Все имена птиц. Хроники неизвестных времен - Мария Семеновна Галина

Любил… А только… Мама сказала, не знаешь ты, агнец мой, что такое злоба людская! Может, спасти он тебя хотел, а может, и нет… Господь разберется. Он все видит, Он и это видел.

Что ж мне не сказал? Я бы отправил за ними… Вернул…

Отправил? Сам бы побежал, поскакал бы, на лучшей верблюдице своей, на белой, коврами бы выстелил дорогу домой перед смуглыми ногами ее…

Прости, отец. Подумал я, вот, Господь повелел, и ты повелел, и ушел Измаил… У него свое царство, у тебя – свое, один я теперь у тебя, значит и любовь твоя вся – теперь мне. Да и мама говорила – приворожила тебя колдунья-египтянка, да и против меня злое умышляет. Что я для них что бельмо на глазу, хозяйский сын, любимый. Я и не верил, а все ж и верил… Прости меня, отец, стыдно мне.

Дрожит, щеки горят, но не плачет – в глаза смотрит.

Подошел на негнущихся ногах, обнял за плечи.

Твоя вина во сто крат меньше моей вины. Или не в ответе я, пастырь своих стад, за тебя, за него, за Агари смерть в пустыне раскаленной, за ложь Саррину? Или не стал я своему племени судией неправедным?

Гладил по голове, в небо не глядел.

Повернулся – где исполин в венце из молний? Вновь отрок сидит на валуне, болтает ногой.

Ладно уж, Авраам, – вздохнул, – довольно, ступай. Принял Господь жертву.

Мою? – вскинулся, спину выпрямил гордо. Царь земли своей, пастырь стад своих, прародитель народа своего. Поют ли в ушах колокольчики, звенят ли? Нет, тишина на плоской вершине, ветер лишь чуть свистит в кустах терновых.

Качает отрок кудрявой головой, смотрит на Авраама, с жалостью смотрит.

Не твою – Исаака. Мальчишка-то твой, сынок балованный, добровольно на алтарь пошел. Ради тебя, дурня старого, – он же не побоялся руку на меня поднять, чтоб тебя, ах ты, трусливый пастырь трусливых, от Господнего гнева прикрыть собою. Ступай же, ибо отпускаю я его, благословенного, да и тебя отпускаю, ибо ты теперь – с ним, не он – с тобой.

А великий народ… – заторопился, – породит он великий народ? Мой народ?

Породит, – отмахнулся, – а то от таких, как ты, великие народы не бывают? Да и малый-то твой покрепче тебя будет. Погоди, еще станут потомки его рассказывать своим потомкам и про тебя, и про него… такого наплетут…

Господь, – выговорил с трудом, но все ж выговорил, едва шевеля непослушными губами, – пускай не гневается на Исаака.

Торгуешься, пастырь народов, – усмехнулся отрок, – ладно-ладно, не тревожься, будет он в руке Господа до дней кончины своей. Да только пускай он запомнит, ягненочек твой, – на вершине своей жизни стоял он сейчас! Ибо предстал он перед Богом и стоял достойно.

Вырвалось из трещины в черном алтаре пламя, встало столбом, ширится столб света, заполняет собой всю вершину, глазам смотреть нестерпимо.

Вот она, милость Господня, думал Авраам, жестокая, опаляющая, а все же – милость! Столько миров у Господа, столько светил, сонмы ангелов у Него, моря света, озера мрака. Что Ему за дело до судьбы одного-единственного человека, Ему, рушащему крепости? А все ж, выходит, есть дело… И если учимся мы постигать величие Его, не так ли и Он учится милосердию? Агарь, Измаил… Что ж, если Господь пожалел одного отрока, почему бы Ему не пожалеть другого? И ежели Ему ведомо, что такое любовь, разве не сжалился Он над горькой любовью несчастного, перепуганного скотовода?

