Шкатулка воспоминаний - Аллен Курцвейл

– Ты занимался эмалированием в течение некоторого времени и показал отличные результаты, хотя иногда страдал отсутствием энтузиазма. Да-да, я заметил это. Но с этого дня твоя задача усложнится. Больше никаких странных картин, придуманных тобой.

Аббат достал предмет из коробочки.

– Посмотри-ка.

Клод не заставил просить себя дважды. Перед ним лежали часы, вернее, корпус от часов, так как сам механизм отсутствовал.

– Это для одного пэра. Ну как тебе?

Ожидания Клода не оправдались. Рассмотрев часы повнимательнее, он увидел, что эмалировщик, работавший над ними, явно не гений. Навыки, необходимые для такой росписи, Клод уже приобрел. На корпусе были изображены мужчина и женщина, стоявшие рядом. Их безучастные взгляды говорили о том, что они состоят в браке и им крайне скучно. Мужчина был в форме французского лейтенанта, с грубо прорисованными эполетами, свисающими с плеч. На женщине были подобающее матроне платье и смешная шляпка. Они оба держали руки за спиной.

– Вижу, ты разочарован. Это, конечно, не те часы, которые твой отец возил в Турцию, не чудо механики. – Аббат продолжал говорить, не давая Клоду возможности предаться мечтам о верблюдах и принцах. – Да, ты прав, роспись тоже оставляет желать лучшего, неправильно смешаны краски. И тем не менее я считаю, тебе стоит взглянуть на часы повнимательнее.

Клод посмотрел еще раз.

– Нет, не сюда. Вот здесь.

Мальчик увидел маленький выступ, не больше крыла божьей коровки, сбоку корпуса.

– Нажми! – предложил аббат.

Клод нажал. Задняя часть коробочки откинулась, обнаружив под собой еще одну картинку, изображавшую тех же мужа и жену, только сзади. На нем не было эполет, на ней – шляпки. А еще точнее, они стояли абсолютно голые.

– Вид сзади ничего себе, не так ли? – спросил аббат.

Руки офицера наконец нашли себе пристанище – они ласкали госпожу. (Ощущение того, что эти двое женаты, пропало.) Лейтенант сжимал ягодицы любовницы, по форме напоминающие пресловутые груши Кляйнхоффа.

Аббат показал еще одни часы, изображавшие монашку, склонившуюся в молитве. Белая мантия, покрывавшая темно-коричневое платье, и грубо прорисованное лицо говорили о том, что перед ними – сестра Констанция. Оже передал часы Клоду.

– Я назвал их «Расстриженная монашка». Можешь открыть корпус при помощи своего перочинного ножика.

Клод приподнял вдавленную пластинку и уставился с глупым видом на сестру, лишенную своего одеяния. Один зажиточный прелат, чей высокий головной убор (единственный элемент одежды на его теле) показывал, что этот священник занимает не менее высокую позицию в церковной иерархии, совершал над Констанцией помазание.

Аббат забрал корпусы.

– Итак, Клод, это «Часы любви». Их заказывают благородные высокопоставленные лица, в чьих душонках играют отнюдь не благородные чувства. Их мы и будем изготавливать. Позволь мне объяснить. Долгие годы я занимался наукой, не ставя перед собой каких-либо корыстных целей. Я стал богатым, получив наследство, и начал его тратить, порой бросая деньги на ветер. Я проводил небольшие эксперименты, составил огромную библиотеку, купил множество инструментов, раковин и, шутки ради, даже «Камеру чудес» одного саксонского принца. Кстати, так у меня и появился бивень нарвала.[38] Но все это никак не отражалось на моем наследстве. Видишь ли, алчность моего отца сделала меня очень богатым человеком. К сожалению, работал головой не только я. Банкиры тоже изучали диффузию и испарение – процессы, которые в то же время происходили с моими деньгами. Завышение цен, неправильное управление финансами – этого еще можно было ожидать, но вместе с ними практиковались и менее приемлемые формы мошенничества, настоящие образчики человеческой жадности. Банкиры уменьшили мое состояние в несколько раз, и теперь Турне – это почти все, что у меня осталось.

Именно поэтому я должен пресмыкаться перед этим щепетильным подлецом – счетоводом. Он объяснил, что я больше не могу оставаться в должниках и обязан платить кредиторам, другими словами – что я почти банкрот. Много лет назад он пытался сделать так, чтобы эти земли приносили доход. Но, как ты слышал, попытка провалилась. Более чем два года назад мы решили изготавливать часы, однако у Анри не оказалось тех навыков и сноровки, которые были необходимы для росписи финифти. Потом я увидел твою тетрадь. Я понял, что ты сможешь делать то, чего не смог Анри. Твой штрих изящнее, а взгляд на мир – более чем странен. Я связался с Люсьеном Ливре, продавцом книг, и установил с ним отношения, пусть и не очень крепкие. Он согласился обеспечивать меня эротической литературой и изображениями в обмен на. «Расстриженных монашек». Счетовод, рискуя многим, увеличил свой вклад в дело, надеясь получить прибыль. Это одна из причин, почему мне приходится его терпеть. Так что, если мы хотим продолжить наши исследования, мы должны расписывать корпусы. Вернее, ты Должен их расписывать! Я уже согласился. Меня заставили это сделать. Слишком много моих земель распродано. Я буду делать механизмы часов – некоторое время я увлекался их изготовлением, они стали моей страстью. Ты будешь разрисовывать футляры.

Сказав это, аббат оставил Клода у книжек с похабными рисунками и поспешил из комнаты, бормоча что-то о диоптрическом эксперименте, требующем его присутствия. Клод пролистал книжки, которые должны были стать источником вдохновения для изготовления часов. Ничего удивительного в них он не нашел. Напротив, многие показались ему просто скучными: например, изучение скотного двора двумя несчастными братьями Голэ, которые стояли среди детворы и обследовали отверстия своего тела, в реальной жизни прикрытые одеждой. Или Жан, сыродел, ищущий среди коров наслаждений, тех самых, что расширяют понятие «животноводство». Или сцена, которую Клод уже видел однажды: сцена слияния местного пастуха и его дальней родственницы. (Пикантность этому неистовому совокуплению придавало то, что к ноге партнера, находящегося сверху, был привязан молодой козлик. Когда любовники пытались двигаться в одном ритме, козлик рвался в другую сторону.) Нет, у Клода в голове имелись более пикантные и интересные сцены, чем на гравюрах, которые он просматривал.

Клод как раз набрасывал одну из них – с козлом и сладкой парочкой, – когда вернулся аббат, заявив: «Неси-ка вон ту бумагу!», и указал на свиток, помещенный в футляр с буквой «Ч» на конце.

– Это своеобразная главная книга Часов. Сюда ты будешь заносить записи о проделанной работе. Все корпусы пронумерованы, о каждом есть информация. Это единственный свиток, который я держу под замком. – Аббат расстегнул медные застежки и развернул бумагу. – Ты разберешь мой почерк?

– Думаю, да. Раньше мне это удавалось.

Клод зачитал вслух несколько строк из списка:

– Один корпус из меди – «Расстриженная монашка», для епископа Монсо. Один корпус из серебра – «Дама с собачкой на качелях», а-ля Фрагонар,[39] для графа Корбрейского. Один корпус из серебра – «Военный мундир», для герцога Миланского.

Аббат прервал его:

– Хорошо. Ты видишь, что в свиток «Ч» записано множество секретных заказов. Таковыми они и должны оставаться. Но ты обязан понимать, что в тайне нет ничего плохого. Наши самые сильные страхи, самые высокие намерения запрятаны глубоко в нас. Похоть, стыд, страсти, радости – все, что имеет на нас непосредственное влияние, – скрыто от глаз человеческих. Поэтому тайна должна быть осознана и разделена лишь с избранными.

Тайна находится за пределами обобщенных знаний. А то, что существует за пределами обобщенных знаний, – ближе всего к Истине. Все, что откроется тебе в ходе работы, должно остаться между нами. Остальные знают совсем немного о том, что мы делаем. Кроме тебя, никто не видел всех часов. Если бы я мог научить тебя только чему-то одному, я бы сказал следующее: даже под простой личиной – не важно, человека или часов – могут скрываться самые неожиданные вещи.

Аббат захлопнул ящик.

Речь графа смутила Клода и одновременно очаровала его. Причины смущения были вполне ясны: связь между тайной и Истиной с большой буквы сложно назвать крепкой. Что касается очарования, то его причиной явилось проникновение в скрытую жизнь аббата. Клоду передали часы, и он стал больше чем просто партнером Оже. Граф впервые показал, что мальчик ему действительно нужен. Перспектива росписи эмали не слишком вдохновляла Клода, это правда. И все же, пока мальчик высчитывал длину мужского достоинства аббата, он представлял, как становится профессионалом в области эротического эмалирования, и надеялся, что сотрудничество с графом доставит ему больше удовольствия, чем все, что он делал до этого.

10

Первые эротические картинки Клод расписывал на пластинках из медного сплава. Без всякого вдохновения он рисовал доярок в страстных объятиях любовников, изящных дамочек, изображавших собак в период течки, и собак в период течки, изображавших изящных дамочек. Со временем он начал рисовать докторов, нотариусов и священников, использующих свое профессиональное оборудование (клизмы, перьевые ручки, инкрустированные драгоценными камнями наплечники) совсем не в профессиональных целях. Он живописал холмы и равнины человеческого тела: бедра, груди и животы, их разделяющие. Вскоре он мог состязаться в знании анатомии с самим Адольфом Стэмфли.