Тезка - Джумпа Лахири

Пока Гоголь мал, он вполне доволен своим именем. Оно такое круглое, уютное, и ему приятно перекатывать «го» и «голь» на языке. На дни рождения мама заказывает торт, на котором его имя написано ярко-синей глазурью на фоне белоснежного крема. Оно кажется ему совершенно обычным, ничем не отличающимся от имен друзей. Его не беспокоит, что это имя невозможно найти на сувенирах вроде магнитов на холодильник, значков или брелоков для ключей. Родители когда-то рассказали ему, что его назвали в честь великого русского писателя, который жил в прошлом веке. Это имя известно всему миру, сказали они, и никогда не будет забыто. Однажды отец даже отвел его в университет скую библиотеку и показал ему полки, заставленные книгами, на корешках которых действительно было написано его имя. От их количества у Гоголя широко раскрылись глаза. Отец снял с полки один из томов и раскрыл его наугад. Гоголь взглянул на желтоватую страницу — шрифт был гораздо мельче, чем в книжках про братьев Харди, которыми он зачитывался последнее время.

— Через несколько лет ты, надеюсь, дорастешь до них, — сказал отец.

Хотя учителя, замещающие их основных преподавателей, порой медлят, прежде чем произнести его имя и выговаривают его неуверенно, постоянные сотрудники школы воспринимают его как самое обычное, а одноклассники давно уже перестали дразниться «гоголь-моголь». Даже родители привыкают видеть его домашнее имя на официальных бумагах.

— Гоголь — превосходный ученик, — говорят им учителя, — он вдумчивый, внимательный, любознательный и общительный.

Год за годом они пишут только полные восхищения отчеты о его способностях.

— Давай, Гоголь, молодец! — дружно вопят друзья, когда Гоголь обгоняет одноклассников на стометровке и побеждает в очередном забеге.

Его фамилия тоже не вызывает у него неловкости — наоборот, он ею гордится. За десять лет своей жизни он побывал в Калькутте четыре раза: два раза летом, один раз зимой и еще один раз во время праздника Дурга-пуджа. Он помнит, как достойно выглядело имя Гангули, выгравированное на белоснежной оштукатуренной стене дома, который когда-то принадлежал его бабушке и дедушке по отцовской линии. А какое потрясение он испытал, открыв «Желтые страницы» Калькутты и обнаружив в ней шесть страниц, заполненных одними Гангули, да еще напечатанными мелким шрифтом в три ряда на каждой странице! Гоголь был тогда настолько поражен количеством Гангули в одной лишь Калькутте, что хотел даже вырвать эти страницы себе на память. Когда он поделился этой идеей с одним из кузенов, тот чуть не лопнул от смеха. По дороге в гости к очередному дяде отец показал ему имя Гангули еще раз десять — на вывесках над магазинами продуктов, над аптеками, булочными, кондитерскими. Отец объяснил Гоголю, что фамилия Гангули — наследие британского владычества: так колонизаторы произносили бенгальскую фамилию, изначально звучавшую как Гангопадхайа.

Дома, на Пембертон-роуд, Гоголь помогает отцу наклеивать золоченые буквы, которые они набрали в магазине скобяных товаров, на их стоящий у дороги почтовый ящик. Однако на следующее после Хеллоуина утро по дороге на автобусную остановку Гоголь обнаруживает, что половина букв исчезла, осталось только «Ганг», а рядом карандашом нацарапано «рена». Гоголя душит стыд, он кожей чувствует оскорбление, нанесенное его отцу. Потому что, хотя Гангули — это и его фамилия, ему почему-то кажется, что выпад направлен не против него и Сони, а против его родителей. Ведь он уже замечает, что кассиры в магазине посмеиваются над акцентом отца и матери, что продавцы предпочитают обращаться к ним с Соней, а не к родителям, словно те глухие или умалишенные. Однако его отца вовсе не трогают подобные вещи, он отмахивается от них так же, как отмахнулся от истории с почтовым ящиком.

— Брось, Гоголь, не расстраивайся, это просто мальчишки валяют дурака, — говорит он, движением руки отметая всякие мысли о возможном оскорблении, и в тот же вечер они с Гоголем опять едут в лавку и докупают недостающие буквы.

