Месть предателя - Фридрих Незнанский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А как же! Пока я жила в Москве, ко мне постоянно являлись в гости мои бывшие ученики. Да и родителей их я нередко встречала на улице. В метро, в магазине… Так что новости до меня доходили постоянно.
– И они также постоянно встречались с Инной? Значит, продолжали соперничество? Мне представляется, что Инна могла сильно повлиять на взаимоотношения Федора с Эдуардом, хотя они…
– Вы хотите сказать: повязаны материнским молоком? – улыбнулась Доброва. – Нет, вероятно, они встречались с девушкой, но до свадьбы, насколько мне известно, у них дело не дошло.
– А где сейчас эта Инна? С ней можно поговорить?
– Увы! – вздохнула Юлия Петровна. – После школы она поступила в физкультурный, чтобы стать дипломированным тренером по гимнастике. Вы, надеюсь, слышали о таком?
Гордеев кивнул.
– Однако Березкина этот институт не закончила. Она проучилась в нем несколько лет. Кажется, три года. А потом ее семья эмигрировала. Вам, Юрий Петрович, наверно, известно, что в начале семидесятых годов появилась первая волна еврейской эмиграции?
– Да.
– Так вот семья Березкиной и была одной из капель этой волны.
Доброва вновь сделала глоток чаю, жестом показав, что в горле у нее совсем пересохло.
– Дело в том, – продолжала она, – что мать у Инны еврейка, а отец – русский. А по еврейским законам национальность ребенка определяется по матери, в отличие от русских и, может быть, других. Поэтому для выезда семьи особых препятствий не было. Однако им все же пришлось ощутить на себе тяжелую лапу нашей тоталитарной, как нынче принято говорить, системы. В то время после подачи в ОВИР документов на выезд людей чуть ли не на следующий день выгоняли из партии, увольняли с работы, требовали выселения из государственных квартир. Люди в буквальном смысле оказывались на улице. Подобное произошло и с Березкиными… Вот тогда-то банальный треугольник, как вы сказали, и распался. Поташев, как мне говорили мои бывшие ученицы, немедленно отошел в сторону. Наверно, он испугался, что его светлое будущее может оказаться не столь светлым. Но его вполне можно понять. В то время следили не только за теми, кто уезжает, но и за теми, кто находится с ними в контакте.
– А как повел себя Невежин?
– Насколько я знаю, достойно. Он сильно переживал. Ведь у Феди и Инны была любовь. Первая для обоих. Да, после отъезда Березкиной Невежин долго переживал. Женился ли он после этого?.. Я не знаю. Но если вас, Юрий Петрович, интересуют подробности именно этого периода, то вам тогда просто необходимо поговорить с Леной Смирновой. Она была подругой Инны. Очень близкой подругой. Телефон этой девочки у меня есть… Лена по-прежнему живет в Москве, и вам, при желании, будет легко ее найти.
Когда Юрий Петрович Гордеев покидал квартиру заслуженной учительницы, проводить его вышли и Юлия Петровна, и приехавший в командировку бородатый Володя.
– Огромное вам спасибо, Юлия Петровна, – поблагодарил Гордеев хозяйку дома.
Учительница слабо улыбнулась.
– И вам, Володя, спасибо. Вы варите прекрасный кофе.
– Ну что вы, – смущенно сказал бородатый внук лучшей подруги учительницы.
Гордеев уже занес было ногу, чтобы переступить порог этого гостеприимного дома, как Юлия Петровна неожиданно остановила его, перекрестила и сказала: «Да хранит вас Бог!»
ТЕ САМЫЕ ПАРНИ
Вагон электрички, в котором ехал в Москву из Коломны Юрий Гордеев, был почти пуст. Кроме него там находилось еще несколько человек: двое засыпающих железнодорожников, возвращавшихся домой после рабочей смены, три говорливых тетки, закончивших на сегодня свою торговлю водкой на привокзальной площади и живо обсуждавших размеры таксы, которую необходимо платить вокзальным ментам, чтобы те не гоняли их с места на место, а, наоборот, охраняли от хулиганов-подростков и агрессивных бомжей, норовящих выхватить бутылку из слабых женских рук, девушка с белым бультерьером в металлическом наморднике и строгом ошейнике и сухонький старичок в потертом пиджачке с большим количеством орденских планок и каких-то памятных и юбилейных знаков.
Тусклое освещение не позволяло читать. За темными и пыльными вагонными окнами проносились редкие огоньки платформ и дачных поселков. Когда огоньки исчезали и за стеклами оставалась лишь ночь – электричка была одной из последних, – вагонные окна превращались в мутные зеркала, в которых можно было увидеть размытое отражение того, что происходило внутри вагона.
