Войку, сын Тудора - Анатолий Коган

Чтобы с толком вести огонь, однако, осаждающим следовало поставить свои пушки в достаточной близости от стен. Это было трудно, невероятно трудно из-за крутизны холма. По той же причине для штурма крепости нельзя было применить многие из тех осадных машин, которые в изобилии привезла с собой великая османская армия. Боевые туры можно было подвести лишь с одной стороны, у левой оконечности белокаменной подковы; однако здесь возвышалась громада старого замка, грозная «Не бойся!», до чьей вершины не могла, наверно, дотянуться, ни одна передвижная осадная башня.

Можно еще добавить, что Сучавская крепость, построенная на камне, была надежно защищена от подкопов. Чтобы подвести под нее мину, надо было многие месяцы прогрызаться сквозь сплошную скалу.

Оставались штурмовые колонны пеших воинов — храбрые, готовые завалить собой все подходы, воздвигнуться грудами трупов вровень с крепостью. Оставались, чтобы взять Сучаву, фашины, лестницы, крючья и сабли, ятаганы и копья, пищали, топоры. Всего этого тоже было вдосталь у падишаха Мухаммеда, повелителя осман.

Солнце клонилось к закату. Велимир Бучацкий со знанием дела любовался с высоты творением Штефана-воеводы, его умных соратников, трудолюбивых молдавских мастеров. Взгляд рыцаря скользнул затем к северу; лишь теперь его внимание привлекло черное поле сожженного посада, на котором копошились сотни крохотных фигурок. Пан Велимир спросил боярина, что происходит на большом пепелище, в которое турки превратили город.

— Ищут клады, — усмехнулся Шендря. — Ищут все, что зарыли горожане, перед тем как укрыться в крепости или уйти в леса. По-своему колдуют, добираясь до чужого добра.

— Как же именно, ваша милость? Расскажите, может, и я тому поучусь! — со смехом попросил магнат.

— Более, конечно, щупают землю клинками, копьями, острыми железными прутьями. Копают, не жалея сил. Но есть способ, переданный туркам еще предками, кочевавшими в степях. Двое нехристей берут за оба конца железную цепь длиною в стынжен или два и медленно поволакивают ее по земле. Если им встречается скрытая яма, цепь начинает звенеть над нею по-иному; перемену звука поначалу трудно уловить, но со временем привыкаешь.

— И находят хоть что-нибудь?

— Находят, проклятые, — усмехнулся боярин. — И мои люди тоже немало находили так, когда налетали на семиградские, на мунтянские земли. Впрочем, не пора ли, дорогой гость, за стол садиться? С вашей помощью хотелось бы многое обдумать и решить, а голод, как говорил Вергилий, советчик плохой. Перед тем, как заперли нас османы, мои люди успели вепря добыть. Когда еще свежей дичиной полакомиться придется! — вздохнул портарь.

Рыцарь Велимир еще раз окинул взором высокие кручи, широкую долину Сучавы-реки, над которой громоздилась белая крепость столицы, равнину за нею, до края, казалось, заполненную ордою пришельцев, ее обозами, табунами, стадами, цветастым морем островерхих шатров. Земля Османская, казалось, со всем народом снялась с места за далями и морем, чтобы наползти на этот край, поглотить его нивы, выпить озера и реки, испепелить и пожрать его села и города. Но темной живой стеной за волнами нашествия вставала неодолимая зеленая крепость кодр. И рыцарь ощутил, казалось, всеми чувствами, как бессильно опадает перед этой стеной бурное половодье ненасытных вражеских толп.

— Земле Молдавской, ее палатину, всему народу стократ легче было бы держаться против врагов, не будь они так тверды в приверженности восточной схизме, — заметил пан Велимир, спускаясь по винтовой лестнице к нижним ярусам башни. — Меня всегда это удивляло, высокородный друг. Готовые терпеть на своей земле всяческое иноверие, живущие в дружбе с католиками и арианами, с евреями и даже мусульманами, принимающие гуситов — сих неукротимых врагов Рима, молдаване при том неуклонно держатся православия.

— Веры отцов и дедов, — уточнил сверху Шендря, следовавший за рыцарем по пятам.

— Вы знаете меня, пане-брате, не первый год, — продолжал рыцарь. — Я не фанатик, ничем не схож с полоумными миссионерами, науськиваемыми папской курией на многие восточные племена. Мне всегда было все равно, как молится человек, если он не язычник; ведь бог у всех нас един. Пытаюсь по просту судить по здравому смыслу: прими палатин и народ Молдовы веру Рима, хотя бы в сей тяжкий час, — и был бы уже крестовый поход, и папа Сикст воззвал бы ко всем монархам — отсюда до Лиссабона — о скорой помощи молдаванам.

— Папа Сикст, — весело удивился портарь. — Сей великий праведник?

— Знаю, знаю, — с досадой отмахнулся Бучацкий, — папа Сикст любит мальчиков, папа — большой хитрец, и верят его святейшеству одни безумцы. Но не объявлять похода он просто бы не смог. Обрести для Рима целый народ, да еще во главе с героем всего христианства, и оставить его без защиты — такого не смог бы себе позволить сам папа Сикст.

— Полно вам, ваша милость, — добродушно проронил портарь, выводя под руку гостя в трапезный покой замка, к накрытому столу. — Послушайся наш князь и его народ этого самого здравого смысла — где взяли бы силы защитить себя? Уважая верующих инако, остаешься человеком, — серьезно заключил боярин Шендря, — храня веру предков, остаешься самим собой. На том стоим.

— Воля ваша, пане-брате, — удовлетворенно вздохнул Бучацкий, глядя, как слуга наливает в высокий кубок кровавоцветное тигечское. — Люблю Молдову такой, какая она есть, за добрые же вина — люблю стократно. Жаль только, не придется мне в сей приезд испить котнарского. Пьяный двор государя Штефана, поди, уже в руках неверных?

Пан Велимир, раскрасневшись от выпитого, совсем расстегнул свой кожаный колет, когда начальник дворцовых куртян боярин Балмош принес свернутый в трубку листок пергамента.

Боярин Шендря расправил свиток. Это было письмо султана ему, наместнику города, с приказом самолично вынести утром ключи от крепости, раскрыть ворота и вывести без оружия в поле воинов, которым Мухаммед обещал сохранить жизнь. Портарь прочитал грозную, витиевато выписанную на церковно-славянском грамоту султана вслух. «Не услышишь мой голос, — вещал падишах, — услышишь скоро другой: „Я гибель твоя и вечный огонь“».

— Ответа не будет, огонь пойдет к огню, — объявил портарь, бросая свиток в пламя камина. — Пане Балмош, садитесь с нами ужинать!

22

Велимира Бучацкого разбудил орудийный гром: турки начали обстрел крепости. Три дня и три ночи гремели пушки великой османской армии. Польский рыцарь подметил верно: немногие из них могли добросить свои ядра до вершины холма, до крепостных стен; как ни задирали топчии их жерла, ядра ложились у подножия укреплений. Лишь немногие долетали до цели — и бессильно увязали в мягком камне, будто вклеивались в него навечно — невольная дань нападающих, каменные бусы на белом поясе Сучавы.