Искры - Михаил Соколов

Некоторое время после речи Рюмина было тихо, все словно ждали, что он еще что-нибудь скажет, и вдруг все закричали, заспорили, зашумели:

— Справедливые слова! Спасибо надо сказать оратору!

— Не слушать мастеров!

— Так они деньги платят!

— Не надо нам никаких денег!

— Как это — не надо? А жить надо?

— В том-то и беда, что надо.

Щелоков громовым голосом крикнул в толпу:

— Снимите картузы, кто несогласный идти в город.

Головы обнажились. Некоторые остались стоять в картузах, потом посмотрели на соседей и, наклонившись, незаметно сняли их.

— Нету охотников? Ну и молодцы! — закричал Щелоков.

Неожиданно послышался резкий, визгливый голос мастера Шурина:

— Сукины дети! Да разве я вас сюда отпустил? — В следующую секунду он схватил за руку Ермолаича и начал его толкать: — На манифестацию иди, тебе сказано, черти вислоухие!

Ермолаич высвободил от него руку, грозно занес ее над мастером и крикнул:

— Не трожь! Не желаю я ноги бить по каменьям, и ты не имеешь права заставить меня.

Шурин всплеснул руками, с отчаянием в голосе воскликнул:

— Да ведь гулять будешь, и заработок тебе дают за это, холера ты худосочная!

Но Ермолаич только презрительно посмотрел на него и отвернулся. Не сдвинулись с места и остальные рабочие.

— Да вы что, все белены объелись? — обратился к ним Шурин. — Им платят деньги, чтобы они только прошагали по улице, — и не хотят идти. А под казачьи плетки сами идут, без всякого приглашения. Да что же это такое, я вас спрашиваю?!

Дед Струков подошел к нему, погладил серебристую бородку и степенно ответил:

— Когда мы сами идем — это, считай, по сознательности мы соединяемся. Тогда казаки для народа — мразь. А когда вы гоните нас да еще деньги даете — это, считай, вы нанимаете нас, как дураков, кричать «ура». Ну, а я так понимаю: рабочему человеку надо кричать «караул», потому — ему никакой жизни нету. Понятна моя речь?

Прибежал запыхавшийся тучный Клюва и другие мастера. Общими усилиями им удалось кое-кого повести на манифестацию под веселые насмешливые возгласы:

— Счастливо, покричите там как-нибудь!

— Не забудьте в монопольке глотку промочить!

Рабочие, покурив и побалагурив, разошлись по местам.

Когда Иван Гордеич стал готовиться к выпуску плавки, к нему подошел Рюмин и заявил, что будет работать поливальщиком.

— Вы будете гасить чугун, Леонид Константиныч?

— Да.

Иван Гордеич сокрушенно покачал головой:

— Такого человека, инженера, — поливальщиком?.. Ну, иродово племя, дойдет и до вас черед…

Рюмин молчал и все повторял про себя: «Ничего! Крепче нервы, как говорит Чургин!..» Подождав, пока чугун разошелся по канавкам и начал остывать, он взял брандспойт и пошел поливать. От раскаленного металла вода трещала, тотчас же превращаясь в пар, и вскоре все перед Рюминым окуталось горячим туманом, потом стало трудно дышать, горячие брызги обжигали лицо, руки, но Рюмин продолжал свое дело. Мокрый с головы до ног, ничего перед собой не видя, он все ходил и ходил по песку, между канавками, с брандспойтом в руках и поливал чугун. Он не видел ни чугуна, ни стоявших поодаль и с изумлением смотревших на него инженеров, а чувствовал лишь обжигающую, казалось, самую душу жару да бившие в лицо, в очки горячие брызги и ходил, ходил между канавками, как одержимый. Ему хотелось крикнуть: «Прекратите подавать эту проклятую воду, нет сил терпеть это издевательство! — но он молчал и все твердил себе: — Спокойно, спокойно, инженер Рюмин!.. Крепись, черт тебя возьми с твоими дипломами металлурга и механика!»

Так продолжалось минут двадцать… Неожиданно к нему подошел человек, взял брандспойт из его рук и крикнул:

— Передохните, Леонид Константиныч!

Рюмин снял очки и увидел перед собой каталя Герасима.

— Спасибо, брат, — сказал он и вышел из облаков пара, вытирая лицо и пошатываясь.

Наблюдавшие за ним инженеры опустили головы и разошлись в разные стороны.

Усталой, разбитой походкой Рюмин направился к выходу из завода.

Больше его никто в городе не видел.

