Все имена птиц. Хроники неизвестных времен - Мария Семеновна Галина

Мальчишка сидит на валуне, худощавый, возраста Исаака. Ноги подтянул, обхватил руками, упер подбородок в колени, глядит с любопытством.

В белой рубахе сидит, в нарядном пестром платье, в новеньких сандалиях с медными пряжками.

Выпростал руку, щелкнул пальцами – за спиной, на черном камне, зашевелился Исаак, освобожденный от пут.

Смотрел, глазам своим не веря. Горло пересохло. Едва выговорил:

Ты, Господи?

Мальчишка пожал острыми плечами.

Лишь Голос Его. Господь – повсюду.

Это – Голос? Те явились в сиянии славы своей, плыли, не касаясь земли, ликом светлы, очами грозны, но и ласковы в то же время… А тут – ежели судить по повадкам, пастушок, каких много, а ежели по платью, то и господский сын… Всего лишь.

Ножик-то брось, – деловито сказал мальчишка.

Разжал руки, нож, звеня, ударился о камень, воткнулся в камень, стал торчком, дрожит рукоятью. Ладони все в пузырях, в алых ожогах…

Гордость еще оставалась – распрямил спину, расправил плечи. Проговорил с трудом:

Господь Сам направил меня. Его теперь хочу слышать – не тебя.

Да с чего ты взял, что Он захочет с тобой теперь разговаривать? – удивился мальчишка.

Опустил руку, почесал щиколотку под ремешком сандалии. Покачал головой.

Ах ты… трусливый старый дурень!

Задохнулся. Этот… Голос… Да что он себе позволяет? Был бы грозен, звучал бы из облаков, прогремел бы «Не поднимай руки твоей на отрока!» – пал бы на лице свое, посыпал голову прахом, глаз бы не поднимал, лишь краешком – разорвались облака, распахнулась лазурь, катится в ослепительном блеске Колесница Небесная, тесными рядами ангелы сомкнулись, звучат их голоса: «Глядите, единственный единственного на заклание привел!» Звучат голоса, Господу осанну поют, ему осанну поют, избранному, единственному, верному!

Трусливый? – проговорил сквозь зубы. – То, видно, одному Господу ведомо; чтобы поднять руку на сына своего единственного, большее потребно, нежели простая смелость!

Ну-ну, – поморщился мальчишка, – это ты кому другому скажи. Любовь, мол, вела твою руку… От страха ты сделал это, не из любви…

Господь повелел…

Теперь уже не руки горят, лицо все горит, пылает нестерпимо, кровь бросилась в лицо, в ушах звон, неправильный, не тот, злой звон – точно где-то поблизости колотят в медный чан… Хочется сказать: «Уймите его!» – а кого «уймите»? Кому сказать? Глядит, усмехается.

А ты и послушался!

Гордо поднял голову.

Внял слову Его.

В том-то и дело, – вздохнул мальчишка, – говорил тебе Господь, но не отвечал ты. Только слушал. Да и баран слушать умеет. Ну о чем Господу говорить с бараном? Короче, велел Он передать тебе, что расторгает Договор.

Мальчишка сидел на месте, болтал ногой, обутой в сандалию, но Аврааму показалось, что жесткий кулачок ударил под дых, да так, что согнулся Авраам пополам, выпрямиться не мог, ловил ртом воздух.

Одна еще надежда оставалась у Господа. Что встанешь ты, скажешь: «Нет. Противно мне это, да и Тебе, Господи, такое не пристало. Ибо ставишь слово Твое против промысла Твоего. А коли гневаешься, Господи, то вот я, Авраам, здесь, перед Тобою. Себя отдаю в жертву, не Исаака. Хочешь – прими, хочешь – оставь».

Что Он повелел, то я и сделал. Нет выше слова для меня!

