Замочная скважина - Маша Трауб

Он не думал обманывать мать или что-то скрывать. Просто не хотел ее беспокоить. И вообще не собирался ей ни о чем рассказывать. Она никогда ни о чем его не спрашивала. И если бы не внезапное решение Лиды остаться, задержаться в комнате сына, если бы она тогда не увидела книгу Стругацких… Бесконечные «если бы»…

В тот вечер Валерка уснул за столом. Он ничего не слышал, не мог слышать в наушниках, в которых грохотала музыка, заглушавшая все эмоции. Эта привычка – проваливаться в сон там, где придется, тоже досталась ему от отца. Паша мог заснуть на кухонном диванчике, в кресле, в ванне и проспать до утра.

Валерка проснулся от звонка будильника. Как всегда. Быстро сбегал в душ, хлебнул чая на кухне, покидал книжки в сумку и выскочил, опаздывая на лекцию. Ничего необычного в то утро не заметил. Дверь в спальню матери была, как всегда, закрыта. Они никогда не встречались по утрам – Лида уходила позже.

В лифте Валерка думал о том, что после вечером надо забежать к отцу и рассказать ему, что мама все знает – про их встречи. Рассказать и посоветоваться, как себя вести.

Он очнулся только около подъезда. Как будто вынырнул из сна. Как будто встал под ледяной душ.

– Валерочка… – увидела его тетя Рая и кинулась обниматься.

– Здрасте, теть Рай, – ответил он.

Только сейчас он заметил, что около подъезда стоят дворник, врач и участковый. Заметил, что тетя Рая плачет, а на лавочке сидит Танюша и тоже плачет. Маринка со Светланкой стояли чуть дальше и о чем-то шептались.

– Что-то случилось? – выпростался из объятий тети Раи Валерка.

– Валерочка… – опять заголосила она.

– Что случилось? – опять спросил Валерка, переживая, что опоздает в институт. Опаздывать он не любил.

– Мама… – выдохнула тетя Рая.

К ним подошел участковый, уже с утра усталый:

– Валера? Давай поднимемся в квартиру.

– Я опаздываю, – ответил Валерка.

Тетя Рая заголосила.

Лиду, тело Лиды, нашел дворник. Она лежала под деревьями, рядом с ручейком. Эти деревья сажали все жители дома, когда только въехали – хотели, чтобы в окна била зелень. Смеялись, сажая чахлые тонкие деревца на первом совместном субботнике новоселов, и мечтали о том, что они дорастут до девятого этажа. А ручеек образовался сам собой – любимое развлечение малышей, которые проверяли в нем на прочность резиновые сапоги, пускали кораблики из спичечных коробков и норовили искупаться.

Лида выбросилась из окна, и даже деревья не смягчили удар. Она умерла сразу же, как потом сказали врачи. Никаких сомнений в том, что это суицид, не было. Окно в комнате осталось открыто настежь. Следователь искал предсмертную записку, но Лида ничего не оставила. Ни словечка.

– У тебя кто-нибудь еще есть из родных? – спросил следователь.

Валерка сидел на кухне, молчал и, казалось, ничего не понимал.

– Отец, – наконец ответил он.

– Это хорошо. А где он?

– На работе, наверное.

Следователь еще долго спрашивал про маму, про то, как она себя чувствовала и не случилось ли чего-то странного, но Валерка не рассказал ему про свой последний разговор с матерью.

– Любишь Стругацких? – спросил следователь, поднимая с пола книгу.

– Раньше любил, теперь нет, – ответил Валерка.

По всему выходило, что Лида выбросилась из окна по личным мотивам. Валерку оставили в покое, и дело быстро закрыли. Беглый опрос коллег показал, что у Лиды были и несчастные любови, причем в большом количестве, и неприятности, и недоброжелатели в лице законных жен. Поводов для самоубийства хоть отбавляй. Докопались и до развода, и до измены мужа с родственницей. Все всем было понятно. Всем, кроме Валерки. Он так и не смог понять, почему мама шагнула в окно. Отказывался понимать.

– Я не виноват, не виноват! – кричал он отцу. – Что я сделал? Надо было спрятать твою книгу!

– Ничего, успокойся, – обнимал сына Паша. – Ты тут совсем ни при чем. Это я виноват. Я ее очень обидел.

– Нет! Нет! – защищал отца сын.

– Тогда никто не виноват, – подытожил Паша.

Валерка стоял у открытого окна, из которого мама шагнула в пустоту. За окном, привязанная к ручке форточки, билась об стену на ветру авоська с пачкой пельменей. Лида по смешной привычке хранила пельмени за окном в старой авоське. Началось все, когда они только переехали и не было холодильника, да Лида и не убивалась у плиты. Холодильник появился, а привычка осталась – за окном вечно болталась авоська, по которой Валерка всегда мог найти свои окна. Мамы больше не было, а авоська с перемороженными, несколько раз растаявшими, слипшимися пельменями болталась за окном. Валерка смотрел, как она телепается, и не мог оторвать от нее взгляд. И снять ее тоже не было никаких сил.

