на шее галстук цвета крови, пролитой отцами и дедами за свободу и равенство!

Второму секретарю райкома комсомола отчего-то было не по себе, она глядела на спокойное лицо Тани, и нервно думала:

«Что же это за поведение? Да ее вообще надо изолировать от детского коллектива!».

— Это вас нужно изолировать от детского коллектива, — четко и невозмутимо произнесла Таня, а потом, вспомнив слова, сказанные однажды Петром Эрнестовичем о ком-то из сослуживцев, добавила: — Шли бы вы работать на завод или в колхоз, от вас там было бы больше пользы, — она сдернула с шеи пионерский галстук и бросила его на стол перед беспомощно взиравшими на нее членами комитета комсомола школы. — Пожалуйста, забирайте свой галстук, очень нужно! Я и сама не хочу его носить.