Домби и сын - Чарльз Диккенс

И вотъ она искрится, визжитъ, дымится и рветъ, изрыгая пламя, угли, пепелъ и озирая красными глазами дрожащее пространство. За ея хвостомъ причалены грузныя массы, и кажется, что онѣ готовы взлетѣть на воздухъ. М-ръ Каркеръ дрожитъ и робкимъ, невѣрнымъ шагомъ идетъ къ воротамъ.

Еще и еще машина съ новымъ грузомъ и неистовымъ свирѣпствомъ. М-ръ Каркеръ приходилъ и уходилъ, гулялъ, дожидался, наблюдалъ и глазѣлъ съ какимъ-то дикимъ любопытствомъ, переходя отъ одной къ другой и удивляясь ихъ мѣднымъ лбамъ и массивнымъ колесамъ. "Какая въ нихъ гигантская сила! — думалъ м-ръ Каркеръ, — что, если подвернется кто подъ эти чудовищныя колеса? Уфъ! разлетится вдребезги!".

Отуманенный виномъ и продолжительною безсонницею, м-ръ Каркеръ чаще и чаще возвращался къ этимъ идеямъ, и онѣ громоздились въ его мозгу наравнѣ съ другими фантастическими призраками. Было около полуночи, когда онъ воротился въ свою комнату, но страшныя грезы отстраняли всякую возможность покоя, и онъ сидѣлъ, и думалъ, и мечталъ, и ждалъ съ какимъ-то судорожнымъ нетерпѣніемъ приближенія къ станціи новой машины.

Онъ легъ въ постель, почти безъ всякой надежды на сонъ, и насторожилъ свои уши. Заслышавъ черезъ нѣсколько минутъ колебаніе земли и дрожь своей спальни, онъ вскочилъ съ быстротою кошки, подбѣжалъ къ окну и принялся наблюдать, съ напряженнымь любопытствомъ, страшнаго гиганта съ багровыми глазами и открытой пастью, изъ которой съ шумомъ, трескомъ, грохотомъ и ревомъ извергались пылающіе угли, дымъ и пепелъ, разсыпаемый по ровной и гладкой стезѣ на далекое пространство. Потомъ, протирая глаза, онъ смотрѣлъ впередъ на дорогу, по которой думалъ ѣхать на солнечномъ восходѣ, такъ какъ здѣсь уже нельзя было разсчитывать на отдыхъ; затѣмъ онъ ложился опять, какъ будто для того, чтобы яснѣе слышать умственнымъ ухомъ однообразный звонъ колоколовъ, безконечный стукъ колесъ и конскаго топота, впредь до прибытія на мѣсто новаго гиганта, который расшевелитъ и растревожитъ его вещественное ухо. Такъ продолжалось во всю ночь. Вмѣсто успокоенія и власти надъ собой, онъ утратилъ, казалось, и послѣднюю надежду обуздать встревоженныя чувства. Съ наступленіемъ разсвѣта онъ почувствовалъ невыносимую пытку разгоряченной мысли: прошедшее, настоящее и будущее волновались передъ нимъ въ смутныхъ образахъ, лишенныхъ всякой связи, и онъ потерялъ всякую возможность останавливать на нихъ свой взоръ.

— Въ которомъ часу приходитъ паровозъ? — спросилъ м-ръ Каркеръ слугу, который на разсвѣтѣ пришелъ въ его комнату со свѣчею въ рукахъ.

— Въ четверть пятаго, сэръ. Ровно въ четыре приходитъ, сударь, экстренная машина, но она здѣсь не останавливается никогда. Летитъ напроломъ, сэръ.

Каркеръ приставилъ руку къ своей пылающей головѣ и взглянулъ на свои часы. Было около половины четвертаго.

— Кажись, сэръ, никто съ вами не поѣдетъ, — замѣтилъ слуга. — Есть тутъ два джентльмена, но они дожидаются лондонскаго поѣзда.

