Face-to-face - Галина Тер-Микаэлян

— Простите, — сказал он, слегка грассируя, — разрешите представиться: я ваш новый сосед, живу этажом выше. Липман Борис Яковлевич, флейтист. Хотел узнать, не беспокоит ли вас моя игра — у вас ведь маленькие дети, как мне сказали. У меня, видите ли, режим дня ненормированный, я могу заниматься в любое время — утром, днем, или вечером, чтобы вас не очень сильно обеспокоить.

— Что вы, что вы! — столь же любезно возразила Злата Евгеньевна. — Это дом старой постройки, здесь прекрасная звукоизоляция. Да вы заходите, что же мы через порог разговариваем? Милости прошу к нашему столу, мы как раз сели чай пить.

Флейтист начал было возражать, но вышедший в прихожую Петр Эрнестович поддержал жену, и гостя усадили-таки за стол.

— Мы с женой прежде постоянно жили на даче, — рассказывал Липман, изящным движением поднося ко рту чашку из розового сервиза, которую доставали только для гостей, — за городом ведь воздух, простор, но главное, что в доме одни и никому не мешаем. Но зимой у супруги начались боли в суставах, врачи велели срочно перебираться в Питер, а у нас квартира в районе Парка Победы — дома там новые, сами знаете, какая слышимость. Хорошо, зять подыскал нам вариант обмена. Вчера я долго музицировал, не обеспокоил вас?

Его вновь все дружно начали было уверять, что никто ничего не слышал, и вдруг маленькая Маша застенчиво сказала:

— А я ночью слышала, как вы играли.

— Что ты придумываешь, Марья? — укоризненно воскликнул Петр Эрнестович. — Как ты могла слышать, если Таня ничего не слышала?

— Нет, папочка, правда. Таня сразу заснула, а я лежала и слышала — только очень-очень тихо.

Маша не имела привычки придумывать и сочинять, поэтому Злата Евгеньевна немедленно вступилась за дочь:

— Нет, Петя, возможно, что до их с Танюшкой угла что-то и доносится. Они ведь рано ложатся спать, для них девять вечера — уже ночь. Но, в крайнем случае, можно будет укладывать Машеньку в гостиной, ничего страшного. Или пусть они поменяются комнатами с мальчиками — те сразу засыпают, как убитые, их из пушки не разбудишь.

Маша и ее двоюродная сестра Таня спали в угловой комнате, которую прежде занимал Сергей, отец Тани. Фанерная перегородка отделяла их от бывшего кабинета Петра Эрнестовича, где разместились Женька и Эрнест, братья-близнецы Маши, похожие, как две капли воды — даже родители порою могли их перепутать. Один лишь анализ крови мог безошибочно указать, кто есть кто, потому что Женя, как и его мать, был носителем bacteria sapiens, Эрнест — нет. Но на поведении мальчиков это различие никак не сказывалось, они часто даже говорили в унисон, и теперь дружным хором заявили:

— Мы не хотим в комнату девчонок! Это женская комната!

— Да ладно вам! — рассмеялся Сергей. — Раньше это была моя комната, между прочим!

Гость же заволновался, расстроился:

— Нет-нет, я перейду работать в другую комнату, чтобы не беспокоить юных дам.

— Нет, играйте, пожалуйста! Мне там одно место так понравилось! — воскликнула Маша, и ее красивое личико вспыхнуло. — Вот это, — она чистым тоненьким голоском пропела музыкальную фразу.

На лице флейтиста изумление сменилось восхищением.

— Изумительно! — отрывисто произнес он.

— Она у нас любит петь, в детском саду выступает на всех утренниках, — Злата Евгеньевна быстрым ласковым движением прижала к себе голову дочери.

— Я не о том — у вашей дочери абсолютный слух, мадам ее нужно обязательно учить музыке, поверьте мне! Я бы даже посоветовал выбрать скрипку — с таким слухом! Вы хотели бы играть на скрипке, юная дама? — обратился он к пятилетней Маше.

Та, зардевшись, кивнула головой. Взгляд флейтиста ненароком скользнул по лицу Тани, сидевшей рядом с сестрой, и он подумал:

«Странно — совсем не похожи. Какая неприятная и некрасивая девочка. Хотя говорили, кажется, что они не родные, а двоюродные».

Таню вдруг охватило неприятное чувство, она резко ковырнула вилкой пудинг, так что подливка брызнула ей в лицо, и безмятежно во всеуслышанье заявила:

— А вот я не хочу играть, я вообще музыку не люблю — она скучная. А Машка врет, я тоже слышала, как вы играете, только мне не понравилось — бу-бу да бу-бу!

Она нарочно исказила музыкальную фразу. Музыкант покраснел, и на минуту за столом воцарилось растерянное молчание, потом рассерженная Наталья резко сказала дочери:

— А тебя никто и не спрашивает! Вытри рот, ты совершенно не умеешь себя вести!

