Том 11. Неопубликованное. Публицистика - Аркадий Стругацкий

Что помогло Саулу найти в себе силы и отказаться от попытки бежать от реальности в фантастику? Не разговоры. И уж тем более — не монологи. И даже не действия землян. Не Земля вообще. Все земное «не работает». А потому земное в книге почти отсутствует. Зато вполне отчетливо присутствует другая планета. Ибо не только Савел Репнин реальнее детей Полудня, но и планета Саула получилась живее, осязаемее, чем Земля Будущего. Иначе и быть не могло: ведь и сам Саул, и Стругацкие, и мы, читатели — все мы родом скорее с Саулы, чем из Полудня. Грустно, но факт. Так что именно планета Саула дала своему тезке силы для верного решения. И в этом тоже — новые АБС. Научившиеся работать действием, без ремарок.

Молодые Стругацкие этапы своей литературной судьбы ассоциировали с проблемами, которые поднимались в каждой книге. Проблема освоения Системы, проблема контакта с «отсталыми» или с негуманоидами, проблема прогрессорства… Отсюда и тогдашнее отношение к «Попытке» как к вещи неглавной, в чем-то даже вторичной. Такой взгляд — наследие воспитания в рамках НФ, где важны не столько творческие достижения, сколько некие конкретные технические (или, в лучшем случае, интеллектуально-философские) идеи. Думается, некто Шекспир, с его любовью к вариациям, вряд ли назвал бы такой подход творческим.

Сама по себе идеологизированная оценка писателем своих книг не плоха и не хороша, ибо — как показало, в частности, творчество АБС — не способна сколько-нибудь серьезно повлиять на литературный процесс. Руку истинного мастера ведет сила куда более серьезная, чем любые привходящие соображения. Каковые соображения мастер волен, как называют это физики, «приговорить» к уже созданному тексту. Впрочем, зрелые АБС были уже в курсе и — устами Зурзмансора — объясняли это Виктору Баневу весьма и весьма доходчиво.

И все же в «Попытке» есть и отчетливая метафоричность. «— Только не так. Настоящий человек уехать не захочет. А ненастоящий… — Он снова поднял глаза и посмотрел прямо в лицо Антону. — А ненастоящему на Земле делать нечего». Итак, любая попытка бегства — будь то бегство в рай Полудня или, скажем, бегство художника от неразрешимых земных проблем к звездам — отбрасывается Стругацкими, ибо это путь трусости и дезертирства. Для них — и как для писателей, и как для людей — эта дорога закрыта. И во временнóм, и в пространственно-географическом смысле. Настоящий человек уехать не захочет. А ненастоящему — ему ни на какой Земле делать нечего…

СМЫСЛ ЖИЗНИ НА ОСТАВШИЕСЯ ЧАСЫ. «Далекая Радуга»

Леонид Андреевич Горбовский. Живое человеческое воплощение Полудня. Самый добрый, самый нравственный герой Стругацких. И он же — совершенно живой, настоящий. А ведь это вовсе не само собой разумеется! Он — тот самый счастливый самодостаточный Человек Будущего, избежавший опасности превращения в красивую, вдохновенно-прозрачную схему. Ни жеребячьего оптимизма, ни одноплановости. Такое «идеальное тело» можно смело перебрасывать в материальный мир. Если присмотреться, познакомиться поближе — Леонид Андреевич предстанет человеком отнюдь не простым. А вполне даже противоречивым. Как и положено живому. Добрый «дедушка Горбовский», «душка Леонид Андреевич» умеет быть и жестким, и жестоким — стоит ему почувствовать живую ответственность. А его знаменитое «На лужайку бы. В травку. Полежать. И чтобы речка» — таинственным образом органично сочетается с музыкальными пристрастиями хулиганствующего рокера, в результате чего эту самую буколическую травку-лужайку оглашают издаваемые проигрывателем Горбовского звуки тамтама — «Африки», или, проще говоря, черного рока. И смотрится это абсолютно естественно. Никак не входя в противоречие со способностью в любых ситуациях находить самое доброе решение.