— Вы, помнится, говорили, что y васъ никого не было, — сказалъ Каркеръ съ призракомъ своей старинной улыбки, назначавшейся для выраженія его подозрѣній.

— Это вчера, сэръ. Два джентльмена прибыли ночью съ малымъ поѣздомъ, который останавливается здѣсь. Угодно теплой воды, сэръ?

— Нѣтъ. Унесите назадъ свѣчу. Свѣтло и безъ огня.

Едва ушелъ лакей, онъ вскочилъ съ постели и подошелъ къ окну. Холодный утренній свѣтъ заступалъ мѣсто ночи, и небо покрывалось уже багровымъ заревомъ передъ солнечнымъ восходомъ. Онъ умылъ холодною водой свою голову и лицо, одѣлся на скорую руку, спустился внизъ, расплатился и вышелъ изъ трактира…

Утренній воздухъ повѣялъ на него прохладой, которая, какъ и вода, не имѣла для него освѣжительнаго свойства. Онъ вздохнулъ. Бросивъ взглядъ на мѣсто, гдѣ онъ гулялъ прошлую ночь, и на сигнальные фонари, безполезно теперь бросавшіе слабый отблескъ, онъ поворотилъ туда, гдѣ восходило солнце, величественное въ своей утренней славѣ.

Картина прекрасная, великолѣпная, божественно-торжественная! Когда м-ръ Каркеръ смотрѣлъ своими усталыми глазами, гдѣ и какъ въ безпредѣльномъ океанѣ всплывало спокойное свѣтило, которое отъ начала міра съ одинаковымъ привѣтомъ бросаетъ свои лучи на добродѣтель и порокъ, красоту и безобразіе, — кто скажетъ, что въ его, даже въ его грѣшной душѣ не родилась мысль о другой надзвѣздной жизни, гдѣ всемогущая рука положитъ несокрушимыя преграды распространенію зла? Если онъ вспоминалъ когда-нибудь о сестрѣ и братѣ съ чувствомъ нѣжности или угрызенія, кто скажеть, что это не было въ такую торжественную минуту?

Но теперь онъ не имѣлъ нужды въ братьяхъ и сестрахъ. Рука смерти висѣла надъ нимъ. Она вычеркнула его изъ списка живыхъ созданій, и онь стоитъ на краю могилы.

Онъ заплатилъ деньги за поѣздку въ то село, о которомъ думалъ, и до пріѣзда машины гулялъ покамѣстъ одинъ около рельсовъ, углубляясь по долинѣ и переходя чрезъ темный мостъ, какъ вдрутъ при поворотѣ назадъ, недалеко отъ гостиницы онъ увидѣлъ того самаго человѣка, отъ котораго бѣжалъ. М-ръ Домби выходилъ изъ двери, черезъ которую только что онь вышелъ самъ. И глаза ихъ встрѣтились.

Въ сильномъ изумленіи онъ пошатнулся и отпрянулъ на дорогу. Спутываясь больше и больше, онъ отступилъ назадъ нѣсколько шаговъ, чтобы оградить себя большимъ пространствомъ, и смотрѣлъ во всѣ глаза на своего преслѣдователя, насилу переводя ускоренное дыханіе.

Онъ услышалъ свистокъ, другой, третій, увидѣлъ, что на лицѣ его врага чувство злобной мести смѣнилось какимъ-то болѣзненнымъ страхомъ, почувствовалъ дрожь земли, узналъ, въ чемъ дѣло, испустилъ пронзительный крикъ, наткнулся на багровые глаза, потускнѣвшіе отъ солнечнаго свѣта, — и огненный гигантъ сбилъ его съ ногъ, растиснулъ, засадилъ въ зазубренную мельницу, разорвалъ его члены, обдалъ кипяткомъ, исковеркалъ, измололъ и съ презрѣніемъ выбросилъ на воздухъ изуродованныя кости.