Но наступает момент, когда необычность его имени становится для Гоголя очевидной. Ему только что стукнуло одиннадцать, он ходит в шестой класс, и их класс вывозят на экскурсию в честь какого-то исторического события. Они отъезжают от школы рано, два полных автобуса учеников, сопровождаемых двумя учителями в качестве экскурсоводов и несколькими наиболее активными мамами. Автобусы минуют исторический центр городка и выезжают прямо на шоссе. Стоит ясный, прозрачный осенний день, холодное синее небо безоблачно, деревья стряхивают на землю последние ярко-желтые листья, которые уже усеяли обочины дороги тускло-золотым ковром. Дети веселятся, смеются, поют песни, пьют спрайт и колу из жестяных банок. Вначале они едут на ткацкую ферму на Род-Айленде. Следующая остановка — у маленького некрашеного деревянного дома, где когда-то жил известный поэт. Дом стоит посреди огромного участка. Внутри, после того как их глаза привыкают к полумраку, дети различают деревянный стол с чернильницей, черную от копоти печь, таз для воды и помятый железный кувшин, узкую, продавленную кровать. Все это отгорожено веревкой, и табличка на длинной ножке запрещает трогать старинные вещи руками. Потолок настолько низкий, что учителям приходится пригибаться, чтобы пройти из одной темной комнаты в другую. Цепочка детей просачивается на кухню, оборудованную железной печкой и каменной раковиной, затем все один за другим выходят наружу, чтобы осмотреть туалет, расположенный за домом. При виде жестяного ведра, подвешенного к деревянному стулу с дыркой, дети взвизгивают от отвращения. В сувенирном магазине Гоголь покупает открытку с видом дома и шариковую ручку, стилизованную под гусиное перо.

Последняя остановка экскурсии — на кладбище, недалеко от жилища поэта. Какое-то время дети бродят от могилы к могиле, рассматривая надгробные камни, читая имена давно умерших людей. Кое-где надгробия навалились набок, другие отклонились назад, как будто их сдуло ветром. Все камни прямоугольные, серого или черного цвета, некоторые еще хранят следы полировки, но большинство изъедено временем, заросло мхом и лишайником. Имена не везде можно разобрать. Наконец они находят могилу поэта.

— Теперь слушайте внимательно, — говорят им учителя, — настало время выполнить то, зачем мы сюда приехали.

Ученикам раздают листы газетной бумаги и толстые цветные мелки с содранными ярлыками. Гоголь чувствует, как в животе у него холодеет от предвкушения чего-то необычайного. Он впервые на кладбище, лишь несколько раз проезжал мимо них на машине. Огромное кладбище есть на окраине их городка, и однажды, когда они стояли в пробке, он и его родители вынуждены были наблюдать похоронную процессию. С тех пор каждый раз, когда они проезжают мимо кладбища, мама велит им с Соней отвернуться и не смотреть в ту сторону.

К удивлению Гоголя, их задача состоит не в том, чтобы зарисовать кладбищенский пейзаж. Учительница объясняет, что они должны приложить газетные листы к надгробиям и водить мелками по их поверхности, чтобы проявились буквы и цифры. Она присаживается на корточки и показывает детям, как это сделать. Ученики разбегаются по узким аллеям, покрытым ковром из листьев, в поисках собственных фамилий, то и дело выкрикивая: «Нашел! Вот он, Смит!», «Вуд здесь!», «Коллинз!». Гоголь уже достаточно большой, чтобы понимать, что его фамилии на этом кладбище нет и быть не может. Он знает даже, что по индийской традиции его не будут хоронить: когда он умрет, его тело сожгут, а прах развеют по ветру, так что могилы с камнем в изголовье у него не будет. В Калькутте он не раз видел похоронные процессии, видел и мертвецов, следующих в свой последний путь на плечах родственников — туго завернутых в простыни, украшенных венками из живых цветов.

Он подходит к небольшому, почерневшему от времени надгробию, которое вверху закругляется, переходя в крест, опускается на колени на сухую траву, прикладывает газетный лист к поверхности камня и начинает мягко водить боковой стороной мелка вдоль темных выбоин. Солнце уже садится, и от холода его пальцы застывают, становятся деревянными. Учителя и сопровождающие сидят на земле, вытянув ноги, и беседуют — в неподвижном воздухе разносится запах их ментоловых сигарет. Вначале на листе ничего не проявляется — он равномерно закрашивается синим цветом. Но вдруг мелок встречает на своем пути крошечное, совсем слабое сопротивление, и как по волшебству на бумаге проступает: АБИДЖАХ КРЕЙВЕН, 1701–1745. Гоголь поражен — он никогда не встречал человека по имени Абиджах, и он вдруг осознает, что никогда не встречал и другого Гоголя. Он даже не знает, мужчиной был этот Абиджах или женщиной и где нужно ставить в этом имени ударение. Гоголь переходит к следующему камню, не более фута высотой, прикладывает к его поверхности другой лист и достает красный мелок. Надпись на этом надгробии гласит: ЭНГВИШ МЕТЕР, ДИТЯ. Гоголь ежится от неприятного ощущения, представляя себе хрупкие детские кости, лежащие глубоко в земле прямо под его ногами. Некоторым одноклассникам уже надоело их занятие, они замерзли и теперь носятся друг за другом вдоль рядов могил, играют в пятнашки, толкаются, дразнят друг друга, звонко щелкают жвачкой. Но Гоголь увлечен своим делом — один за другим он раскрывает секреты старинных могил: ПЕРЕГРИН УОТТОН, умер в 1699; ЭЗЕКИИЛЬ И УРИЯ ЛОКВУДЫ, БРАТЬЯ, ПОКОЙТЕСЬ С МИРОМ. Ему нравятся эти имена, их необычность, загадочность, возвышенность.