Жертвы вечернiя - Иван Родионов

Атаманъ зналъ о замыслахъ его приближенныхъ и офицеровъ.

Въ 2 1/2 часа дня по Новочеркасску пронеслась страшная молва, что атамана не стало.

Калединъ покончилъ съ собою выстрѣломъ изъ револьвера въ сердце.

Утомленный непосильной борьбою орелъ, измѣннически всѣми оставленный, умеръ, какъ подобаетъ царственной птицѣ. Онъ отвергъ предложенное ему спасеніе жизни и самъ выклевалъ собственное сердце, дабы оно не досталось на растерзаніе гнуснымъ воронамъ.

Началась мрачная агонія областного города.

Иногородняя дума, къ которой перешла власть, звала и ждала большевиковъ съ хлѣбомъ-солью.

Новочеркасская станица, т. е. исключительно казаки, рѣшила защищать городъ.

Вечеромъ того же дня, въ который покончилъ земные счеты Калединъ, многолюдное собраніе казаковъ въ зданіи Новочеркасскаго станичнаго правленія выбрало войсковымъ атаманомъ молодого, храбраго генерала Назарова.

Ростовъ палъ 9-го февраля и Добровольческая армія, возглавляемая генералами Алексѣевымъ и Корниловымъ, въ тотъ же день перешла на лѣвый берегъ Дона въ степи.

Новочеркасскъ сдался мятежнымъ казакамъ 12-го февраля. Донская армія пошла вслѣдъ за добровольцами.

Остатки чернецовскаго отряда не пожелали служить въ Донской арміи, возглавляемой никогда не нюхавшимъ пороха генераломъ Поповымъ съ его подозрительнымъ начальни-комъ штаба соціалистомъ — Сидоринымъ и перешла подъ команду героя Корнилова.

Юрочка только мимоѣздомъ успѣлъ забѣжать въ Новочеркасскѣ къ дядѣ.

Онъ подбѣгалъ къ знакомому домику съ безнадежнымъ, трепещущимъ сердцемъ.

Квартиру онъ нашелъ запертой.

Жившій въ дворѣ портной, замѣнявшій собою и швейцара, и дворника, заявилъ юношѣ, что о матери его не получено никакихъ извѣстій, а дядя съ семьей бѣжалъ на Кавказъ.

— Теперь всѣ паны разбѣжались, — прищуривая свои осоловѣлые, довольные глазки и показывая гнилые зубы на испитомъ лицѣ, съ игривымъ нахальствомъ сказалъ портной. — Теперь, што не видно, наши пожалуютъ. То-то будетъ разлюли-малина...

И онъ отъ предвкушенія близкаго благополучія вздернулъ тощими плечами, размахнулъ руками и попытался выкинуть какое-то колѣнце своими дряблыми, вывернутыми въ дугу, ногами.

У опечаленнаго, обезкураженнаго Юрочки вдругъ вспыхнули глаза.

Привычнымъ движеніемъ онъ схватилъ винтовку, висѣвшую у него на ремнѣ и тутъ только опомнился, что имѣетъ дѣло съ пьянымъ, безоружнымъ негодяемъ.

— Заткни фонтанъ, скотина, иначе пикнуть не успѣешь. На мѣстѣ положу.

Портной поблѣднѣлъ, затрясся всѣмъ тѣломъ и откинулся назадъ съ удивленными и испуганными глазами.

Юрочка повернулся и съ упавшимъ сердцемъ зашагалъ къ вокзалу, около котораго на путяхъ стоялъ чернецовскій эшелонъ. «Нѣтъ мамы, — думалъ онъ, — Никогда уже я ее не увижу... и сестренокъ, не увижу, Господи, спаси и помоги имъ!»

XVIII.

Начался знаменитый въ исторіи зимній походъ Добровольческой арміи на Кубань.

Состояла она главнымъ образомъ изъ великихъ мучениковъ и страстотерпцевъ нашего смраднаго бунта — офицеровъ бывшей великой русской арміи, изъ несчастной учащейся молодежи и изъ незначительнаго количества кадровыхъ солдатъ и донскихъ казаковъ, головы которыхъ не помутились отъ повальнаго всероссійскаго безумія и подлости.

Въ своихъ рядахъ эта армія едва ли насчитывала, двѣ съ половиной тысячи бойцовъ. Велъ ее герой Корниловъ.

Первоначально вожди Добровольческой арміи и вожди Донской арміи походнаго атамана Попова согласились идти вмѣстѣ въ Сальскій округъ на донскіе коннозаводческіе зимовники, гдѣ имѣлись колоссальные запасы провіанта, фуража и лошадей и переждать тамъ до лучшихъ временъ, пока не опомнятся отъ большевистскаго угара донскіе казаки и не возьмутся за оружіе, но уже въ станицѣ Кагальницкой выяснилось, что дороги двухъ армій расходятся.

Донцы дѣйствительно ушли въ Сальскія и Манычскія степи, а вожди Добровольческой арміи, получившіе неоправдавшіяся потомъ на дѣлѣ свѣдѣнія, что все кубанское казачество готово съ оружіемъ въ рукахъ возстать противъ большевистскаго ига, повернули свою армію на Кубань.

Вооружена армія была недостаточно, снабжена скудно, населеніе глядѣло на нее косо.

Изъ Ростова армія вывезла съ собой только 6 орудій и тысячу снарядовъ, запасъ патроновъ былъ незначительный.

За то хвостъ арміи былъ колоссальный. Въ противоположность походному атаману Попову, бросившему на растерзаніе большевиковъ всѣхъ своихъ раненыхъ въ Новочеркасс-кѣ, генералъ Корниловъ забралъ изъ Ростова всѣхъ своихъ больныхъ и искалѣченныхъ бойцовъ, ни одного не оставивъ на поруганіе безпощадному врагу.

Кромѣ того, за арміей потянулись семьи офицеровъ и тысячи повозокъ гражданскихъ бѣженцевъ, тѣхъ, которые, спасаясь отъ большевистскихъ неистовствъ, кочевали съ бѣлыми арміями съ сѣвера Россіи до Дона.

Обозъ растягивался болѣе чѣмъ на десять верстъ. Переформированіе арміи совершалось уже на походѣ. Чернецовцы влились въ партизанскую бригаду генерала Богаевскаго. Всѣ они держались кучкой, въ одной ротѣ. Необычайную картину представляло собой шествіе Добровольческой Арміи. По ровной неоглядной степи, едва прикрьггой бѣлымъ снѣгомъ, тающимъ подъ дѣйствіемъ лучей февральскаго солнца, пѣшкомъ впереди всѣхъ въ своей сѣрой, длинной шубѣ, въ высокой сѣрой папахѣ съ шашкой при боку и палкой въ рукѣ, шлепая по грязи, шелъ самъ Корниловъ. За нимь въ косматыхъ шапкахъ, въ своемъ пестромъ одѣяніи, конная кучка немногочисленнаго текинскаго конвоя, съ молодымь красавцемъ Ханомъ Хаджіевымъ во главѣ. Большое трехцвѣтное полотнище россійскаго національнаго флага — единственнаго въ то время во всей опоганенной русской землѣ, на длинномъ древкѣ несли не чисто pусcкie люди, а текинцы. За ними, блестя на солнцѣ штыками, жидкими, но стройными рядами, шли офицерскіе полки генерала Маркова или партизаны Богаевскаго. Молодые голоса мелодично и стройно пѣли сложенную уже на походѣ свою грустную богатырскую пѣсню: Дружно, Корниловцы, въ ногу! Съ нами Корниловъ идетъ. Спасетъ, онъ, повѣрьте, отчизну, Не выдастъ онъ русскій народъ! Корнилова носимъ мы имя, Послужимъ же честно ему, Доблестью нашей поможемъ Спасти отъ позора страну! Пока армія проходила по южнымъ степнымъ станицамъ, ее донимала только невылазная грязь наступившей распутицы. Ростовскіе большевики не могли преслѣдовать ее. Была только одна короткая стычка съ ними, подъ Хомутовской станицей. Нѣсколькими пушечными выстрѣлами добровольцы разсѣяли преслѣдовавшихъ. Донское казачье населеніе въ общемъ относилось къ гонимымъ пришельцамъ довольно благодушно, старики же явно сочувствовали Корнилову. Фуража и ѣды было въ изобиліи; ночевки теплыя и довольно чистыя.

Одни только вкусившіе отъ плодовъ большевистской пропаганды фронтовики[2] , сбросившіе свои боевые доспѣхи и нарядившіеся въ бараньи тулупы, относились къ добровольцамъ иначе, чѣмъ ихъ болѣе мудрые и болѣе степенные отцы и дѣды. Фронтовики, стоя на сухихъ крылечкахъ своихъ разноцвѣтно-выкрашенныхъ, нарядныхъ и опрятныхъ куреней, въ начищенныхъ до глянца сапогахъ и калошахъ, съ напомаженными чубами, сытые и довольные, что избавились отъ боевой страды, безпечно пощелкивали сѣмячки, при видѣ блѣдныхъ, истомленныхъ, оборванныхъ, добровольцевъ, до колѣнъ утопавшихъ въ липкой черноземной грязи станичныхъ улицъ, перекидывались между собой ироническими замѣчаніями: — Гля, гля, братцы, идуть кадети, худо одѣти. Ишо войскомъ прозываются, а всѣхъ въ одну горсть можно вобрать... — Ну, ну, господа ахвицерья, помясите грязь, поломайте теперича свои бѣлыя ножки, какъ насъ заставляли мясить. Што попробовали? Видно, не по нраву пришлось? Ишь, какъ имъ морды-то подвело? Ѣда-то теперича у васъ, гляди, не панская. Ничего, потярпите, какъ мы терпѣли. Теперича пришла очередь вамъ мордоваться, а мы за васъ попануемъ!

Чубатые «граждане», не желавшіе проливать «братской» крови большевиковъ и не подозрѣвали тогда, какъ горько, какими кровавыми слезами они смѣялись надъ самими собой, надъ своими горемычными, теперь почти сплошь истребленными, семьями, надъ своимъ достаткомъ, разграбленнымъ, размыканнымъ и пущеннымъ по вѣтру красными «братьями».

Красный дьяволъ вовсю ширь разгулялся по неогляднымъ, благодатнымъ донскимъ полямъ, раскралъ, уничтожилъ и разграбилъ все безъ остатка. Соціалистъ углубилъ революцію до самаго дна, осуш,ествилъ наглядно, полностью свои «завоеванія», какія ему только въ мечтахъ чудились! Цвѣтущую страну обратилъ въ пустыню.