Шкатулка воспоминаний - Аллен Курцвейл

– Я получаю много писем, все они касаются отчетов о путешествиях. Я привык проверять сведения, полученные таким образом, когда у меня есть на это время, средства и терпение. В этом и еще во многом ты будешь мне помогать. Можешь называть себя переписчиком и помощником коллекционера. Ты также обучишься живописи и эмалированию. Иначе мой счетовод не позволил бы тебе приехать.

– Но я мало что понимаю в живописи и вообще ничего не знаю о художественном эмалировании.

– Ничего страшного, довольно скоро ты все выяснишь. Если ты сможешь рисовать кистью и маслом хотя бы вполовину так же хорошо, как делаешь это карандашом, у тебя все получится!

Аббат позвал кладовщика: «Анри!» – и повернулся к Клоду.

– Ты быстро научишься. Главное, покажи свой необычный взгляд на мир, тот, которым наполнены твои карандашные наброски. Это все, на что я рассчитываю.

Медленные тяжелые шаги послышались из коридора. Еле передвигающий ногами парень, которого Клод видел уже дважды, подошел к стойке для сетки, стоявшей посреди большого зала. Он никак не отреагировал на приказ аббата: «Покажи нашему юному другу дом!»

6

Анри Робер был сыном Антуана Лорана Робера, совладельца компании «Робер и Дидьё», торгующей канцелярскими товарами и мебелью. В течение тридцати лет Антуан Робер снабжал карандашами и ручками, красками и портфелями Философов, академиков, салонных художников, наставника дофина, капитана, возглавлявшего путешествие на Антильские острова, и парижскую сводницу (она была известна тем, что возбуждала своих клиентов при помощи кисти и красок).

Аббат установил связь с торговцем канцелярскими принадлежностями еще до того, как начал путешествовать по миру в качестве миссионера. За баснословные деньги семья торговца доставала Оже бумагу и краски. В Испании аббат познакомился с владельцем кактусовой фермы. На этой ферме разводили насекомых, из которых вырабатывался очень дорогой красный пигмент – кошениль. (Дорогим он был до тех пор, пока Николас Джозеф Тайери, ботаник при королевском дворе, не снизил на него цену, контрабандой вывозя кактусы на Малые Антильские острова.) По доброте душевной аббат договорился о транспортировке ценного товара для Антуана Робера. Путешествуя по Востоку несколько лет спустя, на рынке в Мирзапуре аббат нашел торговца индийским желтым пигментом. Решив узнать, из чего изготавливается эта краска, граф Турнейский навел справки и вышел на группу людей, называвшихся гвалы. Они рассказали аббату, что желтый пигмент содержится в коровьей моче. Гвалы держали священных животных на специальной диете: рацион коров состоял исключительно из листьев манго, дабы увеличить в моче содержание желтого пигмента, так любимого индийскими просветителями и исламскими миниатюристами. Груз, состоящий из тюков смердящего вещества, прибыл в Париж прямо к столу восхищенного торговца канцелярскими принадлежностями.

Другими словами, Антуан Робер был в долгу у аббата. Когда он узнал, что граф едет в Турне и через десять дней уже будет на месте, он настоял, чтобы Анри, его сын, обязательно нанес аббату визит, устроился к нему кладовщиком и выведал как можно больше о том, что Оже видел в дальних странах. Через три месяца после получения Анри новой должности случилось ужасное. Антуан Лоран Робер по неосторожности пролил немного ядовитой белой краски на открытую рану (рана стала результатом флирта с одной подопечной той самой сводницы, рисующей по телу). Через два месяца он умер. Эта необычная смерть явилась причиной публикации в престижном тогда «Journal des Savants».[21] Статья рассказывала о том, что именно любовные утехи могут привести к отравлению организма, как это случилось с несчастным Антуаном. Произошедшая трагедия побудила Дидьё, совладельца компании, взять в руки бразды правления. Через суд он лишил Анри права на компанию, а в 1765 году не стало и мадам Робер – ее сбила мчащаяся с невероятной скоростью повозка. Анри остался сиротой на попечении графа Турнейского.

Анри Робер и при жизни своих родителей не был активным и подвижным, а после трагедии, уединившись и замкнувшись в себе, он и вовсе почти перестал ходить. Сын торговца вещами, необходимыми в канцелярском деле, сам превратился в вещь. Это дало другим слугам повод прозвать его Увальнем.