Внутри же вагона – от станции к станции – людей становилось все меньше и меньше. Бригада ревизоров уже давно провела проверку проездных документов, и потому можно было погрузиться в собственные мысли, не боясь быть потревоженным из-за какого-нибудь пустяка. Именно этим Юрий Гордеев и занялся, так как монотонный перестук колесных пар не отвлекал его от дум, а наоборот – позволял расслабиться и спокойно проанализировать полученную информацию, объем которой все увеличивался.
Вагонную сумрачную тишину нарушил очень громкий хохот. Вернее, это был даже и не хохот, а скорее дикое ржание необъезженных жеребцов, бьющих копытами землю. Юрий обернулся. «Жеребцов» было трое. Они только что вошли в вагон из тамбура и осматривались в поисках места, куда бы им сесть. К этому времени в вагоне остались лишь Юрий Гордеев да сухонький ветеран в потертом пиджачке. Все остальные пассажиры сошли на своих остановках.
Хотя вагон был, по сути, пуст, вновь вошедшие пассажиры почему-то направились в сторону ветерана. Двое из них сели напротив старика, а третий – рядом, на одной с ним скамейке.
За время, пока эта отнюдь не святая троица искала себе место, Юрий Гордеев успел оценить обстановку. Парни, каждому из которых было примерно лет по двадцать пять, явно искали объект для веселья, издевок, а может, и для драки. От них даже на расстоянии веяло холодком раздражения, напряжения и агрессии. Одежда их состояла из черных джинсов и черных же футболок, поверх которых были надеты черные кожаные жилеты. Коротко стриженные, с металлическими браслетами на запястьях и татуировками на плечах, с уже намечающимися брюшками. Они не спеша прошли мимо Гордеева, окинув его мутными насмешливыми взглядами. На ногах у них были высокие и тяжелые армейские ботинки. В руках – початые пивные бутылки, к которым они время от времени прикладывались. Пиво, как заметил по этикеткам Гордеев, было «Очаковское».
Обстановка стала накаляться не сразу. Сначала парни просто сидели и потягивали свое пиво и иногда перебрасывались отдельными ничего не значащими фразами. Слов Гордеев не разбирал и потому о теме их разговора мог только догадываться. Однако вскоре они начали жестикулировать. Их растопыренные пальцы все чаще и чаще оказывались у лица ветерана. А еще через какое-то время до Гордеева стали доноситься обрывки реплик. Тон беседы парней с ветераном становился все выше и выше.
– Скоро, старик, в России будет порядок, – говорил один из парней.
– Это какой же? – спросил старик.
– Железный! – сказал второй парень.
– Такой, который уже никогда не заржавеет, – добавил третий.
Троица засмеялась. Громко и дико.
– И кто ж его наведет? – поинтересовался старик.
– Мы! – заявил первый парень.
– А кто это мы? – переспросил ветеран.
– Мы – это мы! Я, – говоривший ударил себя в грудь, – Петька и Сивый! – разъяснил тот, который, скорее всего, и был главным в этой троице.
Старик промолчал.
Главный толкнул в бок своего соседа:
– Сивый, наведем порядок?
– Наведем! Еще как наведем! – подтвердил Сивый.
– Ох! И наведем же! – присоединился к ним третий.
– Так что давай, старик, выпьем за наш порядок, – сказал главный и протянул ветерану свою бутылку.
Ветеран отвел руку парня.
– Спасибо. Я не пью, – сказал он.
– Это же простое пиво, старик, – сказал второй. – Жидкий ячменный хлеб.
– А хлеб – всему голова, – добавил третий и постучал себя пальцем по лбу.
– Я и пива не пью, – объяснил старик свой отказ.
– Давай, старикан, не выпендривайся. Выпей! Или, может, ты против порядка? – удивился вдруг главный.
– Нет! Я за порядок, – сказал как отрезал старик.
– А может, тебе наше пиво не нравится? – задал коварный вопрос третий и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Нам оно, кстати, тоже… не очень.
– А все почему, старик, знаешь? – спросил у ветерана главарь.
Старик благоразумно молчал. Он уже чувствовал, что этот разговор добром для него не кончится.
– А потому-у-у-у-у, – протянул тот же парень, – что если бы у тебя было поменьше наград, то мы сейчас пили бы «Баварское», а не вот эту мочу очаковскую.
– Вот этих вот самых, – сказал третий и сильно ткнул пальцем в грудь ветерана.
Старик попытался отбить руку, но это у него плохо получилось.
– Ну-ка дай сюда свои ордена! – заявил второй. Он наклонился к старику и резким движением руки сорвал орденские планки с пиджака ветерана.