Инкуб - Виллард Корд

 И требуете песню от меня…

 Такой не знаю, но спою вам гимн

 Не в честь чумы, – в честь каждого из вас,

 Что сочинил сейчас, когда со сцены

 Смотрел на ваши истинные лица…

 И тут же он – насмешник Чумы, «белый ворон» среди тёмных декораций, улыбаясь острым клювом навстречу встревоженным гримасам, продолжил, подыгрывая себе дерзкими отрывистыми скрипичными нотками, медленно двигаясь в ритме одному ему понятного рваного танца к Мэри, аутичной[62], застывшей на месте в человеческом страхе и неизлечимой болезни, которую Им так нравилось наблюдать. Но не теперь.

 Всё их внимание было приковано к одному – актёру в белой маске, внезапно оборвавшему привычное действие пьесы. И их маски – лица желчи и предсмертной боли – одна за другой покрывались морщинами и испариной – трещинами и каплями воска –, в то время как оркестром тысячи сердец звучал нахальный гимн… 

 Когда безумною рукой Вы, презирая род людской, Твердите яро о балансе, Под плачи погребальных вдов Вам вторит в диком диссонансе Безликих умыслов покров… И на увядшие мечты, В сосуды плоти, что пусты, Вы в пляс пускаете скелетов, – Костями звонкими стучат, Как колокольчики кареты, Что в час Чумы поют, гремят… Они нальют вино в бокалы, Зажгут огни, заварят балы, Чтоб скрыться от лица Чумы… Но вы отравите умы, И проведёте ритуалы, Чтобы признали: «все больны!» И так: всё меньше упоенья Во мраке бездны и томленья В плену безудержных страстей Находят вечные бродяги… И к ним приставлен лицедей, Что подливает чёрной браги… И вот – стоит пред вами он… О, как влюблён в предсмертный стон! Как бесподобно наслажденье В смертельном танце биться всласть! Внутри него – дождей скопленье, А в сердце – огненная страсть! Кто он? Создание Чумы… Рождённый из могилы тьмы… И какого его призванье? В бокалах разожжёт костры И лилий-дев испьёт дыханье, – Быть может?.. Нет! Доверху полное Чумы![63]

 С последними словами Скарамуш-Вальсингам, резко, грубо прижав к себе Мэри, заиграл на скрипке реквием Альфреда Ретеля[64], с напором и кровожадной страстью проводя смычком по шее девушки, раздирая её нежную кожу, пуская алое вино жизни на трепещущие огоньки свечей: они тухли одна за другой, поглощённые звонкими каплями, пока не погасли все, кроме последней – в кубке на столе. Он отпустил её, едва живую, и, повернувшись к взбудораженному залу спиной, подошёл к столу. Достав свечу, он наполнил кубок красным абсентом и поджёг. Под музыку всполохов пламени снял маску и развернулся, представляя «обществу уродов» своё лицо, словно сопоставляя, сравнивая их – размытую массу гневных обескураженных идолов – с собой. 

 - Как интересно… - с грустной усмешкой промолвил Инкуб, - Мэри, чья болезнь сильнее Чумы, умирает; а Луиза – жива. Сломанная марионетка в руках Великих, она станет пищей для тех, кто скрывается в сером тумане, когда будет неугодна Вам... Так каково это, убивать просто так? И кто в ответе за ваши деянья? Да здравствует Баланс! Который вы всегда найдёте, как подтасовать… Я пламя пью за ваше лживое сиянье!

 И, поклонившись, он закончил сцену. 

 Гэбриел Ластморт испил огненный кубок до дна…

 Мэри поникла - бездыханна. В зале воцарилась мгла. 

V Dies

 - Что за неслыханная дерзость! – барон Кёль никак не мог прийти в себя после произошедшего в театре, - И после всего этого он может преспокойно разгуливать по нашим улицам! Как меня утомили эти правила, donnerwetter[65]!

 - Коби, милый, не ругайся!

 - Но, meine donna[66], это немыслимо!

 - Что именно? Мне, напротив, даже очень понравилась эта нахальная импровизация!

 - Эх, женщины!

 Коби Криштуфек Кёль, Председатель Совета Видящих Города Белых Ночей, нервно курил, пытаясь совладать с собой – справиться с пером, что вновь и вновь выскальзывало из его рук, роняя небрежные капли чернил на гладкую поверхность письменного стола. Его жена, Иоланда-Донни', с невозмутимым спокойствием раскладывала пасьянс, распивая наедине с игрой и потайной улыбкой бутылку медового токая[67].

 Её всегда развлекало, когда муж выходил из себя. В такие моменты он казался ей глупым и беззащитным, и было что-то весьма забавное в том, как строгий и рассудительный Председатель, теряя терпение, принимался неосознанно превращать всё вокруг себя в хаос – ведь именно порядок занимал наибольшее время в его жизни. Коби Кёль обожал, когда всё лежит на своих местах, ратовал за чистоту и присматривался к каждой мельчайшей детали, изменяя или удаляя что-то, при необходимости, ради гармонии и спокойствия – баланса, который формировал его мир, его жизнь, его философию. Иоланда часто подшучивала над ним, намеренно переставляла местами книги в книжном шкафу, разбрасывала вещи, и небрежно одевалась, будучи уверенной, что всё это стремление к балансу было связано с тем, что её Коби был Председателем, а Верховный Совет проповедовал Баланс, как основную идеологию, ради пропаганды которой и существуют Видящие. Ей самой это казалось нелепым, иногда она прямо говорила об этом барону, и он пропускал её мимо ушей, потому что безумно любил жену, и не хотел принимать тот факт, что их взгляды на мир – расходятся. Иоланда же наслаждалась положением в обществе: ей восхищались, к ней прислушивались, с ней считались – но в глубине души оставалась всё той же актрисой, Коломбиной[68] миланского театра, какой она и запала в душу барону Кёлю несколько десятков лет назад. Тогда он, практикующий драматург, влюбился в её игру и предложил главную роль в кокетливой пьесе жизни – она согласилась стать его женой и прекрасно вжилась в роль, хоть никогда, по сути, не отвечала взаимностью. По её меркам, Коби был недостаточно хорош для любви. Не то, что загадочный Скарамуш, поразивший её на зачумленной сцене…

 Наконец, совладав с собой, Председатель закончил письмо и тут же распорядился послать за курьером. Вздохнув, он с болью в глазах посмотрел на заляпанный чернилами стол. Чёрные масляные капли на полированном клёне привносили раздор в паутину его маленького мира, где он должен был быть королём – но всегда что-то выходило из-под контроля. Ему казалось, что капли – это насмешки, уколы, сорняки в его саде величественных идеалов. День за днём он ухаживал за цветами, подстригал кусты, поливал, удобрял – но не мог отгородиться от внешнего мира. Особенно сейчас, когда новоявленный Наблюдатель, безумец Гэбриел Ластморт, бросил вызов, растоптав плоды его трудов, выкорчевав с корнем деревья, плодоносящие сливами – теми самыми, что так обожал барон.