Адаптация - Валерий Былинский

Много лет спустя один человеческий ныряльщик приехал на берег Красного моря из далекой северной страны. Человек этот, подобно всем остальным жителям северных стран, бессознательно полагал, что является сверхсуществом, власть которого над миром непоколебима. Он считал так, потому что каждый день смотрел в светящийся большой плоский кирпич, где видел сотни подобных себе. Он умывался горячей водой, носил удобную одежду, разогревал и ел замороженную еду, не зная и не понимая, кто и как добыл и обработал ее. Он не понимал, почему ему то становится тепло, то холодно, то радостно, то грустно, почему одно кажется красивым, а другое безобразным, почему он родился и зачем должен умереть. Он был натасканным пользователем, юзером жизни, которую включал, просыпаясь, и выключал, ложась спать. Многие из подобных ему юзеров, вдоволь навключавшись и напользовавшись, в конце концов отключались от жизни и засыпали навсегда. Тогда их относили на окраины городов и зарывали, по старинной традиции, в землю.

И вот однажды этот северный житель, высмотрев в одном из своих светящихся плоских кирпичей информацию, обещающую ему приятное времяпровождение, купил билет на летающую трубу с крыльями и хвостом и прилетел в страну под названием Египет. Он пришел на берег Красного моря, надел ласты, подводную маску, трубку. Вошел в море, поплыл, стал нырять и случайно поймал руками странную рыбу с иглами вместо чешуи под названием Рыба-шар. Я лениво раздулась в его руках, хотела укусить ныряльщика за палец, но передумала. Вскоре не оглядываясь, я уплыла прочь. Ныряльщик тоже поплыл дальше, глядя на рыб вокруг, на морские звезды, морских ежей и заросли кораллов.

И вдруг он почувствовал, что земные мысли и страсти утихают в его душе, а на смену им приходит растущее чувство тихого восторга. Ныряльщик не знал, что еще несколько минут назад в него вошла источаемая кораллами и рыбами медленная стрела красоты – та самая, что выбирает цель сумбурно и редко, короткими мгновениями вечности, та самая, боль от которой чувствуется не сразу, а растекается горячим цветком чуть позже внутри. И вот этот цветок красоты родился в нем и стал расцветать. Ныряльщик уже ясно чувствовал, что цвета, которые он видит перед собой на спинах рифовых рыб, в сплетениях кораллов, в танце проникающих в воду солнечных лучей, не могут сами вот так гармонично, случайно сложиться, нарисоваться, вспыхивать рядом друг с другом в той прекрасной последовательности, в которой они были перед его глазами. Зеленое располагалось рядом с красным, фиолетовое с желтым, голубое с оранжевым – и так далее, тысячи полутонов соседствовали с мельчайшими полутонами идеального цветового круга, от вида которого захватывало дух и ширилось ощущение радости.

Ныряльщик как-то сразу и легко понял, что такое идеальное художественное произведение не смогло бы родиться из неживых рук. В его памяти солнечным калейдоскопом пронеслись картинки иной красоты – красоты поступков, чувств, ощущений. И тут же эти две красоты: зрительная и этическая, соединились для него в одно целое, перенеся его на несколько минут в Рай, в те времена, когда его предки еще не были оттуда изгнаны. Ныряльщик – этот скептичный, сдержанный, образованный работник офисов, служитель распорядка и денег – вспомнил, как чудесно жилось ему в детстве, когда вся жизнь, как новогодняя елка, была усыпана захватывающими дух чудесами. Чудо приезда к бабушке, чудо запретного заднего двора дома, где гуляли лишь взрослые мальчики, чудо вкуснейшего мороженого, сказки на ночь с шипящей пластинки, бессмертие Маленького Мука, Волшебника Изумрудного города, спящей царевны, говорящих лесных медведей, первая в жизни поездка к сверкающему на солнце морю. Ощущения эти, основанные на несомненной, почти религиозной вере в чудо, постепенно рассеивались и рассеялись годам к двенадцати-тринадцати. Он вспоминал редкие чудеса и в своей взрослой жизни, которые, как золотые песчинки, прилипли к ладоням памяти, в то время как остальной песок просыпался сквозь пальцы. Это были плечи, локоны волос, глаза и улыбки девушек, в которых он влюблялся и думал, что нашел свою Еву, но Евы множились, появлялись и снова исчезали. В его жизни оставались редкие чудеса закатов, ветви деревьев, посыпанные измельченными алмазами снега, чудеса снов, мечты, путешествия в дальние страны и в души близких людей. В конце этих длинных, как музыкальные струны, путешествий по тропинкам и полям Рая, красота в его сердце стала постепенно меркнуть и заходить за его сознание, как заходит солнце за горизонт – и тогда ныряльщик устремился обратно, в теплое море, где ударила в него та самая медленная стрела красоты. Горячее тепло разливалось по его жилам и заполняло душу. Он почувствовал, что теперь ему не страшны ни страх жизни, ни боязнь смерти, – ему было спокойно и восторженно, потому что он начал любить. Его любовь, зародившаяся на огромной высоте подсознания, упала шумным чистым дождем вниз, омыла всех его знакомых, друзей, добралась до самых близких и, наконец, до него самого. А затем любовь стала расходиться от него кругами к другим, незнакомым, живым и неживым людям из нынешней и прошлых эпох. И он легко поплыл в теплой воде Красного, по-русски – Красивого моря, быстрый и спокойный, независимый и бесстрашный, абсолютно неуязвимый для жизненных невзгод – совсем как Рыба-шар. Ему казалось, что сейчас, едва он выберется на берег, мир тут же изменится и перестанет быть жестоким, несправедливым и безобразным, что он обнимет и поцелует всех, кто встретится на его пути, люди сбросят с себя одежду бессердечия и пошлости и станут такими же чистыми, какими были первые люди на Земле.