Аббат надеялся, что Анри займется художественным эмалированием. Но после многих часов обучения и учитель, и ученик отказались от этой идеи. Анри мог смешивать эмали, но расписывать финифть – нет. Аббат сделал вывод: «Ты никогда не сможешь заставить соболиную кисть танцевать по медной пластинке!» В конце концов Анри остался в поместье, чтобы следить за припасами.

Обход дома начался медленно. Из увальней, знаете ли, выходят не слишком хорошие гиды. Медленно подтвердив, что понял указания аббата, медленно сопровождая Клода в самые интересные места усадьбы, будучи медлительным по своей природе во всем, Анри мог делать быстро только одно – раздражать окружающих.

Шаркающей походкой он вышел из большого зала и поплелся по коридору. Клод последовал за ним. Проходя под аркой, он увидел ноги какого-то человека, греющегося у огня. Тепло и запахи, исходившие из комнаты, а также след крови, тянущийся от стола аббата и до двери, говорили о том, что они прошли мимо кухни. Клод понадеялся, что хозяин греющихся ног составит им компанию, но нет – ноги остались на прежнем месте. Анри потащился дальше. В конце коридора он сглотнул слюну и сказал:

– Ты готов начать обход? Готов увидеть то, что должен увидеть?

– Готов, – ответил Клод.

Это было не совсем так. Привыкнув к пустоте большого зала, мальчик думал, что весь дом напоминает собой тюрьму. Но он ошибся. Во внутренних комнатах царила такая атмосфера, в какой Клод никогда раньше не бывал. Он обнаружил, что находится посреди дома, полного комнат и лабораторий, углы которых исчезают в тени, дабы скрыть недостатки постройки. Под откосом крыши сплетались карнизы, грубые ступеньки и доски, перемежаемые множеством окон, от которых под невообразимыми углами расходились лучи света. Все это создавало ощущение полнейшего хаоса. Балкон, поддерживаемый укосинами (раньше выполнял функцию трибуны), был освещен большим окном, вырезанным в крыше, какие бывают в зернохранилищах. Клод хотел на него забраться и рассмотреть получше, но Анри остановил подростка.

– Давай пойдем дальше, – нараспев произнес Увалень. – Здесь библиотека. – Чтобы избежать возможного недопонимания, он добавил: – Где хранятся книги.

Недопонимания, правда, возникнуть и не могло. На огромных атласах стояли словари, на словарях – справочники, на справочниках – произведения художественной литературы, формировавшие таким образом гигантские сталагмиты знаний, мимо которых трудно было пройти, не задев. Клод оказался по пояс в словах. Несмотря на то что в альковах библиотеки имелись книжные шкафы, поблескивавшие ромбиками лака, аббат в ходе своих исследований поместил книги в более доступное место. А освободившиеся полки он заполнил лабораторным оборудованием. Пачки бумаги лежали под прессом больших раковин, ступок и окаменелостей, оберегаемые от атак Бешеной Вдовы. Клод уставился на сталагмиты книг.

– Аббат называет их своими храмами. Они напоминают ему купола соборов, увиденных во время путешествия по Новой Испании.

В кажущемся беспорядке среди томов на самом деле присутствовала строгая иерархия. По центру располагались книги, соответствующие центральным областям исследований аббата. Клод вытащил одну книгу – «Образование и строение гласных» профессора Христиана Готтлиба Кратценштейна. Увалень предупредил мальчика, что не стоит вторгаться в этот кажущийся хаос.

– Аббат говорит, что его книги находятся в таком порядке, каковой может оценить только он.

Клод с удивлением заметил, что число открытых книг превосходит число закрытых. Многие томики стояли напротив руг друга и вели только им понятный разговор – натуралисты, механики, философы высказывались за свои идеи, оспаривали чужие или соглашались с ними.

Клод остановился, чтобы составить в уме будущий набросок. Он присмотрелся к книгам и заметил, что аббат очень требователен к ним – на форзацах были написаны критические комментарии, из многих томов торчали закладки с заметками о других книгах, посвященных той же теме.

Увалень повел своего подопечного дальше по новым коридорам и альковам, пока не остановился возле старинного клавесина, на крышке которого лежали книги.

– Бар. Сейчас мы с тобой войдем в бар.

– Где хранятся разные жидкости? – предположил Клод.

– Ага, точно. Бар. Где хранятся разные жидкости. И еще кое-что.

Увалень оживился, как только вошел в комнату. Он стал если не болтливым, то по крайней мере способным на общение. Его глаза раскрылись, а дыхание участилось (до этого его легкие работали не быстрее, чем маленькие мехи, какими пользуются эмалировщики).