Кто может узреть Господа и остаться в живых, – пробормотал Авраам, заслоняясь рукой от нестерпимого света, – кто может нести Его ношу? А все же… Кто знает, быть может, когда-нибудь… кто-нибудь из твоих потомков, сын мой, сможет без страха смотреть в Его глаза?

За скальным выступом истошно орал перепуганный осел.

Исаак стоял, судорожно сцепив руки, ослепительный горний свет сиял в его глазах, но он не отводил взгляда, запрокинув голову, приоткрыв рот, глядел туда, где, гремя, катилась в лазури золотая колесница. Потом моргнул, повернулся, взял отца за руку.

Пойдем, отец, – проговорил он, – пора домой…

– Вот так и был заключен новый договор, – завершил свой рассказ незнакомец.

Гиви поднял голову и увидел, что тьма вокруг костра побледнела, сам костер почти прогорел, верблюды мирно дремлют, пережевывая жвачку, а птица худ-худ, сидевшая все это время на плече Шейха, приподняла голову и встопорщила хохолок.

– Точно! – воскликнул Шендерович, хлопнув себя рукой по колену. – А я что всегда говорил!

– Ты хочешь сказать, о скиталец, что сия история тебе знакома? – вежливо спросил Шейх.

– Конкретно эта версия – нет, – уклончиво пояснил Шендерович, – я имел в виду, что, если власть на тебя давит, делай по-своему. А то понаставили рогаток в частном бизнесе…

– Я рек не о корыстных стремлениях, – назидательно заметил Шейх. – Впрочем, не стоит слишком сурово судить взыскующих благ земных, поскольку без оных и вовсе худо. Но речь сейчас не о том. Полагаю, вас тревожит будущая участь.

– Истину ты рек, о Шейх, – печально заметил Гиви, – однако же не всю истину, поскольку «тревожит» еще слабо сказано.

Он настороженно оглянулся. На близлежащих скалах птицы анка перекликались и чистили перья, приводя себя в порядок после ночного сна.

– Добавлю, что ветер переменился и несет вам перемену судьбы… – Шейх прислушался к тихому щебету птицы худ-худ, которая, привлекая к себе внимание, нежно ущипнула его за ухо, – я же вас покидаю, ибо там, куда вы проследуете, у вас будут иные покровители.

– Надеюсь, не столь могущественные, – кисло сказал Шендерович.

– Могущество их велико, однако ж лежит в пределах, доступных простому смертному, – успокоил его Шейх.

– А, – обрадовался Шендерович, – местные власти?

– Ну… – задумался Шейх, – в общем, да. Что до меня, то исполнил и я мне предназначенное, а потому удаляюсь. И не советую пускаться в бега, – заметил он, правильно истолковав вдруг ставший рассеянным взгляд Шендеровича, – поскольку, лишившись покровительства, вы подвергаете себя нешуточной опасности.

Он как-то по-особенному сложил губы и мелодично засвистел. Птица худ-худ прислушалась, склонив набок голову, потом сорвалась с места и полетела на восток – птицы анка снялись с места и организованной вереницей потянулись за ней. Черная лента мелькнула в светлеющем небе и растворилась в дымке на горизонте. Шейх проводил их взглядом.

– Ну, мне пора, – сказал он доброжелательно. – Можете не провожать.

– Эй! – возопил Шендерович. – Постойте… Я хотел спросить…

Но тот поднялся, дружелюбно помахал рукой и исчез за скалами. Гиви прислушался, приоткрыв от напряжения рот, но в развалинах было тихо. Их ночной собеседник исчез.

– Эх! – печально проговорил Гиви. – Этот-то приличный человек оказался…

– Да, – согласился Шендерович, задумчиво почесывая затылок, – корректно себя повел в общем и целом. Кстати, кому этот ребе нас сдал, а, корабль пустыни?

– А он сдал? – без особого интереса спросил Гиви.

Ему хотелось, чтобы их наконец-то кому-то сдали. Кому-то относительно вменяемому, кто, во-первых, не варит змею живьем, во-вторых, не волочит