Час отплытия - Борис Мисюк

— Сон доглядает, — оказал боцман, — похоже, про береговую сучку.

— Ага, подняли да не разбудили.

— Может, чувствует чего пес, — тихо сказал кто-то.

— Каркай, ворона! — прикрикнули на вещуна.

Беду, однако, даже боцманский мат не остановит.

Как говорится, открывай ворота…

Тысяча центнеров рыбы на морской, наметанный глаз было в неводе, когда вдруг он весь напружинился и тут же опал, пошел легко-легко, легче пустого. Подняли на палубу, короче, одни лохмотья: подводную скалу вместе с косяком затралили.

— Вот и еще одна сдача, мандрата пупа! — смиренно, как вечный неудачник, выругался капитан.

В трауре «Персей». Молча сошлись все в кают-компании оттереться. В пятаках иллюминаторов уже мерцал серый утренний свет. Осипович закрылся в своей каюте, достал карту Охотского моря и обвел чернильным кружком точку, где похоронили кошелек. Кок молча поставил на стол полуведерный чайник с черным кофе, дюжину эмалированных кружек. Морковка включил трансляцию.

— Да выруби ты ее! — рявкнул боцман.

— И то верно, — проворчал Осипович, выйдя из каюты и поднимаясь на мостик. — Ты, морковка, соображение имей.

На мостике было уже светло: с правого борта, с востока, заглядывала в рубку молочно-розовая заря. Саша склонился над картой, делая прокладку курса.

— Сергеич, рули пока в бухту Рассвет, — в голосе старого капитана — усталость, — скоро капчас, там скажут, как дальше жить.

Сменившись, Саша похлебал горячего и черного, как мазут, кофе и спать не пошел. В ожидании капчаса в кают-компании сидело еще двое.

— На вас тоже кофе не «давит»? — сказал Саша, и все трое улыбнулись.

Дело в том, что боцман утверждал, будто кофе и снотворное есть одно и то же. «За двадцать лет на морях как-нибудь спытал, — доказывал он неверующим. — Дунешь кружку — одно око задраивается, а врежешь вторую — сразу давит, прямо к подушке. Проверено!»

Вскоре в морковкиной каюте громко заскрипело-завизжало, и все навострили уши.

— Внимание! Говорит плавбаза «Жан Жак Руссо». Говорит плавбаза «Жан Жак Руссо». Доброе утро всем присутствующим. Начинаем капитанский час! «Альтаир», прием!

Где-то очень далеко, за сотни зыбастых миль от флагманской плавбазы капитан и радист «Альтаира» ждут этого мига, как правофланговый в строю: их судно, их звезда — на «А», с них всегда начинается перекличка. Задавая тон, капитан «Альтаира» с привычной гордостью и задором в голосе четко докладывает обстановку; свои координаты, погоду, улов, куда и сколько рыбы сдал накануне, сколько пресной воды и топлива осталось на борту. В экспедиции десятки судов, даже по полминуты на брата — уже полчаса. Это когда все без сучка, а разве ж так бывает в море? Вот и сейчас, не дойдя еще до «Персея», радиоперекличка споткнулась: РС «Павлин» тоже потерял невод.

— Эх, мандрата пупа! — с горькой радостью воскликнул Осипович. — Еще один брат-акробат…

Саша тоже почувствовал что-то вроде нежности к «Павлину» и подумал: неужели все неудачники — эгоисты и радуются чужой беде?

— «Персей»! — отрывисто и сурово, как показалось Саше, выкрикнула рация.

И Осипович покаянным тоном пробубнил в микрофон:

— Идем в бухту Рассвет, в координатах… норд… ост, на подводной скале оставили кошелек, запасного на борту нет, по обстановке все, прием.

Рация молчала в ответ так долго, что капитан успел дать морковке шпынька под бок: проверь, дескать, не барахлит ли твоя техника. Но вот послышался щелчок, потом начальник экспедиции покашлял, затем сказал:

— Невезучим все до кучи, Анатолий Осипович. Собирайся за кошельком в Магадан. Заодно поручаю тебе и для «Павлина» невод взять. Ясно?

— Ясно, Аристарх Ионыч…

И начальник экспедиции сказал, обращаясь ко всем:

— Вот что, товарищи, лимиты строго соблюдать! Приемных мощностей не хватает. Возможно, скоро подойдут еще плавбазы. Так что лимит — мера временная. Поберегите невода для большой рыбы. «Сириус», прием!

Любить корявую, как зыбь.

Как все двенадцать баллов, правду.

Короче, жить не для парада,

А просто — жить…

Транзистор стоял на лазаретной, крашенной белилами тумбочке и громким треском грубо нарушал покой медсанчасти. Правда, кроме нас с Юрой, тут не было ни души. Темно-мышиного цвета больничный халат, полы которого все обычно задевают на ходу пятками, ему был по колено, а на обеих икрах сияли белизной бинты. Говорить нам мешал транзистор. В нем сидел, похоже, сам бог-творец и производил утреннюю поверку звезд и созвездий:

— «Альтаир»… «Андромеда»… «Возничий»…

«Звезды» моментально откликались и рапортовали градусы координат, центнеры уловов, тонны воды и топлива.

Тоскливый диалог бога-творца с капитаном «Персея» мы слушали в унылом молчании. Я, как прощения, ждал встречи «Весны» с «Персеем», Томы и Саши, Ромео и Джульетты, а она снова отодвинулась вдаль, в будущее. Юра же, видно, думал совсем о другом.

— Ты замет когда-нибудь видал? Бывал на сейнерах? — с непонятной горячностью заговорил он, когда бог, покончив с «Персеем», выкликнул «Сириуса».

Я помотал головой.

— Эх, до чего ж азартное дело рыбалка! Бегаешь, бегаешь по зыбайлу, полсуток тебя штивает, а то и больше, дело прошлое, и вот наконец косяк нашел. Хоп его! — Юра округлил ладонями воображаемый косяк. — Ну а вообще рыбалка — в радость. Как с удочкой на речке. Правда, и такая ж темная: крючок забросил и жди приключений, рыбка плавает по дну…

— Море, получается, насквозь надо видеть?

— Ясно, надо! — Юра понял меня буквально. — Да мозги, видно, у наших умников салом заплыли, как у нерпы, никак до эхолотов не доберутся. А вот на Балтике, говорят, есть уже аппараты — чуть не каждую рыбку видишь в отдельности, когда она в трал входит.

— А начальник экспедиции мудрый малый, — продолжал Юра, закурив. — Рыбак! Сразу видать, за милю! А мой шеф, ревизор, «травил» как-то на днях; не-е-кому здесь руководить, поря-а-док наводить. Критиковать, дело прошлое, мы все асы, но как до дела — тут мухи в руках у нас топчутся. А сам бы на его месте только пузыри б пускал. Шахрая вон, как терпуг акулы, боится, а ведь не матрос — второй помощник…

Я спросил, кивнув на бинты:

— Что с ногами? Давай наконец рассказывай, а то мне бежать надо, я ведь теперь на дневной. Сейчас перекур, бочку из трюма ждем.

— Да что рассказывать, ты ж слыхал, говоришь.

— Не ломайся, Юраха.

— Ну, дело прошлое… ты кокшу знаешь, Маринку?

— Конечно! — Я сразу вспомнил рослую и красивую повариху с ожиданием счастья в глазах, которая в первый день кормила нас печеной селедкой.

— Ну вот она, — Юра щелкнул окурок в раскрытый иллюминатор, — уже наша вахта кончилась, дело прошлое, я домой собирался — сиганула за борт. Вроде. Романиха ее допекла, я так слыхал потом. Мы как раз с шефом на мостике стояли, на левом крыле, замеряли на сдачу вахты температуру, силу ветра. Слышим — девки визжат. Глянь, а она уже плавает. Бот, кричу, майнай. А сам — вниз. Вот, — Юра показал ладони с запекшимися до синевы мозолями, с побагровевшей кожей, — руки пожег о релинги трапа. К борту подлетаю, дело прошлое, сапоги, ватник с себя рванул и — туда. Вода — как из холодильника. Поймал я ее за робу, за воротник (она в свитере была) и тащу на себе. Она поначалу бульки пускала, а после, видать, и хвост набок, сознание потеряла. Тяжело тащить неживое, да еще она, ты ж знаешь, девка здоровая, дело прошлое, килограммов на семьдесят пять. Волоку, а сам маты гну. Бот, бот где, думаю, так вашу растак! Уже к самому борту подгреб, дело прошлое, задубенел весь, челюсть — каменная. А это чадо, — Юра кивнул вверх, где тремя палубами выше жил ревизор, — так бота и не смайнал. Капитану звонить стал, разрешения испрашивать. Ну, а пока Шахрай расчухался, парни штормтрап сбросили и нас выволокли на палубу. Да, а там, внизу, было темно (четыре, полпятого — ночь), я искал за что уцепиться, трос нашел от пневмокранцев да ногами, дело прошлое, в нем заплелся, как осьминог. А трос-то ржавый, рванье одно, ну и вот, — Юра показал глазами на бинты. — Пусть мой дорогой шеф теперь без меня вахту тащит.

— Ну ладно, я бегу. Юра. Чего тебе принести? В обед загляну.

— Чтива притащи! Любого.

— Добро. Выздоравливай!

Спускаюсь в цех, бригада моя, гляжу, в прежнем положении, на соломенных мешках с китайской солью сидит. Курят, «травят», ждут бочку из трюма. Оказывается, лебедчика нет, его забрали на вахту вместо Юры.

— Садись, Сева! — Валентин, наш бугор, хлопнул ладонью по мешку рядом с собой. — До обеда, один хрен, делов не будет. Валяй, Гоша, дальше!

— Ага, так про шо я балакав? — продолжил Гоша, рыжий звонкоголосый хлопчина, забравшийся с правого берега Днепра на Тихий океан, чтобы «заробить на хату».

Так бы и просидели мы на мешках до обеда, если б Валентин вдруг не вспомнил: