Подготовительная тетрадь - Руслан Тимофеевич Киреев

сама же идея объединения принадлежит Свечкину. Впрочем, он тоже не открыл Америки. Просто он верно уловил ведущую тенденцию современного экономического развития. — Он вдруг быстро улыбнулся и снова взглянул на меня. — Тем не менее я не оспариваю величия вашего героя.

Величия! В этот миг я, кажется, пожалел, что не послушался Алахватова и не дал очерку другого, менее обязывающего заголовка.

— Это полемическое название, — принялся было оправдываться я.

— По форме, а не по существу, — тут же отреагировал ректор. — Только по форме. В обычном разговоре мы редко называем вещи своими именами, предпочитая выражения обтекаемые, спор же обычно подвигает нас на жесткие формулировки. Или — или. Или мы несем совершенный вздор, или говорим чистую правду. В вашем случае было второе.

Я поклонился.

— То есть вы признаете, что Свечкин действительно великий человек?

Сейчас я уже не испытывал потребности в самоутверждении — не с ректором говорил я, не с профессором и доктором наук, не с асом от экономики, а с моим одногодком. Звания? Степень? Должность? Все это отлетело вдруг, а если и маячило на горизонте, то не подавляя, а всего лишь поддразнивая. Признаться, я далее почувствовал некоторое свое превосходство, род бравады. Мой кургузый пиджак не терялся больше в сиянии голубовато-стального костюма, безукоризненно сидящего на спортивной, моложавой, безукоризненно пропорциональной в отличие от моей фигуре. Еще немного, и я развалился бы в кресле. Еще немного, и я стал бы медленно жевать, как жует моя теща, дважды бывшая, цедя сквозь зубы: «Интеллигенция!»

— Принято считать, — сказал ректор, — что великие люди опережают свое время. Чем дальше они опережают его, тем несомненнее их величие. Я не сторонник этой точки зрения. Великие люди идут вровень с веком, угадывая его дух и стиль, его затаенные потребности и скрытые резервы. Его тенденции. Все это и определяет образ действия таких людей, хотя я не исключаю, что порой они действуют безотчетно.

— Таких — значит великих, — уточнил я. — А если этот самый образ действий отличается от общепринятого?

— Что значит общепринятого?

Нелегко было угнаться за ним, но мне нравилась эта гонка.

— Общепринятое — это в данном случае то, что выработало человечество в процессе эволюции.

— Выработало? Почему вы говорите в прошедшем времени? Человечество живо, а стало быть, эволюция продолжается.

О Володе Емельяненко вспомнил я. Ах, как не хватало его!

— Вы хотите сказать, что не существует незыблемых принципов?

Он гмыкнул.

— Я хочу сказать как раз то, что я говорю. Что подразумеваете вы под словами «незыблемые принципы»?

— Ну… Мораль, нравственность.

— Какая мораль? Какая нравственность?

Реакция его была молниеносной.

— Вы хотите сказать… Пардон, вы говорите как раз то, что говорите. В таком случае я хочу сказать, что мораль и нравственность — понятия классовые. Это я знаю, хотя и недоучился в учебном заведении, которое вы теперь возглавляете. — Он бросил на меня короткий взгляд и не проронил ни слова. — Но ведь существуют, согласитесь, какие-то вечные категории.

— В развитии. Только в развитии. Это относится ко всем без исключения понятиям, в том числе и к понятию «великий человек», которое так угодно вам.

— Нисколько. Я всегда относился к великим людям с известной осмотрительностью, а после нашего с вами разговора моя осторожность, думаю, возрастет. Ведь если я правильно понял вас, вчерашний великий человек необязательно был бы великим сегодня. А объективных критериев, утверждаете вы, не существует. Все дело в том, насколько полно тот или иной индивидуум отвечает потребностям времени. Проще говоря, приспосабливается к нему.

Он быстро усмехнулся:

— Вам по душе полемические формулировки…

— Что, видимо, не отвечает потребностям времени?

Это была единственная сносная реплика, но мой собеседник мгновенно парировал ее:

— У времени разные потребности.

Ирония почудилась мне в его голосе, вот только к чему или к кому относилась она? К сидящему перед ним газетчику, который, прожив на свете ровно столько же, сколько он, ректор, довольствуется интервьюированием ровесников? К тому парадоксальному обстоятельству, что я, публично провозгласив Свечкина великим человеком, теперь лезу из кожи вон, доказывая обратное? К самому себе, умудренному опытом блистательного и скорого восхождения — опытом, который, надо полагать, не уступает по тяжести веселому грузу неудачников?

Напоследок, поправляя легким движением перекидной календарь и тем давая мне понять, что аудиенция окончена, ректор сделал мне маленький подарок. Это была метафора. Нелепо и опасно, сказал он, пользоваться в наш автомобильный век правилами уличного движения эпохи дилижансов. Нелепо и опасно! Хотя, разумеется, он отдает себе отчет в том, что кое у кого эти патриархальные правила и вызывают умиление.

Я принял подарок. И, пользуясь им, заявляю, что Свечкин в совершенстве владел правилами автомобильного века. Можно ли порицать его за это? А заодно и меня, который не только помог ему в его победоносном — не менее ректорского — восхождении, что, по-видимому, всецело отвечало чаяниям означенного века (должен же и я сделать что-то в лад со временем!), но и раз даже, будучи по редакционным делам в Крутинске на фабрике пластмассовых изделий, послужил ему в качестве то ли агента, то ли толкача?

Фабрика поставляла новоромановцам пряжки для поясов. Ну какая тут, казалось бы, проблема, а она была. Вздыхая и ерзая в слишком просторном для него кресле, маленький и сам весь какой-то пластмассовый директор жаловался мне, что Свечкин замучил его. Возможно, этот изверг и впрямь великий человек, но ведь фабрика не может, идя на поводу у него, каждые полгода менять цвет и — главное! — форму пряжек. Ведь тут штампы, тут смежники, тут планы, тут, наконец, производительность труда, которую надо неуклонно повышать. Спасите, спасите меня от Свечкина, молили его глаза, но я упрямо гнул свое: не на поводу у Свечкина идет фабрика, а на поводу у моды, а если говорить более общими категориями — на поводу времени. Еще немного, и я бы изрек: «А время не остановишь, гражданин!» — но директор и без того весь сжался в своем кресле и совсем запластмассовел.

— Хорошо, — пролепетал он. — Раз пресса просит… Мы опять изменим. Но это значит — опять подскочит себестоимость. У меня уже три выговора.

Вот какая цена уплачивалась за элегантность новоромановского ширпотреба. А ведь, помимо пряжек, тут были пуговицы и ткань, всевозможные кнопки и «молнии», проблема ярлыков. Да-да, не просто ярлыки, а именно проблема. Целые партии, случалось, возвращала торговля из-за неразборчиво отпечатанных ярлыков… Весь бы тираж с очерком впору закупить Свечкину, и то надолго ли бы хватило?

Я запальчиво возмущаюсь, сталкиваясь с беспардонностью наших планирующих и координирующих органов, а вот Свечкин, который на четыре года младше меня, не тратит себя на пустопорожние эмоции. Беспардонности он