Она была совсем еще молода и не умела скрыть своей досады — на неделикатность Тани, на ее идиотски безмятежное перепачканное лицо и на музыканта, который с самого начала даже не смотрел в сторону ее дочери. Словно кроме хорошенькой Маши с ее слухом за столом не было других детей! Тактичная Злата Евгеньевна попыталась сгладить неловкость:

— Ну, сегодня у нас вся молодежь перепачкалась, на Женьку посмотрите. А ну, ребятки, дружно вытираем рты, — и она перед каждым положила еще по одной салфетке.

Флейтист поднялся:

— Извините, мне, пожалуй, пора — жена уже беспокоится, наверное. Так вы приводите вашу очаровательную девушку в музыкальную школу при консерватории, я поговорю с супругой — она ведет там класс фортепиано и посоветует все, что нужно.

С тех пор Маша начала заниматься музыкой. Со старого рояля работы Шрёдера, уже около полувека томившегося в гостиной, сняли чехол и вызвали настройщика — каждый знает, что скрипач должен уметь играть на пианино. Маше покупали скрипки — сначала «восьмушку», потом «четвертушку», а к четырнадцати годам Петр Эрнестович достал для дочери настоящую скрипку работы Ивана Батова.

Занималась она, как правило, в гостиной, а Таня в это время, демонстрируя свое презрение, затыкала уши и уходила в другую комнату. Злата Евгеньевна предлагала племяннице тоже учиться игре на пианино, но девочка отказалась наотрез — в память ей врезалось неприятное ощущение, возникшее при первой встрече с соседом-музыкантом. И впоследствии, если им случалось столкнуться в подъезде, в душе ее вновь возникало похожее чувство, хотя флейтист каждый раз преувеличенно вежливо улыбался ей и снисходительно кивал седой головой.

К седьмому классу Таня Муромцева вытянулась и переросла почти всех своих одноклассников. Она коротко обстригла волосы, начала прогуливать уроки и дерзить учителям, но их выводили из себя не столько слова и поступки девочки (в переходном возрасте подростки часто ведут себя неадекватно), сколько тот безмятежный вид, с которым она совершала все свои прегрешения. Наталья ходить в школу избегала, отговариваясь работой, Сергею тоже постоянно было некогда, и весь огонь принимала на себя Злата Евгеньевна.

— Злате легче общаться с учителями, — оправдываясь, говорила мужу Наталья, — они сначала расскажут ей, какая у нее хорошая дочь — ведь Маша учится на одни пятерки — потом перейдут к Тане, а Таня… Таня ведь ей не дочь, а только племянница.

— Зря ты так, — Сергей недовольно морщился, — Злата одинаково болеет душой за всех наших детей, это просто мы с тобой нахально взвалили на нее свои обязанности, и она делает то, что должны делать мы.

— Да? Ну, раз ты такой совестливый, то ты и иди на следующее родительское собрание.

— Я очень занят, и тебе это прекрасно известно.

— Я тоже занята. И потом, когда моего ребенка начинают ругать, я начинаю спорить, и из-за этого только хуже, а ты прекрасно умеешь разговаривать с людьми.

В конце концов, они нашли соломоново решение — на очередное родительское собрание решили пойти вместе. Но поздно вечером накануне собрания из Москвы позвонила Халида.

— Наташенька, я просто не знаю, что мне делать.

Халида никогда не паниковала по пустякам, поэтому Наталью встревожил тон, каким это было сказано.

— Что такое, дети?

— Нет… Юра.

Наталья, побледнев, опустилась на диван. Сергей, увидев помертвевшее лицо жены, отобрал у нее трубку.

— Халида? Что случилось, девочка?

— Дядя Сережа, я просто не знаю… Юра… Он позавчера ушел из дому, и до сих пор его нет. Я пошла в милицию, а они… они даже заявление не взяли — говорят, что должно пройти три дня, и потом… сказали, чтобы я поискала мужа у его любовницы. Я обзвонила всех его друзей и знакомых — никто ничего не знает. А сегодня я… я узнала, что в тот вечер Юра был у своего оппонента, они поговорили, и Юра… он вышел от него в ужасном состоянии, выбросил кейс с диссертацией на помойку — люди видели. А потом… потом его уже никто больше не видел. Я боюсь, я не знаю, что мне делать.

— Халида, — Сергей стиснул похолодевшую руку жены, — возьми себя в руки и думай только о детях. Мы с Натальей сейчас собираемся и едем на вокзал — к утру будем в Москве.

Через час они уехали, а через пару дней на долю Златы Евгеньевны опять выпало улаживать конфликт, возникший по милости ее дорогой племянницы.