Застой. Перестройка. Отстой - Евгений Степанов

Шульц с Дубовой направились обедать в ВТО, Бедолагин и Ерошкин заняли очередь в соответствующий, ласкающий глаз и обоняние отдел Елисеевского магазина…

После обеда Серега Мойшевой притащил в музей гороскоп. У нас появилось новое увлечение – мы начали этот диковинный предмет очень научно изучать! В основном изучали друг друга. И, например, зав. отделом научной пропаганды задастая Оленька Папина была беспощадно разоблачена! Папина всегда и всем утверждала, что она по гороскопу – козочка, “стройная, миниатюрная, эффектная козочка”, но, как установила суровая, но справедливая Дубова, завидующая Папиной из-за ее должности, – Ольга Васильевна оказалась лошадью!

– Ха-ха, – смеялась Наташка, вчитываясь в гороскоп, – а Папина-то лошадь! Здоровая, мощная кобыла!

Затем все долго и упорно хохотала над тем, что Ерошкин – змея, и над тем, что многое из приписываемого змеям совпадает с ленькиным характером. Ну, прямо один к одному.

Через неделю завхоз Сонька-Помойка (Зоя Давидовна Рогова, она же Зоя Давиловна и главный враг научных сотрудников, так как все время приставала с требованием, дипломатично высказанным в форме просьбы чем-то помочь технику Сашке Никодимову, ее помощнику) притащила сонник и брошюру “Как на человека влияют магнитные бури?” И опять у нас появилось новое увлечение.

Сладострастная Наталья Семеновна постоянно приносила различные эротические книжки, типа индийской “Ветки персика”, и нахально, требовательно заставляла меня и других сотрудников перепечатывать этот мудрый поэтичный труд.

На горе сладострастной Дубовой никто этого делать не хотел, а сама она, как всегда, ленилась. Увы, никто из комнаты номер десять особливым трудолюбием не отличался. Почитать книжонку – пожалуйста, но печатать – извини, подвинься.

…Наташа и Настя опять уехали в Кубиковск – они туда ездили каждые три месяца. Я остался один. Скучал без них, рассказал даже об этом Дубовой.

Она почему-то обрадовалась.

– Да брось ты грустить, Жарков, – защебетала Наташка, – надо нам всем развеяться. У меня вон муж вообще в армии. Я его уже год не видела.

Развеяться – так развеяться. Мы наметили вожделенный тлетворный план: Наташка берет подругу и пожрать, мы с Виталием затариваемся, и все вместе едем в родные шульцевские Мытищи.

Задумано – сделано.

Пили долго и упорно. Но все равно другая девчонка – Леночка – Шульцу не понравилась.

– Жарков, Дубова, – плакался друзьям-коллегам Виталий, когда Леночка вышла в туалет, – ну не могу я с ней лечь! Совокупиться с ней – это тоже самое, что заниматься скотоложеством – настолько она похожа на какого-то зверька. Барсучка, хорька? Не пойму. Но спать с ней не буду.

Шульц надул, как дитя, губы. Мы с Дубовой тоже загрустили. Но потом решили, что просто Шульц мало еще выпил, и все подливали ему и подливали, не забывая, впрочем, и о самих себе. В общем, мы прилично окосели.

Видя, что половая активность Шульца по мере возрастания степени его опьянения не увеличивается, мы с Дубовой сами удалились в отдельной комнате и… неожиданно для самих себя стали бурно целоваться. Постепенно мы разоблачались от ненужных предметов туалета и в скором времени не заметили, как оказались совершенно без всего. Но когда нужно было делать главный решительный шаг, Наталья Семеновна почем-то отвергла меня, мотивируя свой отказ следующим образом:

– Жарков, а ведь мы грешим! Ты женат, я замужем… Нет, нет, не могу перешагнуть психологического барьера!

– Ну разочек-то можно, – настаивал я.

– Нет, не могу перешагнуть психологического барьера! – продолжала Наташка.

– Нет, так нет, – сказал я. И поспешно стал одеваться.

– Ах, ты такой, да? – Обиделась Наташка. – А я, может быть, сейчас как раз и захотела.

– Наташа, ты знаешь, я подумал и понял, что ты права. Давай лучше останемся друзьями.

Она капризно насупилась и пробормотала:

– Отвернись, я буду одеваться.

Мы разъехались по домам.

Утром на работе все, как ни странно, решили, что вечер удался.

Каждый пришел к такому выводу самостоятельно, совершенно не сговариваясь друг с другом. И оказалось, что все к лучшему. Я даже очень радовался, что не совокупился с Дубовой. Во-первых, я люблю только свою жену, а во-вторых, в раздетом виде Наталья Семеновна выглядела гораздо менее эффектно, чем в одетом. У нее зиял огромный уродливый шрам на животе. Я допер, наконец, почему Шульц от нее отказался наотрез и все время подыскивал ей каких-то новых дружков, заменителей собственного гордого еgo. Об одном из них следует рассказать особо.