С этими мыслями, в каком-то новом, волшебном, почти невесомом состоянии ныряльщик вышел из воды и направился к загорающим на песке людям…

Я открыл глаза.

История разговора с рыбой была прочитана мною в полусвете сознания, как текст, который я намеревался позже внести в роман.

Я встал, потер глаза, снова сел в кресло, через минуту привык к солнцу и взял лежащую возле тетради ручку. Начал писать – но очень быстро понял, что у меня ничего не получается. Текст не лез в строчки, становился пошловатым, как глупая выдумка. Закон противоположностей – вспомнил я слова Рыбы-шар. Полное – пустое, воображаемое – реальное… И я решил эту главу, пока что первую, оставить не написанной, а воображенной. Если Сид прав и Бог действительно существует и читает все, в том числе и ненаписанные книги, то он прочтет мою «Адаптацию» в полном объеме. А здесь, на Земле, от одной главы не убудет. Так?

С этими мыслями я встал и осмотрелся. Я был один на старом каменном пирсе. Женщины-чайки на месте не было. А жаль. Я выключил СD-плеер, в котором «Дорз» давно уже отпели все концерты. Странно, подумал я, – «Дорз» существовали шесть лет, а я прослушал все их песни за какие-то два часа. Шесть лет вместились в сто двадцать минут. Еще оставался СD c записями группы «Сид Баретт воскрес», «социально-романтический рэп», – как пояснил со смущенной усмешкой Сид, когда дарил диск. Я его еще ни разу не слушал, да и сейчас не хотелось. Встав с лежака, я заметил, что немного обгорел на солнце.

Когда я покинул пляж «Саунд Бич Хотел», вышел на улицу и, думая о Шар-рыбе, отправился искать ближайший магазин, где можно было бы купить крем от солнца, громкая навязчивость торговцев уже не так задевала меня. Видимо, если ты занят чем-то возвышенным, низкое утрачивает свою власть над тобой. Неплохой факт, думал я, шагая по теплой египетской улице. И тут же – по закону противоположностей – вспомнил сталинские лагеря, о которых читал в книгах Варлама Шаламова. В эти лагеря, писал Шаламов, попадали высочайшие умы, но при первых же унижениях и издевательствах они ломались и теряли человеческое достоинство.

«Низкое ломает высшее, – усмехался я, – если оно сильнее физически. А ведь низкое почти всегда сильнее…» Я вспомнил другую фразу Шаламова: «Самыми стойкими в лагере оказались религиозники». Выходит, Рыба-шар и тут права? Вера в Бога – главная защита человека? Однажды, в период безработицы 90-х, я сочинял с приятелем сценарий для кино, в котором один из героев, бандит, предлагает банкиру «крышу» и говорит с улыбкой, что хочет стать его личным богом. «Никакой человек не может существовать без крыши, – говорил тот бандит, – младенца крышует мать, работника – начальник, гражданина правительство, страну – членство в международной организации, человечество – Бог. Без крыши вообще ничего невозможно, ей надо верить и подчиняться…» Наш сценарий тогда купили за гроши, философствующего бандита вырезали, а продюсер, купивший сценарий, сказал нам с приятелем: «Я ваша крыша, господа сценаристы. Не нравится – мотайте под дождь, ищите другую».

Давно это было. А совсем недавно я послал к чертям свою собственную крышу – доходную работу на ТВ. Зачем?

Настроение немного помрачнело, но все же не слишком испортилось.