Все имена птиц. Хроники неизвестных времен - Мария Семеновна Галина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потом, постепенно, водой заполнилось – море Лота, горькое море, соленое море. Мертвое.
Что Авраам? Избранный, уцелевший, оставленный жить милостью Божьей… Тени Шедома и Хамарры стоят у него за спиной, шепчут, шепчут… Кроткая жена Лотова, девочки его безумные, сам племянник, чей разум так и остался там, в ревущем огненном урагане. Говорят, до конца жизни боялся Лот глядеть на свет Божий, выходил из пещеры лишь по ночам, не человек – зверь безумный, беспамятный…
Верно говоришь, – выдохнул, – не из любви… Нет у меня больше любви. Один страх.
Что ж ты, – печально сказал отрок, все еще покачивая ногой, – разве не любящий был, не праведный? Не сам к Нему пришел? Не поклялся ли жить во славу Его? Не возрадовался ли Он, что хоть один такой нашелся – или много на земле Человеков? Тех, что не славы просят, не силы, не богатства? На тебя была вся Его надежда. И нет больше надежды. Ни тебе, ни народу твоему…. Богобоязненный, ишь ты… А когда жену свою, лилию долин, сестрою своею представил, тоже – Господа убоялся? Фараона убоялся, владыки земли Египетской. Почему не стал перед ним, сильный, гордый, не сказал – жена она мне, а попробуешь увести ее в гарем свой, так не миновать Божьей кары… Или не верил, что Господь стоит за плечом?
Да, думал Авраам, верно… Господь стоял за плечом, дыхание Его опаляло, да и сам он, Авраам, сверкал тогда отраженным могуществом Его. Однако ж, вот, отдал Сарру владыке сынов мицраимских, сам отвел. После плакал, зубами скрипел, а все ж отдал… Господа молил – верни! – сжалился Господь, вернул, припугнул пылкого владыку. А вот не с тех ли пор изменилась Сарра к нему, к Аврааму, не могла простить, что вот так, угодливо, торопливо, поспешил поднести чужаку, точно вещь драгоценную. Не с тех ли пор охладела?
А фараон, говорили, так и не перенес потери – умер с тоски…
Показалось вдруг, легче стало дышать. Пока было что терять, боялся. Теперь-то что?
Что тебе с того? – сказал угрюмо. Ты просто Голос. Тень от солнца. Тебе ли знать, каково слабому с сильным? Сказал – и хватит. Убьешь – убей, оставишь – оставь в покое. Сил больше нет.
Убить, – пожал плечами. Смешно получилось, неправильно – рука все так же воздета к небу, легкая, не ведающая устали, – нет у меня на то права, да и зачем? Сам умрешь. Старый ты, Авраам…
Сам знаю.
Не считал лет, но знал, много их, слишком много. Крепок был, бодр, люди дивились – долгую жизнь дал Господь Аврааму, пастырю стад, пастырю народов, верно, заслужил он ее, ибо ходит путями верными. Вот он – у всех на виду, и путь его – вот он, у всех на виду, нелегок этот путь, однако ж всем доступен, ежели потрудиться хорошенько… да и награда велика…
Был ты как драгоценный камень в ладони Господней, а как разожмет Он руку? Вдвое, втрое больше прожил ты, чем тебе отпущено…
Медный котел гудит в ушах, в голове, темно в глазах. Проступают на руках синие жилы, оплетают их, точно виноградная лоза. Ах, что ты со мной творишь, Господи!
Оставь его! Слышишь, ты!
Вздрогнул – Исаак из-за спины вырвался, бросился вперед, точно не перед вестником – перед сверстником своим; сжал кулаки, рукой взмахнул – отрок перехватил его руку, легко, не глядя.
Бодается ягненок-то, – удивился вестник.
Оставь! – твердил Исаак, тщедушный, изнеженный сыночек маменькин, в нарядном жертвенном платье, в новеньких кожаных сандалиях, и все норовил извернуться, пнуть вестника коленкой под дых, а то и еще куда. – Не трогай отца, ты, мерзкий мальчишка! Или не по воле Господа поступил он?
Исаак… – запинаясь, с трудом вытолкнул Авраам, – сынок… Не… надо, он… убьет тебя!
А и пускай, – ужом вертелся в цепких руках Исаак, – или я уже не мертв? Господь меня и так предназначил в жертву, ясно! Сам Господь! Так что попробуй тронь меня! Я – не твой! Я – Его!
Отца жалеешь, – пробормотал вестник тихо, и все ж громом отдавались его речи в ушах Авраама, – а он тебя – пожалел?
Его это дело! И Господа! И не стой между ними! Или сам Господь ты, что расселся тут как хозяин?
Тень от вестника поползла по земле, растет, ширится, всю вершину покрыла тень, и сам он – тень, черная прорезь в синеве небес, пылает на голове венец огненный, глаза холодным серебром сияют, точно луны.
Смотри на меня, ягненочек, смотри хорошенько!
Исаака отшвырнуло на землю, упал, всхлипывая, вновь вскочил…
Все равно, – вытирая нос рукавом, – не верю я, что ты – от Господа. Разве стал бы Господь так отца моего обижать? Господь добрый! Он по правде судил бы! По справедливости!
В вышине вспыхнули серебряные глаза.
Добрый? Господь не добрый. И не справедливый. Он – Господь.
А кому он нужен – такой? – удивился мальчик.
Вскинулся Авраам, рукой глаза прикрыл.
Молчи, – шепчет Исааку. – Нельзя с Ним так! Молчи…
Испепелит ведь, да что там – испепелит… Все горы Мориа до основания сроет!
Усмехается Голос:
А тебе кто нужен, крикун? Или не свободны вы в выборе своем, что все на Господа валите? Или вы впрямь агнцы бессловесные? Или дети малые? Или, хуже того, умом скудны, что без пригляду да опеки сгинете, все как один? А Господь – Он не пастырь, не нянька! Не внемлющих взыскует – ведающих!
Исаак вновь рванулся вперед, заслонил отца, стоит запрокинув голову.
Тогда с меня и спрашивай, – задохнулся, продолжал торопливо, – это я, я во всем виноват! Это я струсил! Из-за меня Измаил погиб!
Замолчи, – хрипло проговорил Авраам, наконец опомнившись, – что ты еще выдумал?
Нет, я правду говорю, – торопился Исаак, – тогда, в холмах, вдвоем с Измаилом… смоква там росла, потянулся я к плодам, Измаил сзади шел, со своим луком. Кричит: «Не двигайся! Замри!» Рядом со мной просвистела стрела, вонзилась в ствол. «Теперь гляди, – говорит, – за какую ветку хотел ты ухватиться. Впредь смотри, куда лезешь!» Змея там была, на дереве, стрела прямо в голову ей вошла, прибила к стволу. Колени у меня подогнулись, сел я, где стоял, гляжу – мама бежит. Подбежала, схватила на руки. Измаил стоял гордый, довольный, благодарности ждал, наконец-то мир будет под кровлей шатров – или не спас он сейчас меня у нее на глазах? Поглядела она на него, как обожгла, отвернулась и уж больше не глядела. И меня увела.
Что ж ты молчал, сынок?
Опустил голову Исаак, на Вестника не смотрит, да и на отца тоже. Потом поднял взгляд, глянул прямо в душу.
Боялся.
Чего боялся? Или не любил
