Голова в облаках (Повесть четвертая, последняя) - Анатолий Жуков

Значит, что же, электромобиль? Да, он, родимый. И недостатки его нам известны: химический источник энергии нуждается в частой подпитке, батареи аккумуляторов громоздки и тяжелы, без подзарядки работают не больше сотни километров. Следовательно, нужны сменные батареи, аккумуляторные станции, время на замену и подзарядку… Все это выполнимо, хоть и дорого, но главное — остается неустранимой громоздкая масса батарей. Если у грузовика полторы-две тонны аккумуляторов, да плюс электродвигатели, да шасси, да кузов с кабиной — такой будет возить только самого себя. Никаких полезных дел с такими машинами не сделаем, планы не выполним и внесем в свою жизнь одно недоумение.

Значит, задача суживается, но оставляет великой сложности содержание: дать электромобилю легкие, энергоемкие батареи и способность проходить без подзарядки хотя бы тысячу километров. Каким образом этого достичь?

Несколько дней Сеня сидел в районной библиотеке, но потом взбунтовалась неотступно сопровождавшая его Михрютка: читать ты можешь и дома, и на водной станции, я купаться хочу, загорать хочу, играть хочу, лето скоро кончится, в школу идти не тебе, а мне! Идем, а то не буду тебя любить!..

Ослушаться Михрютку он не мог даже в таком запойном состоянии творчества и в конце недели набрал пудовую сумку литературы: по разным видам энергетики, по двигателям и машинам, по строительству и эксплуатации дорог, по механизации сельского хозяйства… И теперь с утра уходил с Михрюткой на пляж водной станции, лежал в трусах на теплом песочке и читал расчудесные эти книги. Вокруг гомонили купающиеся, с вышки прыгали, шлепаясь телами, мальчишки и парни, серебристый колокол на столбе гремел удалой музыкой, а Сеня беседовал с авторитетными специалистами: с доцентом Новиковым Юрием Федоровичем, с профессором Петровичем Николаем Тимофеевичем или с молодым ученым химиком Юрием Чирковым. Так приятно беседовать с хорошими знающими людьми. Профессор Петрович, к примеру, говорит, а ты слушаешь. Если чего-то недослушал в замедленности усвоения, пропустил — вернись, прочитай еще и еще, книжка, которой вы оба доверились, не откажет.

Но на решение главной задачи натолкнули Сеню не книжки, а купанье, к которому его однажды принудила неотступная Михрютка. Подбежала мокрая, обрызгала холоднющей водой и неурочно влезла с нелогическим вопросом:

— Папк, а в Африке и зимой — лето, да?… И весной, и осенью?

Сеня покивал, не отрываясь от книги.

— Везет неграм, каждый день купайся и загорай. — Упала, голенастая худышка, на песок, перекатилась с живота на спину и опять на живот, обмотавшись желтой песчаной пеленкой, вскочила: — Хватит читать, а то мамке скажу. Сколько дней ходим, а ты лежишь и лежишь, ни разу не искупнулся. Вода теплая — теплая…

— Подожди, не мешай.

— Мамка глядеть за тобой велела, а ты — не мешай! Ох господи, когда я от вас умру!..

— Отстань, Михрютка.

— Я те дам отстань, пошли сейчас же! — выхватила книгу, бросила в сумку и, взяв его за руку, потащила к воде.

Сеня подчинился. Он всегда ей подчинялся.

Вода и вправду была теплой, только сперва казалась холодной, а когда окунешься и поплывешь — теплая, особенно в верхнем слое.

Сеня плыл и чувствовал, как вода ласково обнимает его всего, орошает сухую его кожу приятной влажностью, как обволакивает, пропуская в себя, в текучую свою бесформенность мускулистое его тело; он чувствовал, что прохладное обтекание происходит с легким трением воды о кожу, чувствовал сопротивление воды своему движению и невольно (а может, под влиянием прочитанного) подумал, что кожа всего тела от этого трения электризуется, образует определенного знака заряды — очень уж было приятно после солнцепека, вольготно, хорошо. Если тело погнать быстрее, наверняка возникнут заряды. Корпус теплохода тоже электризуется во время движения, но поскольку масса воды соприкасается с основной массой земли, заряды эти снимаются.

— Вернись, папк, не заплывай далеко! — послышалось с берега.

И, охотно возвращаясь на зов дочери, Сеня вдруг безотчетно возрадовался — почувствовал, что где-то рядом, в окрестностях рассудка, стучится, возвещая о приходе, ответ на его вопрос о подзарядке аккумуляторов.

Он вышел на берег, успокоил Михрютку и поплыл опять, чтобы усилить прежнее физическое ощущение и вынудить мысль разгадки показаться хоть на миг — он сразу ее узнает, радушно впустит в рабочее помещение рассудка, и они займутся делами общей полезности для людей. Но увидел он сперва не мысль, а вертящиеся колеса автомобиля, плотное прилегание шин к асфальту, услышал шуршание их — а это верный признак трения, — и тут она высунулась, мысль-разгадка: если есть вращение, если есть трение, то должно быть и электричество! Дорога — размотанный, плоский статор, колесо — ротор, и пусть оно, вращаясь, не только везет меня, но еще и подзаряжает аккумуляторы своей батареи!

