Шкатулка воспоминаний - Аллен Курцвейл

Сестра Констанция посмотрела на аббата и Клода с явным подозрением.

Мальчик подумал, что это лишь отговорка, попытка избавиться от незваной гостьи. Однако, когда сестра ушла, аббат повернулся к Клоду и сказал:

– Ну что ж, я открою тебе комнату. Свою работу помещу в другое место и буду помогать тебе так, как только смогу. Хотя ты должен знать, что мои навыки уже не те. – Он подумал с минуту. – Ты знаешь, я ведь отступник. Впрочем, все равно я считаю, что визит сестры Констанции – не что иное, как божественное вмешательство. Готовься к завтрашнему дню, Клод. Ты встретишься лицом к лицу с гнетом желаний и обязательств, налагаемых твоей новой страстью.

Аббат подвел Клода к дверям, которые были причиной таких долгих и тяжелых раздумий. «Врата рая, врата боли…» – все время напевала Катрин с того самого разговора за кучей бобов. Клод не успел толком к ним присмотреться, как аббат сказал:

– Это не вход! Двери замурованы с той стороны уже много лет.

Они пошли в библиотеку. Граф надавил на один из квадратиков сложного резного украшения, и показался шнур.

– Отойди. – Оже потянул за шнур, что заставило ряд потрескавшихся полок отъехать в сторону ровно настолько, чтобы дать возможность пройти. – Тайный кабинет для тайного времяпрепровождения, – заговорщически прошептал аббат. Он подтолкнул Клода вперед.

В темноте мальчик повторял про себя слова графа, вспоминая раковину наутилуса.

Аббат заговорил, подойдя к входу в комнату:

– Скоро ты увидишь часовню. Как и многие часовни, эта – образец средневековой церковной архитектуры, выполнена она в стиле, популярном в начале прошлого столетия. Я уже давно вынес оттуда почти всю мебель. Исповедальня, превратившаяся в кресло и приводящая сестру Констанцию в бешенство, графинчики, кафедра – все это отсюда. А то, что осталось, я слегка переделал для удобства.

Аббат вновь оттягивал момент открытия комнаты.

– Я должен был понять все из твоих рисунков, Клод. Мельницы и колеса, они явно показывали, что ты интересуешься механикой. Это видно даже из твоих исследований звуков. Сколько ты насчитал различных часовых боев?

– Включая те, что в часах на церкви? – Клод прикинул. – Тридцать два.

– Тридцать два! А я был таким слепцом! То, как ты смотрел на часы, слушал их, прикасался к ним, не оставляло ни малейших сомнений, что ты – сын своего отца!

Аббат открыл дверь, висевшую на хорошо смазанных петлях.

– Шагай внутрь.

Привычка Клода изучать все молча дала о себе знать. В комнате пахло плесенью, зато теплый свет лился сквозь витражи. То, что раньше считалось часовней, теперь превратилось в часовую мастерскую. На столе лежали два режущих станка, один ручной, другой – приводящийся в движение нажатием педали. Рядом висела книжная полка с книгами на соответствующие темы. Там же лежали пилки, отвертки, стрелки, каверномеры, ключи.

Обстановка в часовне свидетельствовала о странных привычках аббата. В алтаре были просверлены дырки, в которых покоились молотки всех размеров и форм. Тиски сжимали вытянутые руки гипсовой Богоматери. Пилы висели на гвоздях, вбитых в изображение какого-то святого. Раскрытая книга – о правильном соотношении колесиков и подшипников – покоилась на стойке для требника. В головном уборе епископа хранились тросики, барабаны, бойки и другие непонятные инструменты для изготовления часов. Клод оказался в царстве крошечных кузнечных инструментов – наковален, которые могли поместиться в ладонь, тиглей размером с ложечку для нюхательного табака, агатовых полировальных лент, свисавших с полок, на которых стояли церковные свечи.

Впрочем, не все приспособления ранее являлись церковной утварью. Четыре теннисные ракетки, оставленные прежним владельцем, были прибиты к стене. Их струны прижимали дюжину шил с грушевидными ручками.

– Тебе предстоит многому научиться, – сказал аббат. – Однако в первую очередь ты должен понять, что, как бы ни развивались твои остальные таланты, ты все равно продолжишь расписывать корпусы. Это понятно?

Клод кивнул.

– И еще одно. Ни в коем случае не заглядывай за ширмы. – Аббат посмотрел на украшенные орнаментом доски, сдвинутые вокруг алтаря. – Ты должен пообещать. Это моя единственная тайна.

И Клод снова кивнул.

13

Часовня, а точнее, ее содержимое, способствовала развитию талантов Клода. Изготовление часов позволило ему отвлечься от ровной поверхности медной пластинки и заняться действующими механизмами под ней. Техническая сторона времени стала тем, в чем Клод разбирался лучше всего.

