Портрет и вокруг - Владимир Маканин

Нужды не было еще и потому, что Женька не интересовался, отторгнулся уже и жил с отторгнутыми – и первый свой совместный сценарий, и наши курсы, и меня, и Колю Оконникова, и все кино в целом он послал туда же, куда послал Старохатова.

* * *

В дверь постучали, затем вошли трое. Совсем юнцы. Некоторое время они приходили в себя от вида комнаты и от вида как бы выставленной напоказ бритой Женькиной головы.

– Ну? – спросил Женька, а их речевые центры еще не заработали. Никак не включались. – Я вас спрашиваю – чего вам?

А они молчали, – теперь они затравленно смотрели на Женькино бельмо.

– Записи… Джазовые, – высказался наконец один.

– Три рубля кассета. Любая. Но без прослушивания, – объявил им Женька.

У Женьки были великолепные музыкальные записи, – такая кассета, как я знал, стоила червонец при любой погоде. Цена объяснима: Женька мог прийти на самый аховый джаз, сесть хотя бы на откидное – и в итоге унести домой все, вплоть до настройки инструментов, покашливания соседа и рева возбужденных девиц. Или еще проще – давать свой записывающий портфель приятелям, если те идут на этот аховый джаз. Что он и делал… Сейчас в углу лежало шесть кассет, может, восемь. Когда-то был завален весь угол.

– Как же это – без прослушивания? – спросил юнец, усилием воли оторвавшийся от Женькиного глаза. – Я маг принес.

Он действительно приволок магнитофон – держал его в руках.

– Нет, – сказал Женька, – вы с ними целый час возиться будете.

И тоном хозяина Женька прикрикнул:

– Кончено!.. Не сговорились!

Те загалдели. Один сказал, что без прослушивания он купить не решается. Второй рискнул и выложил трояк. Последний был с ярко выраженной в лице деловой сметкой. Видел сквозь землю. Он купил все кассеты, какие были, и спросил, нет ли чего еще.

Расчет был произведен мгновенно. Юнцы ушли.

– …Только бросив писанину, я нашел самого себя, – оправдывался Женька. – Ты ведь думаешь, что я убегаю. И что я слабак. – Он вдруг стал жалким. Голос его двигался понемногу к черте, за которой уже ничего не жаль. – Дурачок!.. Я ведь не убегаю. Я иду к самому себе. Потому что я там. На Саянах. И поверь, я всегда был там…

Это было оно самое. Прощание.

– Штука не в кострах и фляжках. Штука, Игорь, в том, что ребята – они, оказывается, меня всегда помнили. И всегда ждали… Они приняли меня как родного. Как своего в доску.

Он вытер быстрые слезы.

– Водичка, – сказал он, отряхивая пальцы. – Видишь, водичка.

И еще сказал:

– Никогда мне не было так легко.

И еще (схватив меня за плечо):

– А хочешь – поедем вместе. Я только словцо шепну ребятам, и тебя примут, как… как…

– Как своего в доску.

– Точно!

– Как родного.

– Именно так, Игорь!.. Именно так!

Слова, для которых, видно, настал свой час и черед, все сыпались и сыпались из Женьки, как сыплется на пол из бумажного пакета соль. Без сбоев, если уж она сыплется. Струей. Белым потоком. Отыгрыш за столь длительную косноязычность. Предотъездный реванш… Я подумал, что мне надо бы уже уйти, – этакое необъяснимое внутреннее шевеление, из тех, что иногда сжимают нам сердце.

А он истерично смеялся:

– Ты решил, что мне нужны деньги?!

И опять в хохот:

– Сейчас я тебе открою, для чего мне эти трояки… Хотя нет. Это секрет. Это секрет секретов. Ни слова!

Он выложил секрет секретов минут через пять, более не выдержал. Но сначала позвонили в квартирную дверь. Пришли рабочие – принесли холодильник.

Рабочие бухали холодильником о пол, покрикивали друг на друга, грохали углами о косяки, затем втиснули его куда-то на кухню, и вроде бы делу конец. Уехали.

И тогда к нам в комнату вошла она. Жена.

– Зачем мне второй холодильник? – сказала она, поджав губы. Губы у нее были в ниточку. Те самые губы.

– Я не знал…

– Чего ты не знал?

– Понимаешь, – стал оправдываться Женька, – я на всякий случай заказал в двух магазинах. Я не думал, что они приволокут так быстро. Я думал, успею отказаться.

Он был сникший. Оправдывался. И как-то уж очень винил себя.

– «Думал»! – передразнила она. – «Думал…» Теперь у меня два одинаковых холодильника, болван.

И ушла.