Николай Николаевич Николаев, тройной Николай, был намного младше Шульца. Однако они дружили. Раньше вместе работали на ниве просвещения в Индустриальном техникуме. Сеяли разумное, доброе, вечное.

Николай Николаевич был парень неплохой, но отличался сексуальными маниакальными наклонностями. Всю свою жизнь он только и делал, что совокуплялся. И даже вел подсчет соблазненных им женщин. Когда Николаю Николаевичу исполнилось двадцать шесть лет, эта цифра перевалила за четыре тысячи. А свою первую женщину (ей было двадцать восемь) он поимел в розовом двенадцатилетнем возрасте.

Жил Николай Николаевич один, в центре Москвы, на Остоженке, в коммунальной квартире с одной соседкой, которая (только она одна) портила ему нервы, отравляла жизнь, мешая делать то, что не делать этот молодой человек не мог.

С нехорошей (потому что хорошая) соседкой он находился в состоянии острой, непрекращающейся идеологической ссоры. И, возможно, поэтому писал грустные лирические песни и жалостливо исполнял их под гитару всем своим гостям. Песни и впрямь были очень душевные, трогательные, сентиментальные. Все больше о платонической любви и настоящей, “железной” дружбе.

(Правильно замечено: многие развратные люди пишут сентиментальные, трогательные песни.)

С Николаем Николаевичем и хотел свести Шульц надоевшую ему Наталью Семеновну. Он чувствовал себя в долгу и перед Николашей, и перед Наташей, которой он давно обещал предоставить в личное пользование нового свеженького жеребчика.

– Они же созданы друг для друга, Дубова и Николаев, – рассуждал Шульц в беседе со мной.

И вот, наконец, дело свершилось. Вечером в субботу (рабочий день в музее) друзья оказались в кафе “Перекоп”. Сначала в заведение поехали Шульц, Ерошкин и Николаев – они направились занимать места. А мы с Дубовой подъехали попозже – у нас на поздний час были расписаны группы.

Наташа произвела на Колю ошеломляющее впечатление. Он говорил Шульцу, когда товарищи выходили в курилку перекурить:

– Чего ты мне лапшу на уши вешал, что она страшная, как смерть?! Наташка прекрасна! Томный взгляд, чувственный рот! Чудо! Да я на ней женюсь! И навсегда!

Вообще Коля за свои двадцать шесть был женат трижды. Да и к тому моменту он еще не разошелся со своей последней женой. Дело лежало в суде.

В тот вечер Наташа и Коля долго танцевали и даже страстно в танце целовались.

Ленька напился и восхищался Николашей:

– Какой классный парень, наш человек, сразу к Дубовой пристроился, не побрезговал… Наш человек, красавец!

Разъехались к полночи.

Утром во вторник на работе директриса всех загрузила какой-то новой экспозицией, и про амурные дела в комнате номер 10 временно подзабыли. До среды.

В среду первым из мужчин в комнате объявился я. Дубова встретила меня чисто по-женски – интригующе и витиевато. В глазах ее отражался неприятный аффектированный ужас.

– Ты знаешь, кто сейчас сюда приходил?

– Кто? – переспросил я. – Случилось что-нибудь?

– Николай Николаевич сюда пожаловал, – уже не так испуганно, но по-прежнему ядовито произнесла Дубова. – Откуда у него наш адрес?

– Я не давал, – честно сказал я. – Но разве это тайна? Открой любой телефонный справочник, везде написано про наш музей…

– Да нет, справочник он, наверное, не открывал, это я, я, дура дурная, телефон Николашке-какашке дала, – вдруг нервно призналась Наташка. – Ты знаешь, что он хочет от нас? Чтобы мы дали ложные показания против его сумасшедшей соседки и упекли ее в тюрягу. Он уже накатал “телегу” на бедную старуху в милицию. Хочет, чтобы и мы подписали его послание.

– Не пойму никак, чего ты так всполошилась? – ответил я. – Мы же не станем давать никаких показаний. И ничего подписывать не будем.

– Я чувствую: он способен на шантаж. Возьмет и всех нас заложит, если мы не будем выполнять его команд.

– Что он может сказать про нас плохого?

– Ну, что мы вместе, так сказать, проводим свой досуг… По ресторанам.

– А кто это запрещает?

– Тебе-то, конечно, бояться нечего, ты – мужик. А мне каково?

– Не бойся, нас много. А он один. Коллективные показания всегда убедительнее.

– А у него друг – следователь!

– Ерунда!

– Он, этот гнусный Николаев, говорил, что вы знаете его тяжелейшую ситуацию, слюни пускал. Он надеется на вашу помощь. Шульц неоднократно бывал у него дома. Даже с соседкой его придурочной знаком. И Ленька, кажется, тоже немного в курсе дела. Этого он, Николашка, считает достаточно для того, чтобы мы прочувствовали его ситуацию.