Господь выше, чем слово Его. Сам Господь! Говорил – любишь Его? А кого? Которого? Или Господь подобен Ашторет Аморрейской, этой бабе кровожадной, что ты сына своего поволок на жертвенник? Или сам ты не ходил меж сынами Хетовыми, не говорил им: претит Господу жертва человечиной! Пускай лучше ягнят режут, раз уж не могут без вида крови, без запаха ее! Малкицедек, Царь Правды, Царь Мира, не потому ли тебя, кроткого пастыря, на пастбища свои пустил, что устала земля от кровопролития, что взывает она к Небесам? Авилемех, царь могучий, кровавый царь, седьмой год уж ягненка в храме Урском Господу посвящает – не младенца-первенца. А теперь что скажет – обманул его Авраам, запутал сладкими речами, чтобы лишить силы, чтобы пало царство его, не оставив следа на земле, а сам тайком, на горах Мориа, первенца в жертву кладет, ибо желает возвыситься выше всех земных владык?

Да разве я ради себя? – выдохнул. – Сколько мне еще осталось? Я ж ради народа своего!

Какого народа? – поднял брови мальчишка. – Где этот народ?

Господь обещал…

Обещал, – охотно согласился отрок, болтая ногой. – Но что Он обещал? Сказал Господь, что в сыне твоем вся будущность твоего потомства, великий народ выйдет из чресл его! Так ты, выходит, весь свой великий народ, не одного мальчишку, своими руками потащил на алтарь, точно дикий хананеянин какой? Не поверил, значит, Господу?

Вера моя крепка! И Господу то ведомо.

На отрока этого не глядел. На небо глядел – вот сейчас раскроются небеса, свет прольется в душу, покой, мир вокруг воцарятся, все будет как должно, как заслужено… Или не устал он, Авраам, не вычерпал себя до дна?

Вера? – переспросил мальчишка. – Не страх?

И вдруг, грозно:

Зачем Агарь прогнал? Зачем в пустыне умирать оставил? Без воды, без пищи?

Агарь, тоска моя, птица ночная…

Перехватило горло, дышать не мог. Протолкнул воздух в ноющую грудь, встрепенулся… Вспомнил, как прибежала Сарра, как плакала тогда госпожа, что говорила….

Разве не поднял Измаил руку на Исаака? Из лука не целил? Братоубийства, подобно Каину, не измышлял? По праву был изгнан, по закону…

Из лука? – удивился. – Целил? Сам видел?

Сарра… Сарра сказала!

Ах, Сарра!

Усмехнулся.

А ты, значит, ей поверил!

Поверил, – сказал угрюмо. – Без тебя знаю, Агарь ей была как кость в горле. Дай волю – сердце бы вырвала египтянке, очи бы выела. Но не Сам ли велел: «Во всем, что скажет тебе Сарра, слушайся голоса ее, ибо в Исааке наречется тебе семя!»

Ну сказал, – пожал плечами отрок, – а ты и послушался… да побил бы дуру-бабу хорошенько, может, тогда бы по-другому заговорила! Ради Исаака послушался? Что ж привел его на заклание, ягненочка своего, единственного? Эх ты, трусливый старый дурак, что же мне с тобой теперь делать? Не нужен ты Господу, никому не нужен…

Задумался, поднял руку.

Авраам втянул голову в плечи, молчит…

И впрямь – зачем все? Ради Исаака, избранного, радостного, прародителя народов? Так вот он, избранный, на жертвенном алтаре! Ради Сарры? Так нету мира под благословенной кровлей – скрежетом зубовным исходила госпожа при виде его, не забыла ему египтянку, не простила. Ради Слова Господня, послания Его народам? Да кто ему, Аврааму, поверит, когда понесет он послание руками, обагренными кровью единственного сына своего? Жертвенной кровью?

Из страха… Да и как не бояться – грозен его Господь! Не вышел ли он, Авраам, поутру в поле, тогда, тринадцать весен назад, не хотел видеть, смотреть не хотел, а все ж не удержался, глянул – на Шедом, на Хамарру, на все пространство окрестное, и увидел – вот дым поднимается с земли, как дым из печи. Яма