Новая сестра - Мария Владимировна Воронова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пора, пора на печку, засмеялась она, и вдруг подумала, что Толстой, возможно, писал вовсе не о женщине. Вдруг это была аллегория на саму революцию, как она вырывается из оков упорядоченной жизни, борется, побеждает, а потом увязает в болоте мещанства, и, чтобы не утонуть в нем окончательно, начинает убивать простых граждан?
«Да нет, глупость какая, – Мура тряхнула головой, – ночью просто лезет в голову всякое. Ничего такого Толстой не думал, даром что граф. Наш человек, нечего на него наводить напраслину».
Фонарь за окном покачивался в густой темноте, вызывал к жизни воспоминания, короткие и обрывочные, будто она очень быстро листала альбом с фотографиями. Вот улыбка человека, который через час будет убит, вот костер, к которому со всех сторон протягиваются красные от мороза узловатые руки, вот непривычная после полевой жизни чистая наволочка на госпитальной койке, вот мел глухо стучит по грифельной доске, когда Мура-рабфаковка решает уравнение… Все было и все миновало.
Тут в коридоре раздались шаги, и на пороге кухни появилась Пелагея Никодимовна, в белой ночной рубашке до пят и черной шали пугающе похожая на привидение.
– Ой, – зачем-то сказала Мура.
– Не спите, Марь Степанна? – Соседка направилась к своему шкафчику. – Зря вы так, бессонница дело стариковское.
– Так я уже почти…
Пелагея Никодимовна энергично махнула на нее рукой, из-за шали напомнившей крыло летучей мыши:
– Да перестаньте вы, в самом деле! Девочка совсем, а туда же, примазываетесь!
Дверь шкафчика скрипнула, и на свет появился маленький графинчик:
– Что-что, а старость от вас никуда не убежит… Будете?
Мура пожала плечами.
– Пять капель для сна, – соседка достала две крохотные рюмки, – помогает.
Мура кивнула и взяла рюмку, в которую соседка действительно плеснула совсем чуть-чуть.
– Ну, как говорится, не прими за грех, прими за лекарство.
Чокнулись, отчего стекло неожиданно громко зазвенело в спящей квартире. На вкус оказалось что-то крепкое с травками. «Вдруг и правда засну?» – подумала Мура.
Соседка поплотнее закуталась в шаль и многозначительно скосила глаза на графин.
– Нет, нет, спасибо, у меня завтра важная встреча, боюсь, будет пахнуть.
– Не будет, ну да ладно. Вот хлебушком закусите.
– Спасибо, спасибо, – немного конфузясь, что объедает старушку, Мура отломила корочку, – кстати, я завтра с начальником академии встречаюсь, заодно насчет ваших несунов напомню.
– Поговорите, Марь Степанна, сделайте милость, – воскликнула соседка, – а то совсем уже стыд потеряли. Я говорю: девки, вам тут не столовка, а лечебное питание, доктор специально рассчитывает, сколько чего нужно больному человеку, чтобы поправляться, а из-за вас вся его работа насмарку идет. Человек должен десять граммов масла получать, а получает пять, яйцо одно в день, так он его вообще не видит, мясо в теории сто граммов, а на практике дай бог половина. Стол ноль, так простите, ноль это не в том смысле, что ничего. Не арифметика тут все-таки у нас, а медицина. Да, щадящая диета, но питательные вещества надо получать, а они все идут не в желудок пациента, а в сумку поварихи. Самое плохое знаете что? Что все тянут. Если бы одна какая, так мы бы ее быстро приструнили, а против всех что я могу?
Мура покачала головой:
– Вот именно, Пелагея Никодимовна. Коллектив – великая сила.
– Ну. Покрывают друг друга, не докажешь, не подступишься. – Соседка вдруг засмеялась: – Тут забавный случай вышел. У приятельницы моей дочка ваша ровесница. Ну, про жизнь ее вам неинтересно слушать, но занесла судьба в село в Псковской области. – Пелагея Никодимовна потупилась и покачала головой, из чего Мура поняла, что девушка оказалась там не по своей воле. – Делать нечего, устроилась музыкальным работником в детский садик, благо приятельница моя сама кухарка, а дочку как барышню воспитывала. В общем, работает она, работает, все хорошо, но тут повариха с заведующей поехали в райцентр новый инвентарь получать. Больше в штате никого нет, осталась моя крестница за главную. Кроме всего прочего поручили ей завтрак детям приготовить, там группа небольшая, человек десять. Повариха говорит, вот ларь с продуктами, вот раскладка, вот плита, вот все, действуй. В меню по расписанию был омлет, девочка моя отмерила яичного порошка, молока ровно столько, сколько положено в раскладке, приготовила омлет и подала детям. – Тут Пелагея Никодимовна выдержала мхатовскую паузу и воскликнула: – Говорит, шок детей – это надо было видеть! Бедные малыши смотрели в свои тарелки и не понимали, что им дают, почему такие огромные куски!
Мура засмеялась.
– Да уж.
– И ведь наверняка хорошие женщины, любят детишек, и в лоб им не влетит, что они у малышей воруют. Просто пользуются, а кто бы не стал.
– Увы. Много еще несознательного элемента, – сказала Мура.
– В наше время этот несознательный элемент быстро вылетел бы за ворота, пикнуть не успел, а теперь раздолье.
– Работаем над этим, Пелагея Никодимовна, работаем.
– Бога нет, бояться некого, вот и обнаглели.
Не зная точно, что на это возразить, Мура только руками развела. Не станешь же среди ночи читать антирелигиозную лекцию. Кроме того, ей самой идея воинствующего атеизма казалась ложной, как минимум преждевременной. Люди борются за счастье на земле, зачем трогать небо? Сколько верующих могло бы встать под знамена большевиков, если бы не антирелигиозная пропаганда, знает один только бог, которого нет. Нет-то нет, но тяжело идти воевать за правое дело, когда ты при этом должен отказаться от всего самого высокого, что есть в твоей душе. Зачем было взрывать церкви, так и осталось для Муры загадкой. Да, изъятие церковных ценностей было необходимо из-за голода, когда выбор стоит между человеческой жизнью и предметом культа, тут нечего даже думать, но бессмысленное уничтожение здания никого никогда ни от чего не спасало. Однажды, когда времена были посвободнее, она сказала одному старому доктору-атеисту, ратующему, впрочем, за идею батюшки как эффекта плацебо, что не очень хорошо понимает, зачем нужна такая яростная борьба с религией, ведь моральные принципы христиан и коммунистов не так уж различаются, на что доктор саркастически рассмеялся и ответил: «Зачем? Затем, что два бреда в одной голове не помещаются, хоть ты тресни!»
В нынешнее время она не решилась бы на такую откровенность, да и доктор поостерегся бы называть коммунистическую идеологию бредом, даром что старый. Много чего стало такого, о чем нельзя свободно высказаться.