Сначала он выучил элементарные вещи, то есть полностью осознал семь сил механики: соединяющие свойства отвертки, головокружительные возможности шкива, способность клина расширять пространство, гравитация наклонной плоскости, возможность балансового механизма регулировать точность хода, равномерное движение колеса на оси. И в конце концов Клод освоил потенции рычага, открытие которых привело к изобретению множества хитроумных вещиц. «Овладевший силой рычага овладеет всем миром», – сказал аббат.

Оже оказался замечательным учителем и в этой области. Он обеспечил Клода опекой и независимостью, поощрениями и упреками в нужных пропорциях. Он требовал от мальчика гораздо больше, чем мог бы сделать сам, и лишь чуть-чуть больше, чем мог выполнить Клод.

Ученик почувствовал изменения и заметил, что растет – как в духовном, так и в профессиональном плане. Аббат проверил его знания уравнений начал, провел опыты по использованию простого троса и смоленого, по применению смазки для уменьшения трения. Он научил Клода изготавливать корпусы. Одну за другой Оже давал мальчику книги на соответствующие темы, а тот уединялся под спиралевидной лестницей и, сидя на набитом соломой тюфяке, проводил долгие часы, читая их. В такие моменты Клод походил на юного Рембрандта, только без бороды.

Клод читал много. Он познакомился с книгой Атанасиуса Кирхера «Ars magna lucis et umbrae».[42] Она оказалась одной из немногих вещей, включая «Духовные упражнения», которые связывали аббата с иезуитским прошлым. Клод учился и учился, познавая новое и интересное. Он попотел над латынью, увлекся резьбой по дереву, вспоминая о духе (если не материи) немецких церковных письмен.

Вскоре Клод видел часы повсюду. Раковина наутилуса была похожа на виток ходовой пружины. Взмахи серпа походили на движение маятника. Арочный мост над турнейской рекой напоминал о полукружиях циферблата. Клод несколько изменил известное высказывание Ньютона: «Бог не был часовщиком, это часовщик был Богом».

Есть люди, которые учатся, но никак не могут научиться, есть те, кто может научиться без обучения, а есть и те, которые способны извлечь выгоду из того, что читают, и из того, что чувствуют. Клод относился к последней группе. Именно о таком человеке-мастере писал Дидро, говоря, что подобных людей не существует: сведущих, практичных, способных, умелых и думающих. Хотя если Дидро считал, что мастер не должен допускать в свой разум Веру, то Клод не допускал в свой разум веры в правоту Дидро. Издатель «Энциклопедии» описывал, но не творил. И все же что-то беспокоило Клода, когда он пользовался запутанной библиотекой аббата.

Дело было не в ошибках. Да, кое с чем Клод не соглашался, пока внимательно прочитывал книги. (Например, с Берту, который написал одну спорную заметку о часовом деле.) Не злили его и путаные ссылки на полях, рассказывающие об интересных аббату вещах. Нет, Клода расстраивало что-то зримое, видимое. Все стало понятным, когда однажды он поспорил с аббатом о достоинствах иллюстраций. Клод был против них. Он считал, что иллюстрации не отражают всех трудностей правильного измерения. В качестве доказательства мальчик принес рисунок, сопровождающий статью о плетении гобелена. Впрочем, аббат увидел в иллюстрации иную причину неприязни Клода.

– Дело в руках, друг мой. Из-за них тебе плохо. – Оже указал на руки, изображенные на картинке, демонстрирующие, как производятся гобелены на фабрике. – Мы это исправим. Твои руки сейчас пройдут испытание напильником. – Он передал мальчику кусок необработанного металла. – Преврати это в идеальный куб.

Клод снял мерки и начал пилить, затем повторил все заново. Каждый раз пять плоскостей получались идеально ровными и гладкими, а шестая портила все дело. Приходилось снимать мерки и пилить заново. Это продолжалось до тех пор, пока большой кусок металла не превратился а кубик, меньший по размеру, чем игральная кость.

– Человек, добивающийся во всем совершенства, никогда не закончит отделку, – заметил аббат.

Далее Клод должен был пройти испытание молотком.

– Если Реомюру удалось превратить одну унцию золота в лист площадью 146,5 квадратных фута, то у тебя получится лист по крайней мере в 144 фута.

Итак, Клод взялся за маленький слиток золота, пытаясь увеличить его поверхность. Он стучал по листу разными молотками: двадцать минут – молотком весом в семнадцать фунтов, два часа – молотком весом в девять фунтов, четыре часа – семифунтовым пестиком. В итоге у него получился тончайший лист, почти прозрачный.