Тезка - Джумпа Лахири

Они садятся в ожидающее их такси и едут по VIP-трассе мимо колоссальной свалки мусора прямо в центр Северной Калькутты. Гоголь неоднократно видел этот городской пейзаж, но все равно с любопытством смотрит на толпы невысоких мужчин с оливкового цвета кожей, шатающихся по улицам. Они проезжают мимо тянущих за собой повозки рикш, мимо осыпающихся фасадов, украшенных причудливыми лепными узорами и грубо нарисованными серпами и молотами. Трамваи и автобусы на большой скорости едут по дороге, а в их открытых дверях висят гроздья пассажиров, рискующих в любую секунду сорваться прямо под колеса. Вдоль обочин дороги живут целые семьи: на открытом огне варится обед, какая-то женщина моет голову. Они приезжают в квартиру матери, где теперь живет брат Ашимы со своей семьей. Соседи уже стоят на крышах и балконах, чтобы посмотреть, как Гангули будут выходить из машины. Гоголь и Соня растерянно стоят на дороге, взявшись за руки, в новеньких дорогих кроссовках, со своими американскими стрижками и модными рюкзачками за спиной. В доме их усаживают за стол, наливают теплое молоко, ставят на стол миску с белыми шариками россоголлас. Приторные, пропитанные сахарным сиропом шарики не лезут в горло, но дети из вежливости проглатывают по штуке. Одновременно с них снимают мерки — обводят карандашом стопы и посылают слугу в магазин обуви «Бата» за резиновыми сандалиями, которые дети будут носить в доме. Родители распаковывают чемоданы, каждый сувенир вызывает восторженные возгласы, и часа через три все подарки рассмотрены, примерены и унесены счастливыми владельцами.

Гоголю и Соне ничего не остается, как постепенно привыкать к новой действительности: спать под москитной сеткой на одной кровати вчетвером, мыться, поливая голову водой из жестяной чашки. По утрам их двоюродные братья и сестры надевают свою синюю с белым униформу и отправляются в школу. Каждый привязывает к поясу бутылку с водой. Их тетя Ума-майма, жена брата матери, с утра крутится на кухне, изводя придирками слуг, которые сидят на корточках по углам и трут грязную посуду золой или толкут кучки специй на больших камнях, напоминающих могильные. В доме Гангули в Алипоре Гоголь видит комнату, в которой им пришлось бы жить, если бы родители не уехали в Америку: широкая кровать со спинкой из черного дерева, на ней они спали бы все вместе, старинный шкаф, где они хранили бы одежду.

Гангули не снимают квартиру, перебираясь на такси по ухабистым калькуттским дорогам от одного родственника к другому. Какое-то время они живут в Баллигунге, потом перебираются в Толлигунг, затем в Солт-Лейк, в Бадж-Бадж[13]… Каждые несколько недель им приходится привыкать к новой кровати, к новому семейному укладу и расписанию. В зависимости от привычек хозяев, они едят то прямо на красном глинобитном полу, то сидя на покрытой коврами террасе, то на низких столах с мраморными столешницами, такими холодными, что на них даже нельзя положить руки. Их без конца расспрашивают о жизни в Америке. И что же они едят там на завтрак? А на обед? А как они одеваются в школу? А что делают их друзья? Ашок показывает фотографии их дома на Пембертон-роуд. «Вы только посмотрите, ковры в ванной!» — закатывают глаза тетушки. Отец занимается научными исследованиями, читает лекции в Университете Джадавпур. Мать ходит по магазинам, в кино, в гости, встречается со своими школьными подругами. За восемь месяцев она ни разу не зашла на кухню. Она без малейших затруднений передвигается по городу, а Гоголь, хотя приезжает сюда далеко не в первый раз, совершенно не ориентируется в нем. За три месяца Соня успела прочитать каждую из привезенных с собой книг Лоры Инглз Уайлдер раз по десять. Гоголь время от времени открывает разбухшие от влажности учебники, но желания учиться у него не возникает. Хотя он привез с собой кроссовки специально, чтобы тренироваться в городском ориентировании, здесь это невозможно — слишком много ям и ухабов на дорогах, слишком много улиц, заваленных мусором или заканчивающихся тупиками. Когда однажды он все-таки выходит из дома, Ума-майма, наблюдающая за его продвижением с крыши дома, посылает за ним слугу, чтобы привести бедного мальчика обратно.

