Врата исхода нашего (девять страниц истории) - Феликс Кандель

Фантазии журналистам не занимать…

Ну и пусть их! Пусть пишут, пусть подпугивают. Это входит в их работу. Посеять в туристах неуверенность. Страх. Беспокойство. Отбить охоту к контактам, к посещениям и разговорам.

Свободные люди, чего же вы так боитесь?!

Мы вас очень любим, ценим и уважаем.

Ваша дружба — наша уверенность.

Ваша поддержка — наша безопасность.

И потому — не сдавайте позиций!

Будьте свободными, свободные люди!

Не оставляйте дома свою независимость!

Ваша боязнь — это их торжество.

Ваша запуганность — их безнаказанность.

Ваш страх — их триумф и наша беда.

Шепотом не скажешь главного.

Озираясь, не увидишь основного.

Прячась, не вселишь веру.

Свободные люди, чего же вы так боитесь?!

III

— Когда меня вызывали на допросы на Малую Лубянку, я ждала в приемной по сорок минут, иногда по часу. И как раз в это время приходили восемнадцатилетние мальчики и девочки, очень чистенькие, очень аккуратненькие, — как правило, в белых рубашечках, при галстуках, — и приносили свои анкеты. Это же явные топтуны в будущем: кого еще можно сделать из восемнадцатилетних юнцов?.. Как правило, они все присланы по путевке комсомола. Выходил кадровик и разговаривал с ними в той же приемной, где я сидела. Первым делом он спрашивал путевку, потом — анкету… Даже лица у них были похожие. Видимо, тот, кто их отбирает, он делает это на свой вкус, и что их объединяло еще — у них почти не было особых примет, не было никаких запоминающихся лиц. Один раз только за все время я видела рыжего топтуна, которого легко было потом вспомнить. Остальные — на одно лицо…

— Эти мальчики современного, футбольно-кагебешного стиля. Они делают дело за счет ловкости, изворотливости, а не за счет мозгов. Они очень аккуратны. Они снимают свое пальто и кладут всегда одинаково. Они его складывают борт к борту — и левой стороной наверх. Видно, что это пальто сильно начинено и очень дорогое. Не пальто — инвентарь…

— У них даже есть почва для некоторого романтизма, у их молодежи. Сидели мы в отделении милиции, и вот этот здоровый, высокий парень встал, поломал кости, поиграл плечами и говорит, прищурясь:

— Эх! Кольт бы мне сейчас…

— Когда дело доходило до конфликтных ситуаций, одни из них говорили: «Дали бы мне оружие, всех бы убил!», а другие говорили: «Дали бы мне возможность, всех бы отсюда выкинул…» Желание у них есть, команды у них нет…

— С ними ведется большая работа. По тем отрывочным фразам, что они кидали порой, можно было понять, что мы считаемся предателями, шпионами, что мы получаем массу денег, что мы на содержании у разведок. То-есть, они были нашими врагами: их так воспитали и их так тренировали…

— Когда мы сидели под домашним арестом, принесли телеграмму, что мать моего мужа при смерти, и чтобы он срочно выехал к матери. Они его не выпустили из дома даже позвонить… Когда он пробился силой через восьмерых этих мальчиков с телеграммой в руках, они навалились гурьбой, отвезли в милицию и продержали там десять часов. Он просил позвонить, выяснить — они отказывали… Для такой молодежи это необычная жестокость. Это жестокость особых людей. Мне кажется, их и отбирают с учетом психологических и моральных качеств…

— Все эти полковники, с которыми я разговаривал, они точно такие же. Допрашивал меня как-то следователь Галкин, лет под шестьдесят. Пожилые люди, старший состав — они ведь не изменились со сталинских времен. Когда я ему что-то очень резко ответил, он сказал с сожалением: «В другие времена давно бы уж без зубов был…» И смену они себе готовят такую же.

— Нас отвезли в вытрезвитель № 8, и мы стали требовать, чтобы выпустили беременную женщину из Риги. Но они ее не выпустили. Они держали ее вместе с нами, и целый день не давали ни пить, ни есть — ни крошки… А среди нас была врач. И она очень разозлилась. Она подошла к сотруднику, — симпатичный такой мужик, — и сказала: «Я врач, Я смотрю на вас и думаю: и лицо у вас желтое, и нос у вас острый…» Он страшно озаботился и говорит: «Что такое? Что такое? Что вам не нравится?..» Она говорит: «Видимо, у вас какое-то тяжелое заболевание. Если с вами что-то случится, вы вспомните эту беременную, как вы ее мучали…» И еще она сказала ему: «Я хороший врач. Я никогда не ошибаюсь в диагнозах». Он ужасно перепугался. Он побледнел и говорит: «Вы же видите, я тоже целый день ничего не ел. А у меня язва…» Потом он ушел, и мы подумали, что он принесет ей поесть. Ничего он не принес… Нас держали там очень долго, выпустили в два часа ночи, а беременную отвезли на вокзал, посадили в жесткий вагон, привезли под конвоем в Ригу и сразу же, — не завезя домой, не позволив даже переодеться, — отправили на пятнадцать суток…

— Это уникальная организация, которая получила право, — в отличие от остальных, — представлять истинное лицо системы. Это организация, которая отдает другим все, что можно сделать легально. Милиция за них много делает. Суды за них много делают. Любое советское учреждение выполняет их поручения, если это надо сделать в соответствии с какой-то легальной процедурой. Или похожей на легальную…

— Они, например, очень презрительно относятся к вам, если вы начинаете говорить про законы. Это не значит, что они такие циники. Они над этим… Это вы, — с их точки зрения, — дурака валяете, вы жулик или циник, вы жонглируете законами… А на самом-то деле как? На самом деле так: виноват ты или не виноват — это они знают. Как они решат, так и будет… В соответствии с их «справедливостью»…

— Эта организация — порождение тех времен, и она осталась с тех времен, но сегодняшние условия немножко сковывают возможности, инициативу, и им это мешает… Вот это — «Мне бы кольт!» — это все тоска подкорки. То-есть, здоровенный босер должен носить какую-то балетную пелеринку. Он думает: на хрена это нужно? Врезал бы, да и все…

— Мы стояли там долго и не расходились, и тогда они начали нас потихоньку теснить с кладбища. Кто-то, забывшись, скомандовал: «Расходи-сь!» — но осекся, вероятно, вспомнив инструкцию. И вдруг из шеренги милиции раздался почти жалобный голос: «Ну, расходитесь же, граждане, имейте совесть! Вы только пришли, а мы здесь с четырех утра стоим!»

— Мне не было его жалко. Мне было удивительно, что такой симпатичный человек занимается такими нелепыми делами. Он был среднего возраста, по виду — не очень здоровый. Ходил за мной и ходил… Как-то мне надоело это, и я помчался по лестнице вниз, через две ступени. Он бежит сзади, задыхается, хватается за сердце… Я подумал: жалко его по-человечески. Чего я от него бегаю?.. А потом не выдержал — опять побежал. И тогда они подошли ко мне вдвоем и тихо так, спокойно сказали: «Ты не хочешь, чтобы тебе ногу сломали?» «Не хочу», — говорю. «Так не бегай…»