Сеня вернулся на берег и стал торопливо собираться. Михрютка закапризничала: до вечера еще далеко, она совсем-совсем не хочет есть, пошли опять купаться. Или загорать. Но теперь Сеня не уступил. Одевшись, он взял сумку с книгами и решительно зашагал домой. Михрютка, натянув платьишко на мокрое тело, поспешила за ним.

Чтобы дорога выполняла обязанности статора, надо вместо инертных наполнителей включить в асфальт электризующиеся материалы, надо чтобы дорога выполняла по совместительству должность магнитопровода. Эта задача ясна и разрешима. Но как быть с ротором?

Пневматическая шина — великое изобретение, именно она, резиновая эта шина, сделала колесо упруго-эластичным, амортизирующим, она, мягкая и прочная, позволила высокие наземные скорости, но именно она, гениальная эта шина, не годилась для ротора, потому что резина — диэлектрик, изолятор. Но неужели нельзя шину-диэлектрик превратить в шину-проводник, включив в ее состав определенные металлические частицы? Можно, конечно, надо только изменить нужным образом технологию изготовления, но сохранится ли при этом эластичность шины?

— Куда разлетелся так, я все время вдогонушку, — хныкала Михрютка, еле поспевая за ним.

Сеня не отвечал, занятый своим. В Хмелевке ничего не сделаешь, думал он, Веткин не подскажет, нужны другого ранга специалисты, повыше. А что если к авторам этих книг в Москву закатиться? Все в одном месте, каждый про свое дело объяснит: Петрович про изобретательство, Новиков — про сельскую механизацию, Чирков и вовсе электрохимик, самонужный дефицитный человек. Или в главную контору по изобретениям наладиться, наверно, есть такая, не может не быть в нашей предусмотрительной стране. Если откажут в сомнении пользы — прямиком в Верховный Совет всего Советского Союза: выручайте, товарищи избранные начальники, дело у нас общее, коллективной индивидуальности…

Дома Сеня, отправив Михрютку на кухню обедать, переоделся в выходной костюм, достал спрятанные Феней за икону божьей матери отпускные, отсчитал полсотни десятками, остальные тридцать положил обратно — на семейные расходы. Маловато, конечно. Подумал и доложил туда десятку из своих. Теперь будет поровну, хотя справедливости тоже нет, семье — сорок и ему одному — сорок. Но ведь в дорогу же ему, только билет в оба конца встанет не меньше тридцатки, если с постельным бельем, да на автобус до станции полтора рубля, да в Москве на метро, на троллейбус, на попить-поесть…

— Куда вырядился, папк?

— Закудакала — пути не будет.

— Тьфу, тьфу моим словам! — Михрютка поплевала через левое плечо.

— Далеко, папк, собрался?

— В Москву за новыми песнями. А то в отпуске нахожусь, а без песен. На автобус не опоздать бы. Десять минуток осталось, бегом придется, шагом не поспею.

— А ты на велике, папк. Гостинец привезешь?

— Спасибо, надоумила, моя красавица, обязательно привезу. — Он взял на дорогу сумку с книгами, сунул туда белый батон. — А велик-то как же, на остановке оставить?

— Меня возьми. Я из-под рамки умею, пригоню.

— Умница ты моя стосильная! И гостинец привезу и новую песню. Айда скорее.

Во дворе он снял с бельевой веревки прищепку, прихватил ею правую штанину внизу и взял у стены велосипед. Михрютка побежала открывать калитку.

XIV

Поезд с тихой вежливостью подкатил к перрону знакомого Казанского вокзала. Сеня бывал в столице несколько лет назад, когда разрабатывал один из своих глобальных проектов. Тогда он тоже приезжал в середине лета, но погода стояла дождливая, а сейчас здесь настоящее адово пекло, не то что в Хмелевке у прохладного волжского залива. Воняет удушливо разогретый асфальт, с улиц тянет бензинно-резиновым чадом, гремят объявления по радио, кричат носильщики, засвистел милицейский свисток…

В самом вокзале на диванах, в проходах на полу, вдоль стен устало грудились, равнодушно толкались озабоченные люди с чемоданами, с сумками, с детьми — как погорельцы или беженцы. Их было пугающе много, весь огромный, без потолка, с неровно застекленной крышей зал кишел людьми, их толпы растеклись неровными очередями у билетных касс, газетных и книжных киосков, у буфета и ресторана; кажется, все они говорили, и в воздухе, неприятно теплом, душном даже при распахнутых дверях, стоял гул великого множества голосов. Как шум старого изношенного двигателя, в котором все стучит: коленвал, шатунные и коренные подшипники, поршни, поршневые кольца и пальцы, распредвал, клапана…