Глава девятая

1

Яков только что возвратился со степи и обедал на веранде. Он был весел, кормил охотничью собаку жареным мясом, шутил со своей кухаркой Устей. Не часто это бывало с ним, но сегодня у него было хорошее настроение. Мужики согласились работать у него, и сегодня их нанялось сразу более ста человек. Правда, стоило это тысячу рублей лишнего расхода, но что такое тысяча, если урожай обещал принести ему сотни тысяч? Яков подсчитал все и рассудил: «Нельзя рисковать урожаем, тем более что у всех недород. Казаки могут пороть мужиков, но хлеб убирать помещикам они их заставить не могут. В такое время надо головой работать, а не плеткой».

Сегодня он узнал: по округе пошел слух о том, что он, Яков Загорулькин, заигрывает с мужиками. Яков усмехнулся и мысленно ответил помещикам: «Идиоты, коннозаводчик Загорулькин не заигрывает, а обыгрывает мужиков. Политика — это игра, а чтобы выигрывать крупные куши, надо до поры до времени, для вида, проигрывать кое-что по мелочи. Сейчас я проигрываю мелочь и начал уборку урожая, а у вас еще неизвестно, что выйдет, да и выйдет ли?»

Закончив обед, он выпил кружку холодного квасу и удовлетворенно крякнул. В это время приехала Алена.

Яков весело крикнул с веранды:

— Прибыла? Ну и отлично! — И сказал Усте: — Накрывай все сначала, сестра приехала.

Алена рассказал об аресте Леона и спросила:

— А где Оксана?

— В Воронеже, по твоим делам, — ответил Яков.

После обеда он показал Алене письмо от Вари, в котором сообщалось, что Ольга видела Леона в Воронеже и что Чургин выезжает туда в ближайшее время.

— Так что и моя женушка туда отправилась. Как видишь, в действие приведены все силы, и тебе пусть хоть от этого веселее жить станет, — усмехнулся он.

Алену и обрадовало это известие, и озадачило. «Как, почему Леон попал в Воронеж? Почему Ольга там оказалась?» — нахлынули на нее тревожные мысли. Она спросила об этом Якова, но он пожал плечами.

— Не знаю. Может быть, везут в столицу, как особо важное политическое лицо. У Ольги, очевидно, нюх на его след получше, чем у моего Пирата, — сказал он и тронул рукой собаку.

Пес поставил передние ноги на его колени и лизнул по щеке.

— Яшка! Нехай ему грец! С кобелем целуется, подумайте! — брезгливо отвернулась Алена.

Яков наставительно сказал ей:

— Во-первых, сестра, не Яшка, а Яков. Надеюсь, ты понимаешь меня? Во-вторых, следи за своей речью, потому что ты не на хуторе. И в-третьих, мне твой бабский наряд не нравится — юбка, кофточка. Пойдем поищем у Оксаны какие-нибудь платья, их у нее целый ворох.

Когда Алена переоделась, надела туфли, Яков измерил ее оценивающим взглядом и удовлетворенно заключил:

— Ну, теперь ты сестра коннозаводчика… Идем погуляем.

Настроение у Алены улучшалось с каждой минутой. Обрадованная известием о Леоне и тем, что о нем все беспокоятся, она вспомнила, как была здесь в пору хозяйственных начинаний Якова, и все расспрашивала его и удивлялась переменам, которые произошли в имении за это время.

Яков шел с ней по тропинке между деревьями и покровительственно улыбался, а в душе говорил: «Да, сестра, это хорошо, что тебе нравится мое дело. Но было бы еще лучше, если бы мне нравилось твое. А оно мне совсем не нравится».

Увидев плотину, сооруженную прошлым летом и поднявшую уровень воды на четыре аршина, Алена осмотрела ее, добротную, сделанную на цементе, с железными шлюзами, и сказала:

— А у бати гребля из камня и земли, и вода каждый год ее забирает. Вот бы ему такую!.. Ты что, еще одну мельницу строить будешь?

— Шерстомойку, — ответил Яков. — Она сэкономит мне тысячи рублей, потому что я продаю грязную шерсть и теряю уйму денег на этом. А в ближайшее время устанавливаю динамомашину на мельнице, так что скоро выброшу все керосиновые лампы. С весны же хочу перестроить усадьбу, сосны посадить. Скотобойню еще думаю поставить в станице, — и, искоса наблюдая за Аленой, он, как бы между прочим, обронил — Эх, хорошая голова у твоего Леона, да дураку досталась, как я убедился!

Алена, вздохнув, сказала:

— Я приехала посоветоваться с тобой, что мне делать дальше.

— Что ты решила? — поняв ее мысли, настороженно спросил Яков.

Алена не успела ответить: подъехал фаэтон, и с него сошла Оксана.

Она обняла Алену, поцеловала.

— А ты все такая же, свежая, молодая, хоть замуж отдавай.

Алена опустила глаза и ничего не ответила.

Яков вопросительно посмотрел на Оксану, как бы спрашивая: «Ну как?», и она с грустью сообщила: