Медведь - Кривак Эндрю

ОНА ПОСМОТРЕЛА ВНИЗ С ВЕРШИНЫ ОДИНОКО стоящей горы. Был конец весны, деревья внизу покрылись яркой зеленью, над головой описывал широкие круги орел. Вдалеке она разглядела их домик, а потом вдруг оказалась там, внутри, только отца в домике не было. Она стала бродить по комнатам, выяснила, что очаг потух, в углах паутина, на полу — мышиный помет. Тут настала зима, за окнами завьюжим, а в доме так и было пусто. Она открыла дверь, чтобы шагнуть наружу, и попала из дома в пещеру. У огня сидел медведь. В когтях он держал рыбину, протянул ее девочке.

Зажарь, сказал он, она положила рыбу на огонь, та разом испеклась, но девочка не могла протянуть руку, взять рыбу и съесть.

Знаю, ты проголодалась, сказал ей медведь из сна, но настоящий голод — это не только потребность в пище. Или во сне. Все мы засыпаем и будем спать долго. Настоящий голод — это потребность совершить то, что ты еще должна совершить, пока бодрствуешь.

Я не могу жить без еды, сказала девочка.

Ты слишком рано пошла к реке.

Она посмотрела на рыбину.

Я теперь смогу перейти реку.

Ты не спасешься, если перейдешь ее одна.

Но я же одна.

Девочка повернулась к задней стене пещеры и увидела, что медведь так и спит, свернувшись калачиком.

Ты ведь не он, правда? — спросила она у медведя из сна.

Ты сама знаешь, кто я.

ОНА ПРОСНУЛАСЬ И ВЫПОЛЗЛА НАРУЖУ, В УТРЕННИЙ свет, умылась снегом, съела несколько пригоршней, чтобы унять жажду, потом горстями потащила снег в пещеру и стала бросать на пол, туда, где раньше лежала в своей блевотине. После этого вытащила из пепла полусъеденного зайца на вертеле, раздула огонь; от его тепла снег на полу подтаял и вместе с запахом желчи всосался в трещины в камне.

Тогда она отошла в заднюю часть пещеры, вытащила из торбы горшок, который носил с собой ее отец, высыпала туда остатки соли, сбросила с вертела мясо, вышла наружу, набила горшок снегом, оставила у входа в пещеру. Надела снегоступы, спустилась к опушке, срезала с сосны две пригоршни подкорья. Принесла его и сухую ветку, которую отломала от той же сосны, в пещеру, подкорье всыпала в горшок с заячьим мясом, ветку разломала и положила в костер.

Пока скудное жаркое варилось, она отдыхала и пила воду. Когда кора размягчилась, а мясо отделилось от заячьих костей, она сняла горшок с огня, остудила в снегу и поужинала как смогла; пришла сытость, но слабость осталась. Теперь она знала: чтобы выжить, нужно вернуться к реке и ловить подо льдом рыбу. Если добраться туда, продержавшись на талой воде, мхе и коре, там, у реки, больше шансов раздобыть пищу. Если повезет, будет даже рыба.

День клонился к полудню. Хоть на ходу, хоть в пещере, голод доберется до нее снова, поэтому она взяла лук и колчан, вскинула торбу на плечи и вновь зашагала на снегоступах вниз по склону.

В ПЕРВЫЙ ВЕЧЕР ОНА РАЗВЕЛА КОСТЕР С ПОМОЩЬЮ принесенных углей, разогрела остатки жаркого из зайца с корой. На следующее утро завернула в дорогу новые угли из костра и двинулась дальше.

К реке она вышла под вечер третьего дня, увидела то место, где пыталась ее пересечь, берег, куда ее притащила пума, траву, в которой лежала, — теперь она скрылась под снегом, наружу торчали только длинные стебли золотарника с темными наростами — и вспомнила слова отца о том, что в этих наростах прячется зимою. Подошла ближе, начала обрывать наросты со стеблей, потом села, принялась вскрывать их ножом. В каждом обнаружилось по маленькой белой личинке. Она проглотила шесть штук, заедая горстями снега. Потом взяла рыболовный крючок, который вырезала из кости оленя, принесенного пумой, наживила на него три личинки, привязала к бечевке.

Она знала: под снегом и льдом должны быть камни, откопала их, отыскала длинные гранитные клинья, которые можно взять в руку вместо резаков. Подобрала две штуки, разной длины, а еще круглый камень, удобно ложившийся в руку, в качестве колотушки.

МОЖНО БЫЛО ДВИНУТЬСЯ ВДОЛЬ РЕКИ, НО ОНА сделала семь шагов по льду, положила бечевку и наживку на снег, размела снег на небольшом участке, нарисовала круг и принялась долбить камнями. Толщиной лед был в несколько ладоней, долбила она долго, прежде чем в дырку под резаком хлынула вода; девочка сразу же его отложила, чтобы не упустить при следующем ударе. Взяла другой камень, подлиннее, полностью раздробила лед, очистила прорубь от шуги и увидела внизу речную воду.

Она взяла бечевку, опустила в прорубь крючок, подергала наживку из личинок, не доставая ее из воды. Рыба клюнула почти сразу, девочка вытащила мелкого голавля. Наживка на крючке еще оставалась, она повторила все то же самое — в итоге голавлей у нее оказалось три, а наживка закончилась. Тогда она продела крючок в верхнюю и нижнюю губу одного из голавлей и бросила его в воду в качестве приманки, отпустив бечевку немного дальше, чтобы создавалось впечатление, что он плывет против течения. Подергивая бечевку, она попала в более глубинное течение, и когда клюнула форель, сразу стало ясно: добыча крупная.

Она поймала по рыбине на каждого из трех голавлей. В тот вечер девочка развела костер из сухого кустарника и упавших деревьев — их в речной пойме было предостаточно — и зажарила двух форелей. Съела все подчистую, кроме костей, а потом до ночи поддерживала костер, пока не уснула под звездами в одежде из шкур и одеяле.

УТРОМ ОНА НАСОБИРАЛА ЕЩЕ ЛИЧИНОК И ДО ТОГО, как солнце встало над деревьями на востоке, вытащила еще четырех форелей. Отсюда, с речного льда, было видно, что с севера надвигается непогода; девочка стала думать, как лучше — вернуться в пещеру, где есть укрытие, или спрятаться в приречном лесу, где есть пища; поняла, что останется здесь.

Вернулась с добычей к костру, выпотрошила одну рыбину, положила на свежие ветки жариться, подняла глаза и увидела, что на низкой засохшей ветке дуба на границе леса и поймы сидит орел. Красивая была птица. Голова и хвостовые перья блестели тусклой слоновой костью на фоне серовато-черных крыльев, кривой клюв и тонкие когти были желтизны солнца, встающего из кучевых облаков. Да и вся птица выглядела так, будто поднялась над горизонтом унылого бескрайнего пейзажа и застыла в извечной позе охотника и наблюдателя. Девочка оставила форель на огне и направилась к птице. Орел переступил на ветке, встопорщил крылья; тут она увидела, что в когтях у него что-то есть. Потом голова вытянулась, крылья захлопали, орел спланировал с ветки вниз, к девочке, сбросил на снег гуся, которого держал в когтях, и по узкой дуге вернулся на ветку.

Девочка подняла тушку. Добыча не свежая, но и не залежалая. Длинная шея сломана под углом, голова лежит недвижно, возле клюва запеклась кровь. Она посмотрела на орла, махнула рукой, приглашая его спуститься. Орел снялся с ветки и спланировал к ней снова. Она взяла самую крупную свою форель и как можно выше подкинула в воздух, — рыба еще даже не начала падать, а орел уже схватил ее когтями, по прямой линии полетел к дальнему берегу и скоро скрылся в лесу на западе.

К ВЕЧЕРУ ТУЧИ УШЛИ, СНЕГА ВЫПАЛО СОВСЕМ немного. Девочка смастерила из веток сосны и болиголова навес на тропинке, на полпути к медведю, ощипала гуся, поджарила над огнем, который развела с помощью сухого золотарника и потом поддерживала всю ночь, добавляя буковые и дубовые сучья, собранные по дороге.

Вернувшись на следующий день в пещеру, она выпотрошила форель, положила на коптильную раму, раздула огонь в остывшем кострище на каменном полу. А когда внутри сделалось теплее, вытащила из колчана шесть стрел, ободрала оперение из сосновых игл, отскребла смолу от хвостовиков. Проточила ножом выемки для гусиных перьев, расщепила очины, прикрепила перья к стрелам. Осмотрела наконечники из оленьих костей, заменила два из них на стеклянные, которые изготовила еще на морском берегу из осколков — тех, что отец выкопал из грязи в месте среди стен. А потом разложила все стрелы по полу у огня, сушиться.