Что и делает его на Радуге богом. Выбирает, решает судьбу, дарует жизнь или смерть — он, Горбовский. И все, все до единого, опять же самым естественным образом, такое право за ним признают.

Здесь, на Радуге, перед самым концом света встречаются два бога: «настоящий», внеморальный бог Ветхого Завета, не способный сочувствовать, мыслящий лишь в категориях целесообразности, бессмертный гений Камилл. («— Оскорбляет? — сказал он. — А почему бы и нет?») — и человеческий бог, «простой смертный» Леонид Андреевич Горбовский («…тебя все любят. — Не так, — сказал Горбовский. — Это я всех люблю».) Каждый из них по-своему одинок. Но какие разные эти два одиночества! Одиночества с противоположным знаком…

Горбовский — единственный из героев АБС, который, попав в предложенную ему авторами тестовую ситуацию с неподъемной ответственностью, не просто не пугается ее, как испугался инспектор Глебски, как испугались даже такие бойцы, как Сикорски и Каммерер, — но идет ей навстречу и спокойно, уверенно на себя берет. Он ведь бог — вот и ЗНАЕТ, что — добро, а что — нет. И даже — в порядке исключения, перед лицом смерти — берется немножко проповедовать. Хотя никогда в жизни, как он сам сказал всего за несколько часов до своей короткой проповеди, не произносил публичных речей. Такова судьба бога на земле. Мало кто поймет, но надо хотя бы попытаться объяснить. Милосердие. А значит — и право решать.

Хочет того сам Леонид Андреевич или нет, но новозаветному богу отведена еще одна роль — роль Учителя. Рабби. Горбовский — возможно, лучший из целого ряда столь любимых Стругацкими персонажей, Учителей Полудня (хотя де-юре таковым и не является). Убежденность его столь органична («— Жесты?.. Я не умею»), а отношение к собеседнику — ученику! — такое непритворно уважительное, что не прислушиваться к его словам не может никто. Будь то пестрая толпа, из последних сил сдерживающая ужас предстоящего физического исчезновения (сам-то Горбовский, как и его антипод Камилл, смерти не боится вовсе — быть может, единственный из людей на Радуге), или мальчишка, вообразивший, что ЗНАЕТ решение.

«Роберт ужасно обрадовался. Молодец, подумал он. Умница! Смельчак! Неужели Маляев? А почему бы нет? Ведь он тоже человек, и все человеческое ему не чуждо…»

Роберт Скляров. Персонаж уникальный, ни на кого у АБС не похожий. Истинный сын Полудня — разносторонне развитый, сильный, красивый. Отлично чувствует где «хорошо», где «плохо». И — умница. (При этом, как ни странно, и дурачок одновременно. Все ведь относительно. Патрик, на фоне которого Роберт кажется себе жалким интеллектуальным уродцем, сам на фоне Камилла смотрится не лучше.) Но главное: Роберт, будучи едва ли не идеальным, тоже ЖИВОЙ! «…Огромный, очень красивый молодой человек с тоскливыми просящими глазами, безобразно не соответствующими всему его облику». Он совершает такие поступки, которые сам же квалифицирует как подлость и предательство. Это он-то, полуденный мальчик, «Юность мира»! Любовь толкает молодого полубога на подлость… И мы в это верим! А ведь порой, чтобы стать живым и осязаемым, стать взрослым, сыну Полудня приходится озвереть — подобно Маку Симу на Саракше. Именно поэтому Вадиму из «Попытки к бегству» взросление не далось вовсе. Роберту же, чтобы стать человеком из плоти и крови, ничто животное не понадобилось. Он, Роберт Скляров, не дитя под личиной взрослого (как Вадим), он — подросток, почти юноша… Это несомненная удача авторов. Одно дело — создать психологически достоверный мир счастья, заселенный исключительно теми, кто прошел суровый «отбор на Полдень», но взят все же из века двадцатого. И совсем другое — показать человека «не нашего», вовсе незнакомого — и в то же время не схему. Говоря словами Витьки Корнеева, создать образ, пригодный для самостоятельного существования в реальном мире.