Замочная скважина - Маша Трауб

– Слушай, там у коляски нужно колесо болтом закрепить, и будет как новая, – сказала Ира Валерке. – А вещи после родов заберешь. Мало ли…

– Какая коляска, какие вещи? – не понял Валерка.

– Ты что, смеешься? – удивилась Ирина. – Ты шутишь?

– Нет, а что, надо смеяться?

– Тебе Таня не сказала?

– Что не сказала?

– Поздравляю, Таня беременна! И закрой рот, а то муха залетит.

Так Валерка узнал, что скоро станет отцом.

– И что мне теперь делать? – спросил он у Ирины.

– Колесо у коляски закрепить.

Зато рождение дочки Валерка запомнил отчетливо, каждую деталь, каждую секунду. Он стоял в холодном, гулком вестибюле роддома с букетом цветов, очень хотел курить и никак не мог понять, почему нянечки возят вещи в тележках, как в магазине. Он боялся, что ребенка ему тоже вывезут в такой тележке, как колбасу.

– Папаша, иди забирай дочку! – прикрикнула на него нянечка. Валерка, задумавшись, не увидел, как вышла Танюша.

Он подошел и взял туго спеленутый кулек. И в тот момент всплыл на поверхность. Очнулся. Почему-то руки взяли сверток так, как нужно. Не было ни страха, ни трепета, будто он каждый день видел и носил новорожденных, как нянечки в роддоме. Уголок одеяла откинулся, обнажив сморщенное личико, и Валерка, ловко освободив руку, прикрыл дочку – Танюша не успела еще и ойкнуть.

Танюша добилась того, чего хотела, – Валерка переехал к ним, окончательно. Больше не уходил к себе в квартиру или к отцу, а бежал домой, туда, где была его маленькая дочка. Вцеплялся в нее и никого вокруг не видел и не слышал.

Он не слышал женских разговоров, которые велись на кухне по вечерам, когда придумывалось имя.

– Я хочу назвать Лидой, в честь его мамы, – сказала Танюша.

– Ты что? Это ж плохая примета! – ахнула тетя Рая, зашедшая посмотреть на новорожденную.

– Ему будет приятно, – сказала Танюша.

– Не будет. Не нужно ему напоминать, – решила за всех Ольга Петровна. – Имя должно быть простое и красивое.

В этот момент на кухню за чаем зашел Валерка.

– Валер, тебе какое имя нравится? – спросила его Ольга Петровна.

– Наташа, – быстро ответил он.

Он хотел только одного – чтобы от него отстали. Налить себе чай и вернуться в комнату, где сопела маленькая девочка, спеленатая гусеничка. Наташа была его однокурсницей, она ему нравилась, но издалека. Он смотрел на нее на лекциях, специально усаживаясь так, чтобы был виден ее профиль. Наташа была похожа на его маму. На самом деле у них не было ничего общего, но Валерке казалось, что одно лицо. И походка, и естественная, врожденная манерность. Главное, Валерка совершенно не мог предположить, что речь идет об имени для его дочери. Для него она была девочкой, просто девочкой. «Девочка», – шептал он, укачивая дочку.

Ольга Петровна кивнула и записала внучку Наташей.

Пока Наташе не исполнился год, Валерка был лучшим папой на свете. Носил малышку на руках, купал, укладывал, массировал пальцем пяточку. Он не знал ни усталости, ни раздражения. Казалось, мог вечно носить на руках этот сверток из одеял – теплый, беспомощный, страшненький. Когда Наташа научилась ходить и сказала «папа», Валерка перестал быть самым лучшим папой. Он передал дочь жене и стал обычным отцом – приходил, приносил игрушки, играл и оставлял жену возиться с кормлением, купанием и укладыванием. Дочка превратилась из личинки, из маленького звереныша, из чего-то космического, в обычного ребенка. Она стала похожа на человечка, в ней стали проявляться черты Танюши и даже Ольги Петровны, и Валерка перестал сходить с ума. Он любил дочь, безусловно, любил больше, чем Танюшу, которую вообще, откровенно говоря, не любил, но дочка перестала его завораживать, он перестал чувствовать эту связь, когда она вся – его, только его. Совершенно непостижимое существо, прилетевшее с Марса, с ужасно умными глазами, двумя дырочками вместо носа, беззубым, но очень решительным ртом, вспученным пузиком и пальчиками, от которых пахло цветами. Нет, Наташа, растеряв всю свою космическую, неподвластную разуму силу, превратилась в девочку, обычную земную девочку.

Таня любила мужа до истерики, до дрожи. Она смотрела на него и не верила, что он рядом. Если Валерка любил сначала дочь, а потом уже Танюшу – если это называется любовью, а не каким-то другим словом, – то Танюша любила Валерку, а уже потом Наташу. Ей было достаточно того, что любовь Валерки к дочери падает отсветом на нее. Слабым, жиденьким отсветом. Но падает. Она и об этом не мечтала. Танюша так и не выросла, несмотря на замужество и рождение ребенка. Она по-прежнему цепенела и тихо блеяла, как овечка, когда Валерка приходил домой, как в детстве, когда в его присутствии прижималась к грязной стене лифта. Валерка не любил никого. Запретил себе любить, чтобы сберечь остатки разума и покрошенную, как малосольная капуста тети Раи, душу. Таня любила только его, и никого больше. В принципе для крепкого брака – идеальное сочетание.

