Подготовительная тетрадь - Руслан Тимофеевич Киреев

Дважды совершив головоломные обмены, он из жалкой квартирки, подобной той, где прежде проживала с красавицей дочерью этажный администратор и каких еще немало в Светополе, перекочевал, прихватив меня в клюве, в здание бывшего дворянского собрания. Волшебство? Ни малейшего. Система. Просто система. У Свечкина была картотека обменов, и, я думаю, там значились все граждане страны, прошедшие через этот ад за последние… ну, не знаю… двести лет.

Пожив бок о бок со Свечкиным несколько месяцев, я, мне кажется, постиг истину, которую Свечкин положил в основу всех своих деяний. Истина эта состоит в следующем.

В мире есть всё. Буквально всё — начиная от пряжек новейшей конфигурации и кончая зданиями бывшего дворянского собрания. Всё, всё есть в мире! Хольнители и красивые женщины, металлические сигары с выпрыгивающим пером и ленинградские кудесники, непутевые журналисты, благодаря которым ты однажды утром просыпаешься знаменитым, и сталь-20. Стало быть, надо всего-навсего протянуть руку и взять то, что тебе хочется взять.

Но ведь всем не хватит. Как говорил Алахватов, если «ваш Свечкин» вдосталь обеспечил себя красителями, то, значит, кому-то этих красителей не достанется.

— Хватит, — негромко возразил Свечкин. — Хватит всем.

Такая убежденность звучала в его голосе, такая уверенность в своих силах, которым не дают развернуться, что я вдруг увидел вокруг себя россыпи ширпотреба. Прямо на тротуаре лежали кипы наимоднейших плащей, штабеля пальто, вороха курточек с ослепительными «молниями». А мимо потоком шли, ничего не подозревая, скверно одетые люди. Я взял Свечкина за локоть.

— Послушай, — сказал я. — Если б тебе дали права… Неограниченные права при тех же материальных ресурсах… Ты смог бы одеть всех? Хорошо одеть?

Светлые глаза алчно вспыхнули.

— Да, — проговорил он чуть слышно.

Признаюсь, меня заразила его уверенность. И все-таки, если мыслить шире, всем всего никогда не хватит. Наверное, это естественно. Наверное, тут и кроется один из основных законов природы, подчиняясь которому мы живем не все сразу, а по очереди. Ныне пришло наше время, и, малость подержав эстафетную палочку, мы исправно передадим ее дальше.

Пишу это, а сам так и слышу тихий голос Володи Емельяненко: «Передадим ли? Не до предела ли набит автобус?»

Это его образ. Если от каждого поколения, подсчитал Володя, взять по одному человечку, то от рождества Христова нас отделяет автобус предков. Всего лишь автобус! Правда, не маленький — повышенной, городской вместимости.

Я вижу этот автобус. Вот скуластые скифы на передних сиденьях, вот князья с шестоперами, вот скорбноликие землепашцы, боярин с расчесанной надвое бородой, жирный монах и сгорбленный чиновник, дворянин в белых перчатках, чахоточный интеллигент с мечтательными глазами… Парень в буденовке — это уже совсем рядом. Ближе разве что отец с навечно открытыми, уставленными в довоенный объектив глазами, который никогда уже не увидит за собой плешивого верзилу в очках. Но и тот не последний, и того уже презрительно теснит херувим в замечательной курточке, который так неподражаемо выводит букву «ф». А дальше? Полон автобус, но тишина, абсолютная тишина царит в нем.

И куда-то мы едем. Куда?

Ах, куда-то зачем-то мы едем.

Это хорошо, что едем, но вот что странно. Никто из безмолвствующих пассажиров не глядит по сторонам, в окна, на дивные пейзажи, которые проплывают мимо, — вперед, только вперед, вытянув шеи.

Я не разделяю пессимистических взглядов Володи Емельяненко. Скорее уж соглашусь со Свечкиным, который считает, что в мире есть все, в тем числе и более вместимые автобусы. Надо только соблюдать очередность и правила движения. А беспардонности, коль уж она имеет место, противопоставить единственное, что можно противопоставить ей, — систему.

Картотека, которую вел Свечкин, вряд ли ограничивалась обменными вариантами. Наверняка были здесь и своего рода анкеты на людей, с которыми ему так или иначе приходилось иметь дело. Я этих «анкет» не видел, но, думаю, даже сверхъемкая память Свечкина вряд ли могла удержать такое обилие имен. А ведь, помимо имени, адреса и телефона, раздобыть которые в общем-то несложно, Свечкин знал о каждом куда более приватные вещи. Ему, например, было известно, что у ленинградского модельера, к которому выстраивалась очередь кино- и театральных режиссеров, есть больная племянница, которой показано лечение в Витте. Кино- и театральные режиссеры этого не знали, а Свечкин знал и через своего доброго приятеля Иннокентия Мальгинова, первоклассного фотомастера (мы регулярно публикуем его снимки), который тем не менее в сезонное время подвизается с камерой на знаменитом Золотом пляже, — через этого Иннокентия Мальгинова достал путевку для племянницы модельера.

О филателистическом хобби Алахватова я, видимо, ляпнул сам при своем соседе, в результате чего на стол заместителя редактора был скромно положен маленький пакетик с марками «Фауна Мальты» или что-то в этом роде. Представляю, как подпрыгнул в своем кресле Алахватов, как обеими руками прижал пакетик к столу, чтобы его не унесло вон бешеными сквозняками, а розовощекий Свечкин на его изумление и восторг отвечал со сдержанной улыбкой: «Ну что вы, Ефим Сергеевич! Они уже год валяются у меня в серванте».

Я знал этот сервант. С виду самый обыкновенный, из «стенки» с антресолями, никаких сногсшибательных сервизов и хрустальных ваз не стояло там, но для меня это был волшебный сервант, ибо однажды на моих глазах Свечкин извлек из него книгу, за которой я тщетно гонялся уже несколько лет. Моя жена, дважды бывшая, ничем не могла помочь мне, ибо в фондах областной библиотеки этой книги не было. И вот теперь, не веря собственным глазам, я моргал и перечитывал, перечитывал и моргал: «Марсель Швоб. Вымышленные биографии», «Марсель Швоб. Вымышленные биографии», «Марсель Швоб. Вымышленные биографии».

— Свечкин, — пробормотал я, и, наверное, столько нежности было в моем голосе, сколько ее не содержалось во всех словах, сказанных ему скупердяйкой Эльвирой за четыре года их супружества.

— Ну что ты! — Он даже смутился. — С днем рождения тебя.

Признаться вам? Я нагнулся и расцеловал Свечкина в его румяные щечки. Потом, обеими руками держась за книгу, воспарил, и меня медленно вынесло в мою комнату. Таких подарков я сроду не получал.

Решительно отметая брошенный мне упрек в очернительстве — злобном очернительстве! — Свечкина, я все-таки должен признать положа руку на сердце, что некоторая необъективность с моей стороны имела место. А уж неблагодарность тем более. Поэтому спешу дать следующее разъяснение.

Я не усматриваю корысти в тех маленьких и не всегда маленьких услугах, которые с такой виртуозностью делал Свечкин. Во всяком случае, во многих из них. Да, об истории с племянницей ленинградского чародея этого не скажешь. О