Лучше уж сидеть на месте и никуда не высовываться. В доме матери на Амхерст-стрит Гоголь садится за чертежный стол деда, которого он никогда не видел, рассматривает его перышки и карандаши. Он начинает рисовать то, что видит из окна: кусочек неба, дворы и крыши Калькутты. Если высунуться из окна подальше, видна вымощенная камнем площадь, где девушки наполняют бронзовые кувшины водой из колонки, проезжают велосипедные рикши, унося под засаленными пологами прячущихся от дождя пассажиров. Как-то раз, когда он рисует мост Ховрах, один из сидящих рядом слуг предлагает ему туго свернутую из зеленых листьев оливы сигарету биди. Из всех окружающих его людей он ощущает настоящее родство только с Соней — она единственная, кто говорит как он и мыслит как он. Пока в доме все спят после обеда, они с Соней шепотом ругаются из-за плеера, из-за плавящейся от жары коллекции кассет, которые Гоголь привез из дома. Время от времени они уединяются на крыше и предаются воспоминаниям о гамбургерах, о пицце «пепперони» и мечтают о стакане холодного (и несладкого!) молока.

Летом они с удивлением узнают, что их отец, оказывается, запланировал для них путешествие: сначала в Дели к очередному дядюшке, потом в Агру, посмотреть Тадж-Махал. Для Гоголя и Сони это первое путешествие за пределы Калькутты, первая поездка в индийском поезде. Поезд отправляется с вокзала Ховрах, где людской гомон глухим эхом отдается от стен, где целые семьи спят прямо на земле, накрывшись одеялами и пледами, а босоногие носильщики кули в красных рубашках переступают через лежащие тела, поднимая на головы чемоданы «Самсонайт» семейства Гангули. Кузены рассказали Гоголю о подстерегающих их опасностях — на вокзале полно карманных воров, а в поездах грабят, поэтому отец с утра надел под рубашку специальный пояс с кармашками для наличных, а мать и Соня сняли все золотые украшения. Они идут по платформе за спешащими впереди кули, пытаясь найти свои имена в списках пассажиров снаружи поезда. Внутри они рассаживаются по выкрашенным синей краской полкам. Верхние полки опускаются только на ночь, а днем их поднимают и прикрепляют к стенам специальными задвижками. Кондуктор приносит белье — грубые серые хлопчатобумажные простыни, тонкие одеяла. Утром они смотрят в окно на пролетающий мимо пейзаж — стекла их вагона тонированы, поэтому и снаружи и внутри царит полумрак, независимо от погоды и времени суток.

За это время они отвыкли проводить время вчетвером. В течение нескольких дней, проведенных в Агре, в городе, который не знаком родителям точно так же, как Гоголю и Соне, они — туристы, живут в гостинице с бассейном, пьют воду из бутылок, едят в ресторанах вилками и ножами, расплачиваются кредитками. Ашима и Ашок объясняются на ломаном хинди, а когда около Тадж-Махала к ним подбегают мальчишки — продавцы сувениров и открыток, — Гоголь просит их говорить по-английски. Иногда в ресторане он замечает, что они там — единственные индийцы помимо обслуживающего персонала. Два дня подряд они бродят по садам великолепного мавзолея, переливающегося жемчужно-серым, сливочным, розовым и оранжевым цветами в зависимости от времени суток. Они любуются совершенными пропорциями его стен и крыш, симметрией линий, фотографируются под минаретами, с которых бросаются вниз туристы-самоубийцы.

— Ой, давай сфотографируемся с тобой вдвоем вот здесь, — говорит Ашима Ашоку, когда они проходят мимо массивного постамента.

Ашок передает свой «Никон» Гоголю, объясняет ему, как наводить объектив, перематывать кадр, выставлять резкость. Солнце нещадно печет, пот катится с них градом. Гид рассказывает группе туристов историю строительства дворца-мечети Тадж-Махал. Когда строительство было закончено, правитель Шах-Джахан велел отрубить большие пальцы рук всем двадцати двум тысячам строителей, чтобы они не смогли создать ничего подобного. Ночью Соня просыпается с криком: ей приснилось, что ей самой отрубили пальцы.

— Успокойся, это ведь всего лишь легенда, — говорит ей отец.

Однако и Гоголю тоже не по себе. Величественное здание произвело на него огромное впечатление, оно прекраснее всего, когда-либо виденного им. На второй день пребывания в Агре он пытается зарисовать купол Тадж-Махала и часть фасада, но на бумаге гармония нарушается, ему не удается передать изящество здания, и в результате скомканные эскизы летят в мусорный бак. Тогда Гоголь с головой погружается в путеводитель, знакомится с архитектурой эпохи Великих Моголов, запоминает имена древних правителей: Бабур, Хумаюн, Акбар, Джахангир, Шах-Джахан, Аурангзеб. В крепости Агры они любуются Тадж-Махалом из окна темницы, в которую по приказу собственного сына был заточен Шах-Джахан. В Сикандре, в мавзолее Акбара, рассматривают остатки фресок, украшающих вход, когда-то прекрасных, а ныне облупленных, выжженных, оскверненных, частично скрытых черными узорами граффити. В Фатехпур-Сикри, столице Акбара, позднее заброшенной, они бродят по пустынным площадям и закоулкам, среди зданий из песчаника, а над их головами летают попугаи и ястребы, а у гробницы Салима Чешти Ашима повязывает красные нити «на удачу» на ажурную мраморную ограду.