Как ни странно, те же чувства, что и Валерка, испытывала к новорожденной Наташе и Светлана. Весь год, который Валерка не отпускал от себя дочку, для нее был кошмаром. Она ревновала племянницу дико, безумно и при первой возможности перехватила Наташу себе. Она впивалась в нее, как пиявка, и не хотела отдавать. Не понимала, как такая девочка может родиться у такой матери, как ее сестра. Она ведь ничего, ничего не соображает, никого не видит, кроме своего Валерочки. Как ей можно доверить ребенка? Она о себе-то толком не может позаботиться. Именно Светлана следила, чтобы сестра ходила в поликлинику, вовремя делала прививки, заваривала череду и правильно питалась. Она читала книги по воспитанию и пересказывала их сестре. Светлана с помощью тети Раи нашла и массажистку и устроила Наташу плавать в детский бассейн – грязный лягушатник в поликлинике, в который было невозможно попасть, такая была очередь. Но Светлана убедила тетю Раю, пинками выгоняла сестру, которой не хотелось рано вставать, и тряслась над каждым чихом племянницы.

Светлана ненавидела мужчин типа Валерки. Тех, которым все валится на голову – и серебряная медаль в школе, и институт, в который им поступить – раз плюнуть, и отличные курсовые, и женщины, и жены с детьми. А им оно не надо, двадцать раз не надо. Плевать они на всех хотели.

Она ненавидела мужчин типа его отца, Паши, который приходил на родственные посиделки, молча сидел и при первой возможности убегал. Мужчин, которые могут предать, уйти на сторону и сжечь за собой мосты – живите, как хотите. Он так и не осознал, что на нем лежит вина за смерть жены, женщины.

Светлана ненавидела мужчин всех вместе и каждого в отдельности. Она даже ненавидела сестру за ее слепую любовь к мужу. Когда Валерка жил у них – Света с мамой в одной комнате, Танюша с Валеркой и Наташей в другой, – она нутром, через стенку, ненавидела другую комнату. Ее раздражало присутствие Валерки в их доме, его зубная щетка, крем для бритья на полочке в ванной, его носки, попавшие в стиральную машину вместе с ее белой ночнушкой, его рубашка, лежавшая на гладильной доске.

Ольга Петровна тоже страдала – от того, что не могла уединиться и вынуждена была спать с дочерью в одной кровати – места для отдельной не было. Паша принес им кресло-кровать, узкое, жесткое лежбище, которое стояло в углу тесной комнатки. Ольга Петровна ни за что не хотела спать на этом прокрустовом ложе, но попросить дочь об этом тоже не решалась и ночами сочиняла, как удобнее все же предложить Светланке туда перебраться. Ольга Петровна, привыкшая за долгие годы спать одна, не могла выносить рядом с собой даже родную дочь, которая подхрапывала и перетягивала на себя одеяло.

К тому же мигрени Ольги Петровны и ее слабое здоровье вдруг стали никому не интересны. Никто не говорил шепотом, не ходил на цыпочках по коридору. Даже ночью покоя не было. Главным существом была Наташа, которая вскрикивала, спала беспокойно, плакала. В соседней комнате включали свет, который просачивался сквозь щель в коридор и уже оттуда в комнату к Ольге Петровне, Танюша вскакивала, роняя стул, Валерка начинал петь колыбельную. Они шептались, Танюша бежала за бутылочкой на кухню, Наташа успокаивалась, а Ольга Петровна лежала без сна. Она знала, что до пяти утра точно не заснет, а с ее плохими сосудами – это, считай, день потерян. Будет ходить вялая, с головной болью. Ольга Петровна не могла больше подолгу лежать в ванной, потому что в доме был Валерка и нужно было купать Наташу. А если не купать, то подмывать в раковине. Внучка заполонила собой все пространство квартиры.

Ольга Петровна натянула на себя маску мученицы, практически святой, и носила ее не без удовольствия.

Когда Наташе исполнился год и Валерка перестал цепляться за дочь, всем стало легче. Светлана обрела смысл жизни, получив племянницу в свое распоряжение. Ольга Петровна наслаждалась одиночеством – Валерка все чаще оставался в своей квартире, и Светлана ночевала в бывшей детской, где стояла кроватка. Только до Танюши никому не было дела. Она слонялась из кухни в комнату, мыла колеса на коляске, гладила ползунки. Сходила за творожком на молочную кухню – и день прошел. Она была идеальной женой – не спрашивала, куда пошел муж, когда вернется. Она даже боялась ему позвонить. Вдруг он ее обругает и вообще не придет?