И… он мне подмигнул. И стал держаться за бока, потому что его душил смех. Женька смеялся и шепотом рассказывал: оказывается, он устроил распродажу и собирал эти трояки и червонцы, чтобы купить ей, своей бывшей и любимой жене Женьке, холодильник. Сначала один. А теперь вот второй. И не какой-нибудь замухрышка, а громадный холодильник «ЗИЛ», о котором она мечтала, из-за которого поссорились и с которого стартовал их молниеносный развод. Он уедет в тайгу, а ровно через две недели (Женька сам проставлял срок доставки и адрес) рабочие постучат в дверь и внесут холодильник в квартиру. Третий. Тоже «ЗИЛ». И что-то небанальное должна почувствовать при этом Женька-жена. То есть когда рабочие распакуют, распеленают его, найдут ему место, поставят и подключат в сеть проверки ради, а она будет стоять хозяйкой и смотреть, как эта громадина сияет молочной белизной. Еще более смешанное чувство должна испытать – по замыслу – бывшая жена через следующие две недели (Женька педантично проставлял сроки), когда вновь постучат или позвонят добросовестные работяги и внесут четвертый памятник супружеской жизни. Тоже «ЗИЛ», отказаться от которого она не откажется, не те дрожжи.

– …Их всего, я думаю, будет пять. Пять замечательных холодильников.

– Достаточно четырех.

– Рубликов не хватало. А после нынешней продажи кассет как раз набежало на пятый.

Он захохотал, вновь истерично. И тут же сказал самому себе (ткнув пальцем в сторону той стены):

– Тс-с. А то эффекта не будет.

Он проводил меня до метро. Мы обнялись.

* * *

Если сценарий Тихого Инженера был о женщине недалекой, верной и любящей, то Женька писал свой многолетний труд о другой женщине. Или, лучше сказать, о другой грани женщины. Потому что в чистом виде ни та, ни другая в наших реках не водятся: такие – и не такие. Год за годом Женька писал о женщине с неутоленным духом. Если прозаичнее – о всегда недовольной бабе.

А можно сказать – о женщине-искательнице, то есть искательнице своего женского счастья. Тоже оттенок. (И мог быть рассказ.)

Помню завязку. Молодая женщина была влюблена в двух парней, за одного из них вышла замуж – и после этого ей каждый день и каждую ночь казалось, что она должна была поступить наоборот. Казалось, что тот, второй, был гораздо лучше. Гораздо красивее. Гораздо любимее. То есть – черта очень известная – в чужих руках ломоть толще. И в гостях вкуснее, чем дома. И чужая жена всегда мастерица.

Пути разошлись: второй парень уехал в какой-то далекий город. И ни слуху о нем. А женщина продолжала по нему вздыхать. Если б не уехал, дело б ограничилось простеньким флиртом с приятелем мужа, потому что парни были приятели. Но он уехал. А ее к этому времени взяло за жабры сильнее, чем она могла предположить. Она плохо спала. Она плохо ела. И все думала и думала… И вот она затаенно стала отыскивать в окружающих людях что-то похожее на уехавшего парня. Она знакомилась с ними – она искала. У одного были руки как у него. У другого голос как у него. У третьего манера поглядывать на часы. И женщина без конца думала о них. Сравнивала. Уходила к ним. Приходила.

В семье, разумеется, ладу не было. К счастью, в женщине наметилась на время любовь к красивым вещам. Любовь к коврам. Любовь к новенькому холодильнику. И женщина понемногу успокоилась. Угомонилась.

Развязки я не помню. У Женьки было много развязок, притом различных. Он так и не закончил.

Глава 2

…Это были симпатичные люди. В шутку я называл их осведомителями. Они не знали о цели расспросов. Они попросту предавались воспоминаниям.

Ради первого, лихого периода жизни Старохатова мной был выделен пожилой журналист из «Вечерней Москвы». Этакий старый выпивающий дядька с белыми усами. Он жил с Павлом Леонидовичем в одном блиндаже и носился по военной хляби в одном «газике». Что касается второго периода – периода жизни с актрисой Олевтиновой, – тут было проще: неясная ясность. Я достаточно знал по слухам. И в уточнениях пока не нуждался.

Следующий период – период наибольших достижений Старохатова в кино. Ключи удалось подобрать через знакомую мне женщину-искусствоведа. Ей было за шестьдесят, и Старохатова она знала прекрасно. Более того: когда-то он был ее соседом по коммунальной квартире. Тогда у них не было отдельных квартир.

Осведомителем четвертого периода – периода Мастерской – был я сам, куда уж надежнее и лучше. Плюс все соавторы Старохатова.

Это были основные источники информации, и время от времени я из них черпал. Случайностью, разумеется, не брезговал тоже. К примеру, в случайном разговоре я узнал, что нашу Сценарную Мастерскую придумал и «родил» не кто иной, как сам Павел Леонидович Старохатов.