Соперницы - Ольга Карпович

— Я, кажется, тоже…

— Значит, все-таки ты… — медленно повторил Евгений, словно силясь уяснить, уложить в голове немыслимый факт.

Что они сказали друг другу? Как она выдержала его первый пристальный взгляд? Этого я не знаю… Однако же встреча их видится мне с чрезвычайной яркостью, словно заснятая на пленку невидимым оператором. Кого за это благодарить — свою ли неуемную фантазию, теперь уже превращенную моей железной рукой в источник дохода, то ли отдельные, случайно оброненные ЕЮ слова, обрывки воспоминаний, которыми она начала вдруг делиться под старость. Как бы там ни было, а думая о том дне, я словно чувствую горячие пятна солнца на лице, слышу тихий шепот плещущейся за кормой волны, вижу перед собой узкое бледное лицо ее бывшего мужа с высокими резкими скулами и морщинкой слева у самых губ, вижу, как он в растерянности проводит ладонью по седоватым волосам на затылке…

Стефания молча смотрела на него, полуприкрыв глаза, и вдруг, сжав зубы, коротко и хлестко ударила его по лицу и кивнула:

— Я.

Евгений отпрянул, машинально схватился рукой за мгновенно заалевшую щеку, спросил:

— Ты что?

— Да так… — сухо усмехнулась она. — Пятнадцать лет об этом думала. Извини.

Он перевел дух, покачал головой, не в силах поверить в то, что действительно видит перед собой эту женщину. Женщину, которую когда-то он тяжело, мучительно любил, потом с той же силой ненавидел, потом, запутавшись, захлебнувшись в сумбурности собственных чувств, хотел просто вычеркнуть, выбросить из жизни, не видеть больше никогда, не думать, не вспоминать. Женщину, с которой связаны самые невозможно, головокружительно счастливые и самые темные, страшные моменты его жизни. Поверить невозможно было в то, что это она — стоит рядом, высвеченная сумасшедшим майским солнцем, прикладывает ладонь козырьком к глазам, и кровавые искры загораются в темном, оправленном серебром гранате на ее пальце.

— Теперь я вижу, что это действительно ты, — протянул он. — А сначала как-то даже не верилось.

— Я, в общем, тоже была поражена, когда тебя увидела, — величаво склонила голову к плечу она.

— Думала, призрак? Явился с того света? — съязвил он.

Теперь уже она отшатнулась, дернулась, как от удара, губы дрогнули.

Он тут же извинился:

— Прости. Неудачная шутка.

— Ну отчего же? — каким-то ледяным, мертвенным голосом произнесла она. — Очень уместная. Ты, наверно, тоже пятнадцать лет ее вынашивал? Только вот… я прекрасно знала, что ты жив. Как там это говорится? При съемках драмы ни одного кролика не пострадало.

Они помолчали. Стефания отвернулась, облокотилась на перила, уставилась вдаль, туда, где спускался по крутому берегу к воде древний красивый город. Ресницы ее дрогнули, затрепетали, она прикрыла ладонью глаза:

— Что за черт! Разбила очки, солнце так и слепит.

Что должна была чувствовать эта женщина, звезда с мировым именем, обласканная славой, избалованная деньгами и поклонниками, которой жизнь неожиданно напомнила о самом большом, самом оглушительном ее провале? Наверное, в этот миг она ощутила себя самым одиноким, самым последним существом на земле. Эти глаза — ясные, прозрачные, вспыхивающие на солнце зеленоватыми искрами, только вот отчего-то сделавшиеся за прошедшие годы усталыми, безрадостными. Каштановые волосы, волнами спускавшиеся вдоль лица, теперь подернуты сединой. А в остальном — все такой же. Как будто наваждение! Смотришь на него — и возвращаешься на двадцать лет назад, в ту далекую пору, когда была юна и беспечна, не знала ненависти и зависти, не сталкивалась с подлостью и предательством. И в ту же секунду вспоминаешь, что именно из-за него и довелось познать все эти радости жизни.

Значит, проводит заслуженный отпуск с законной женой. Почему, в самом деле, она полагала, что жизнь давно уже раскидала их в разные стороны? Держатся, значит, друг за друга, лебеди белые?

Она со всей остротой чувствовала, как сделалась вдруг несчастной, покинутой, нелюбимой. Вмиг перестали иметь значение все ее достижения — и карьера, и деньги, и поклонники. Так что же, выходит, одна-единственная коротенькая встреча с прошлым может перевернуть и обесценить все то, что по крупице создавалось годами, закружить и завертеть так, что потом по черепкам не соберешь? Как мерзко, противно осознавать, что все, что делала, чего достигла, — все это по силе ощущения не имеет ничего общего с одним-единственным взглядом на пустынном причале, и что ничего, ровным счетом ничего не можешь с этим поделать. Потому как это была любовь, и теперь твое дело — бесконечно доказывать этой потерянной любви, что ты ничем не хуже, а может, даже и лучше, что ты — талантлива, красива и необыкновенно счастлива в личной жизни.

Евгений не мог отвести глаз от тяжелого, темного и блестящего, будто лакированного узла на ее затылке. Хотелось почему-то протянуть руку и дотронуться до него кончиками пальцев, ощутить кожей глянцевитую гладкость и шелковистость ее волос. Вспомнилось, что если приподнять их, отвести в сторону, то откроется темная маленькая родинка на высокой шее, родинка, к которой так сладко прижиматься губами, вдыхая чуть горьковатый полынный запах. Он потер сухими ладонями виски, отгоняя наваждение, спросил:

— Значит, путешествуешь? Одна?

— С сыном, — не оборачиваясь, ответила Стефания.

— У тебя сын? Не знал… — протянул он.

— Откуда бы тебе знать? — Стефания судорожно сжала руки так, что на пальцах остались красные следы от колец, бросила:

— Может, обойдемся без автобиографических справок?

— О чем же нам еще говорить?

— Выходит, не о чем? — Ее сверкнувшие на солнце горячие темные глаза обожгли его. — Да, наверное, не о чем, — тут же ответила сама себе. — Ты мне тогда еще все сказал. Как это ты меня назвал? Ах да, «злая, двуличная сука»!

— Еще и злопамятная… — неловко попробовал отшутиться он, чувствуя, как в горле едко щиплет, словно свежий речной воздух неожиданно наполнился густым дымом.

— Никогда не жаловалась на память.

Что ж, кажется, вот сейчас самое время извиниться и уйти. Она ясно дала понять, что его общество ей неприятно. Да и на что, собственно, он рассчитывал? На то, что прошлое быльем поросло, осталась лишь — как это пишут в женских романах? — щемящая светлая грусть, ни к чему не обязывающая ностальгия? Что они мирно побеседуют, словно на встрече одноклассников, и разойдутся? Глупо. Смешно. Такое не забывается.

Ладно, сейчас он распрощается и уйдет. Вот сейчас. Только выждет минут пять, чтобы это не выглядело пошлой демонстрацией.

Она продолжала смотреть куда-то в сторону, и Евгений, бросая короткие, осторожные взгляды, незаметно разглядывал ее. Она изменилась, сильно изменилась за прошедшие годы. Но… как-то странно. Лицо совсем не постарело, кожа оставалась гладкой, светлой, разве что в уголках глаз спряталось несколько едва заметных лучиков. Глаза были все те же — живые, быстрые, горячие, губы свежие и полные. И все-таки что-то неуловимо изменилось во всем ее облике, изменилось настолько, что при первой встрече он не сразу ее узнал. Что же это такое, что так сильно повлияло на облик этой женщины? Как ни старался, он не мог уловить этой перемены.