После похорон Лиды Паша предложил сыну переехать к ним. Валерка отказался категорически. Паша не стал настаивать. Так, конечно, было проще и Паше, и Ире. Взрослый сын – лишние хлопоты. Одно дело – приходит, уходит, другое – живет. Рано или поздно начались бы скандалы, взаимные претензии, да и места у них нет – не на кухне же Валерке спать. Так что Паша кивнул с облегчением, но все равно был собой доволен – предложил, поступил как настоящий отец. Тете Ире, которая настаивала на переезде – мальчику тяжело, нельзя оставаться одному после такой трагедии, – Валерка пообещал приходить на обеды, ужины и в любое время. Ира вынуждена была согласиться – Валерка уже взрослый. Имеет право сам решать.

Валерка сидел в своей комнате, слушал музыку и уже в третий раз перечитывал один и тот же абзац, силясь вникнуть в смысл. В комнату матери он не заходил. В институте вошли в его положение и на сессии ставили зачеты, чтобы не осложнять ему жизнь пересдачами.

Валерке было все равно. Он жил, как под водой. Приходил к отцу, когда звонила и настойчиво звала в гости тетя Ира, играл с сестрами, но не выплывал. Замер в тягучей, давящей на уши глубине и не хотел всплывать.

В те дни он вообще никого не замечал вокруг и однажды с удивлением увидел в своей комнате Танюшу, которая сидела и читала книжку Стругацких. Ту самую, из-за которой все случилось.

– Ты чего тут делаешь? – спросил Валерка, медленно приходя в сознание. – Положи на место книгу. Где ты ее взяла? – Он вырвал ее из рук соседки.

– Ты мне сам ее дал, – вжалась в кресло Танюша.

– Чего пришла-то? – спросила Валерка

– Ты меня пригласил. Не помнишь? – Танюша чуть не плакала. – Мы в лифте вместе ехали, ты сказал, чтобы я заходила. Хочешь, я уйду?

– Да ладно, сиди, – ответил Валерка. Он смутно вспомнил, как пару дней назад возвращался от отца и действительно ехал в лифте вместе с Таней. Валерка, наигравшись с сестрами, был немного оттаявший, душу не так крутило, а тут Таня с несчастным взглядом. Вот он тогда ее и пригласил, думая, что она не зайдет.

– А… как дела? – спросил Валерка.

– Хорошо, – вежливо ответила Таня.

Валерка медленно вспоминал, что Танюша была на похоронах матери и после них заходила вместе с тетей Раей или Ольгой Петровной. Соседки приносили какую-то еду, вытирали пыль, мыли полы, уходили. Тетя Рая старалась скрыть слезы, Ольга Петровна сосредоточенно гладила Валеркины рубашки, а Таня сидела и молча смотрела на него.

– Иди сюда, – позвал ее Валерка, и Танюша покорно подошла.

Валерка повалил ее на диван и спокойно сделал то, чего Танюша ждала, о чем мечтала, чего боялась и хотела больше всего на свете.

Для Танюши мир обрушился, для Валерки – нет. Он вообще плохо понимал, что делает и, главное, зачем. Лучше бы с Маринкой – проблем бы было меньше. Что вдруг на него нашло? Бред какой-то.

Следующие два года остались в памяти Валерки одним тяжелым и бессмысленным днем, который никак не заканчивался. Как будто память, память еще ребенка, мальчика с сорок пятым размером ноги, щетиной, но все еще ребенка, память услужливая, заботливая, оберегающая, стерла все, что только можно, чтобы сохранить психику, чтобы мозг не взорвался от мыслей, а сердце – от боли.

Валерка смутно помнил, как сидел на кухне перед Ольгой Петровной, и та объясняла ему, что сейчас Танюша сделает аборт, потому что ей нужно окончить школу, а Валерке учиться надо, да и разговоры пойдут и вообще все не так нужно сделать, а правильно, но это ничего не значит. Вот когда Танюше исполнится восемнадцать, они поженятся, обязательно поженятся, чтобы свадьба была, и платье у Танюши, и машина, а дети у них будут, еще успеют нарожать. Так что ничего страшного. Он помнил, что послушно кивал и соглашался. Помнил и Танюшу, которая не поднимала глаз, и своего отца, который тоже сидел за столом на кухне у Ольги Петровны, молча и покорно кивая, и тетю Иру, которая почему-то горько плакала. Валерке было совершенно все равно, настолько пусто было внутри.

Он учился, встречался с отцом, ходил с Танюшей в кино, ел суп, приготовленный Ольгой Петровной, но ничего не чувствовал и не видел – ни вкуса супа, ни лиц, ни мелькающих перед глазами картинок. Ничего. Не замечал вечно недовольного лица Ольги Петровны, застывшей ухмылки Светланки, Маринкиной злобы, смешанной с жалостью, вечно заплаканных глаз Танюши.