Оправившись отъ изумленія, близкаго къ обмороку, путешественникъ, узнанный такимъ образомъ, увидѣлъ, какъ четверо убирали съ дороги что-то тяжелое и мертвенное, какъ они положили на доску этотъ грузъ, и какъ другіе люди отгоняли собакъ, которыя что-то обнюхивали на дорогѣ и лизали какую-то кровь, подернутую пепломъ.

Глава LVI

Радость за радостью и досада Лапчатаго Гуся

Мичманъ въ большой суетѣ. М-ръ Тутсъ и Сусанна, наконецъ, пріѣхали. Сусанна безъ памяти побѣжала на верхъ; м-ръ Тутсъ и Лапчатый Гусь вошли въ гостиную.

— О, голубушка моя, миссъ Флой! — кричала Сусанна Нипперъ, вбѣгая въ комнату Флоренеы. — Дойти до такихъ напастей въ собственномъ домѣ и жить одной безъ всякой прислуги, горлинка вы моя, сиротинка безпріютная! Ну теперь, миссъ Флой, не отойти мнѣ прочь ни за какія блага въ свѣтѣ: я не то чтобы какой-нибудь мокрый мохъ или мягкій воскъ, но вѣдь мое сердце и не камень, не кремень, съ вашего позволенія!

Выстрѣливъ этими словами залпомъ и безъ малѣйшихъ знаковъ препинанія, миссъ Нипперъ стояла на колѣняхъ передъ Флоренсой и теребила ее на всѣ стороны своими крѣпкими объятіями.

— Ангельчикъ мой! — кричала Сусанна. — Я знаю все, что было, и знаю все, что будетъ, и мнѣ душно, миссъ Флой!

— Сусанна! милая, добрая Сусанна!

— Благослови ее Богъ! Я была ея маленькою нянькой, когда она была ребенкомъ, и вотъ выходитъ она замужъ! Правда ли это, горлинка вы моя, красавица моя, правда ли? — восклицала Сусанна, задыхаясь отъ усталости и восторга, отъ гордости и печали, и еще Богъ знаетъ отъ какихъ противоположныхъ чувствъ.

— Кто вамъ это сказалъ? — спросила Флоренса.

— Силы небесныя, да это невинное созданье, м-ръ Тутсъ! — отвѣчала Сусанна. — Я знаю, что онъ говоритъ сущую правду, и убѣждена въ ней, какъ нельзя больше. Это самый преданный и невинный ребенокъ, какого съ огнемъ не найти среди бѣлаго дня. И будто горлинка моя, миссъ Флой, на самомъ дѣлѣ выходитъ замужъ? О, правда ли это, правда ли?…

Сусанна цѣловала милую дѣвушку, ласкала ее, клала свою руку на ея плечо, плакала, смѣялась, рыдала, и эти смѣшанныя чувства радости, состраданія, удовольствія, нѣжности, покровительства и сожалѣнія, съ какими она постоянно возвращалась къ своему предмету, были въ своемъ родѣ столь женственны и вмѣстѣ прекрасны, что не много подобныхъ явленій можно встрѣтить на бѣломъ свѣтѣ.

— Перестаньте, моя милая! — сказала, наконецъ, кроткимъ голосомъ Флоренса. — Вамъ надобно отдохнуть, успокоиться, Сусанна.

Миссъ Нипперъ усѣлась y ногъ Флоренсы вмѣстѣ съ Діогеномъ, который въ изъявленіе искренней дружбы уже давно вилялъ хвостомъ и лизалъ ея лицо. Поглаживая одной рукою Діогена и приставляя другую къ своимъ глазамъ, она призналась, что теперь гораздо спокойнѣе, и въ доказательство принялась рыдать и смѣяться громче прежняго.

— Я… я… право, душечка моя, миссъ Флой, я въ жизнь не видала такого созданія, какъ этотъ Тутсъ. Да и не увижу никогда, никогда.