Шкатулка воспоминаний - Аллен Курцвейл

Со временем Увалень и его приятель запомнили, какие цвета можно оставлять до последнего обжига, какие из них стойкие, а какие – нежные и хрупкие. Ошибки перестали преследовать их на каждом шагу, усовершенствовались технологии. Работу Клода и Анри можно было справедливо сравнивать с работой Птито и Бордье.

Но аббат этого не замечал. Частенько он говорил:

– Пусть Анри смешивает краски и пробует воду, Клод. А мы пока удалимся.

– А как же счетовод? – отвечал мальчик. Его волновало халатное отношение аббата к их работе.

Аббат только чихал и настаивал:

– Пошли, пошли!

8

Кончилось долгое лето, и Клод привык к жизни в поместье, ко всем ее атрибутам, как-то: чихание аббата, беспорядок, странное времяпрепровождение, отсутствие какого-либо формального воспитания, непристойный юмор и в то же время вспышки исследовательского азарта, неожиданные открытия, проникновение в суть вещей и бесконечные раздумья. Клод буквально разрывался на части от обилия видов деятельности: он расписывал финифть, изучал окрестности, экспериментировал, учился. Мальчик старался поддерживать аббата, не задавая лишних вопросов, однако его все равно терзали сомнения, какие обычно и терзают всех молодых визирей.

Частенько эти двое ходили на прогулки глубоко в лес, на поиски свежих знаний для исследования звуков; заходили в гости к фермерам за новыми интересными находками, пришпиленными к балкам скотного двора. Учитель и ученик иногда предпринимали более длительные и формальные походы, когда Клод должен был записывать в свитки аббата его наблюдения и мысли по поводу какого-нибудь необычного феномена. В поместье они перегоняли воду, препарировали животных, обдумывали и увеличивали, наблюдали и разливали по бутылкам, созерцали и зарисовывали, комментировали – и учились. Все это не только возбуждало в Клоде интерес, но и нервировало его. Зато почти никаких переживаний не требовало занятие, ради которого его и взяли в поместье, – роспись эмали. Он надеялся, что счетовод, сверившись с таблицами о доходах, заставит аббата составить для Клода строгое рабочее расписание. Ведь, в конце концов, вклады должны приносить прибыль. Но этого не случилось. Счетовод приезжал редко, и в его отсутствие аббат загружал Клода другими занятиями, пусть и менее прибыльными. Когда же управляющий наконец появлялся, аббат просто заставлял слуг и учеников работать усерднее, рисуя, таким образом, картину высокой и постоянной продуктивности. Тепло, исходившее от небольшой печи для обжига, тихо, но усердно трудящиеся ученики – все это производило на счетовода самое приятное впечатление, и любые обвинения снимались. Но только его экипаж отъезжал от спиралевидных ворот поместья (эти закрученные столбы аббат заказал, вдохновленный известным лестничным пролетом в Ватикане и изречением, гласившим, что вход в жилище характеризует самого хозяина дома), маскарад прекращался, и аббат с Клодом приступали к настоящей работе.

Над чем они работали? Свитки аббата говорили об отсутствии всяких границ и пределов его исследований. Его взор был устремлен к небесам, к их величию и великолепию, и одновременно он не пропускал ни одной мелочи бренного мира. Оже с Клодом часами сидели у основания громоотвода, проводя эксперименты; изучали желток, хотя это порой доставляло немало трудностей; бились над так называемым «Учением о яйцах». Они вливали голубую жидкость в закрученный желудок акулы-молота, привезенной специально для аббата в герметичном сосуде. (Как вы успели заметить, Оже интересовался спиралями во всех их проявлениях.) Целыми днями они горбились над дорогостоящим, однако не слишком точным микроскопом, купленным в Лондоне, пытаясь обнаружить недочеты в наблюдениях Хука, посвященных строению глаза мухи, колючки крапивы и жала пчелы. Здесь недочетов не нашли, зато им удалось слегка уточнить иллюстрации Яна Сваммердама,[34] изображающие внутренности личинки однодневки. Клоду особенно нравилось изучать звуки и проводить исследования при помощи микроскопа. Последнее занятие напоминало ему о том, как в детстве он рисовал, глядя на домашних через дырку в полу.

Зато Клода совсем не интересовали споры аббата с некоторыми французскими и английскими философами. Хотя для этого приходилось писать письма, и делал это именно Клод. Ему нравилось царапать по бумаге шерионскими гусиными перьями, так что он все-таки получал удовольствие от «эпистолярных споров», которые в наше время популярны разве что среди престарелых профессоров да игроков в шахматы по переписке. Письма рассылались по всей Европе, и вместе с ними путешествовало воображение Клода. Когда аббат получал посылку с ископаемыми из музея Ашмола или длинное письмо от какого-нибудь ботаника из Французской академии наук, Клод представлял себе, как разгуливает по внутренним дворам Оксфорда или по садам Парижа. Даже запутавшись в спорах о выращивании растений в тени или об измерениях, недоступных глазу человеческому, он утешался, читая адреса: Аугсбург, Парма, Дрезден и один из самых отдаленных пунктов назначения – Филадельфия. Там аббат пытался добиться признания и запатентовать свое изобретение – стеклянную гармонику, но безрезультатно – некий американский колонист сделал это первым. Многообразие целей аббата и упорство в их достижении приводили Клода в восторг. Он был очарован даже манерой графа передвигаться – со скоростью пули тот носился по коридорам поместья, правда, не всегда добиваясь нужных результатов. Если бы кто-нибудь захотел доказать возможность вечного движения, ему бы стоило в качестве примера использовать образ жизни аббата. Иногда Клод спрашивал, нельзя ли немного сбавить темп и передохнуть, на что Оже отвечал: «А как иначе ты собираешься чему-то научиться?»

Прежде всег, о аббат считал себя учителем. Его исследовательская деятельность так никогда и не была зафиксирована в «Словаре научных открытий», ни в одном из его пятидесяти двух томов, цитирующих и менее значимых для науки людей. Но в конце концов, кто помнит того, кто преподавал геометрию Ньютону? (Кстати, этого педагога звали Исаак Барроу.)

Даже завершая ужин бокалом токайского или отдыхая от писанины, аббат либо рассказывал Клоду о чем-нибудь, либо проверял его знания. Иногда Оже неожиданно приходила в голову какая-нибудь мысль, и он спрашивал мальчика: «Что ты об этом думаешь?» Клод был вынужден отвечать. Беседа постепенно уходила в другую сторону и либо путала Клода, сбивая его с толку, либо приводила к неожиданному открытию. В последнем случае аббат удовлетворенно замечал: «Таковы, мой друг, прихоти муз».

Он обучал Клода, называя память «шкатулкой воспоминаний». Каждый четверг аббат учил мальчика и проверял его знания, пользуясь методами мнемоники. Сначала содержимое какой-нибудь комнаты исследовалось во всех подробностях, затем Клод должен был рассказать о каждом предмете, вспомнив историю или факты, с ним связанные. (Методику, кстати, придумал не аббат, ее практиковали еще со времен Симонида.[35])

Новость о том, как Клод обучается у аббата, вызвала в некоторых кругах недовольство и подозрение. Сестра Констанция, прослышав, что мальчик не получает должного религиозного воспитания, занесла этот случай в свой список жалоб. Аббат спокойно встретил всплеск негодования с ее стороны и согласился, что Клоду стоит прочитать катехизис. Но это не значило, что он признал правоту сестры. Аббат составил хитроумный план еще до того, как она узнала о пребывании Клода в поместье.

У аббата была одна книга, которая хранилась в очень почетном месте (она венчала стопку, лежавшую на клавесине), – копия «Духовных упражнений» святого Игнатия Лойолы. На форзаце зачитанной книжки имелась надпись: «Жану-Батисту. Да пребудет с тобой Господь. Отец Меркуриан, С.Ж.».

– Кто такой отец Меркуриан? – спросил Клод.

– Достойный человек и учитель! – печально ответил аббат, однако дальше уточнять не стал.

Множество заметок покрывало поля книги – комментарии, вопросы, перекрестные ссылки и даже какие-то непонятные расчеты аббата, сделанные во времена отчаяния и жесткой экономии средств в 1775 году. Надписи занимали почти столько же места, сколько сам текст. Аббат велел Клоду запомнить несколько отрывков. «То, что я тебе сейчас скажу, – самое важное, чему вообще можно научить. Иди с этими словами по жизни, и они помогут тебе и как эмалировщику, и как ученому, и как наблюдателю, и как человеку».

Позже аббат постоянно возвращался к этому уроку: «Первое правило. Главное – понять человека, каким бы он ни был, принять любого, обретающегося на земле: одетого и голого, белого и черного, пребывающего в мире или в войне, в горе или в радости, в болезни и во здравии, умирающего или новорожденного».

– Никогда не забывай этих слов! – сказал аббат Клоду, и Клод никогда не забывал.

В этом и состояло религиозное учение Оже – несколько строк из иезуитского писания. Во всем остальном аббат резко отрицал Церковь. Поэтому он и запретил давать грушам церковные названия и чувствовал себя так прекрасно в богохульном гробу-исповедальне.