Могучая крепость - Дэвид Вебер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В то же время, сокрушительный удар, нанесённый Гарвеем организации Веймина, положил конец всему скоординированному, централизованно управляемому сопротивлению. Горстка его людей смогла спастись, но они были слишком рассеяны, слишком глубоко загнаны в подполье, чтобы многого добиться. Это привело «спонтанные инциденты», за которыми тщательно ухаживал Веймин, к внезапной, подкашивающей колени остановке. Те, что остались, гораздо чаще являлись вспышками чистого бандитизма, как бы мало Шилейр ни хотелось это признавать. Они больше не были тщательно нацелены. В действительности, они были настолько плохо нацелены, что были практически случайными, почти с такой же вероятностью нанося урон не только предателям, но и Храмовым Лоялистам. Это обращало постоянный поток этих Храмовых Лоялистов против людей, ответственных за их собственные потери. А с теми, кто был ответственен за это, также безжалостно расправлялись власти. Это означало, что те, кто пытался сопротивляться оккупации, всё чаще рассматривались как источник насилия и разрушений, в то время как те, кто поддерживал оккупацию, рассматривались как защитники граждан от актов насилия.
Потребовался бы бедардист, чтобы объяснить Шилейру эту логическую цепочку. Конечно, любой должен быть в состоянии понять, что именно присутствие оккупантов спровоцировало насильственный ответ. В таком случае, какая запутанная цепочка рассуждений могла бы поставить им в заслугу подавление насилия, а не возложить на них вину за то, что они сами вызвали его?
И всё-таки, какой бы странной ни казалась ему эта мысль, он не мог отрицать, что это происходит. И, что ещё более обескураживающе, Регентский Совет на самом деле завоевывал всё большее уважение, даже среди столичных Храмовых Лоялистов, за свою «сдержанность». Никого не арестовывали просто так и не бросали в тюрьму «на всякий случай». Гвардейцы Гарвея не были особенно мягки с теми, кто сопротивлялся аресту, но любому, кто был арестован, также предъявлялись обвинения. И никто из тех, кому было предъявлено обвинение, не был наказан без суда. И пока они находились в тюрьме в ожидании суда, им был разрешен доступ к священнослужителям из Храмовых Лоялистов и членам семей… что только опровергало все слухи о тайных пытках заключенных.
Было довольно много казней, и все в Менчире знали, что их будет ещё больше, но Регентский Совет был скрупулёзен в поддержании хотя бы видимости справедливости.
Было удручающе ясно, что на юго-востоке — по крайней мере, в тех масштабах, в которых они нуждались — не будет всеобщего восстания. Конечно, оставалась какая-то поддержка, какие-то узлы сопротивления, и, вероятно, значительная часть людей проявила бы, по крайней мере, пассивное сопротивление, когда настанет момент. Но ничто из этого не могло скрыть тот факт, что, когда они, наконец, начнут здесь, на севере, своё собственное восстание, они инициируют не всеобщее восстание, а начнут прямо здесь, в Корисанде, гражданскую войну между теми, кто готов лизать руку черисийцев, и теми, кто по-прежнему верен Матери-Церкви и князю Дейвину.
«И каждый день постепенно перевешивает шансы против нас, — с горечью подумал Шилейр. — Каменная Наковальня и Тартарян уже готовятся к тому, чтобы расширить свою аккуратную маленькую цитадель там, на юго-востоке, и, судя по слухам, барон Чёрного Утёса собирается отдать свою душу и публично поддержать их».
Он стряхнул с себя гнетущие мысли и кивнул Скалистому Холму.
— Я думаю, что да, милорд, «разочаровывающие» было бы одним из способов описать эти сообщения, — сухо сказал он.
— Что ж, у меня есть кое-какие новости, которые, я думаю, гораздо более обнадёживающие, — сказал ему граф. — Боюсь, это не имеет никакого отношения к тому, что происходит там, на юге. Но Зебедайя наконец-то перестал танцевать вокруг да около.
— Перестал? — Шилейр выпрямилась, выражение его лица внезапно стало напряжённым, и Скалистый Холм улыбнулся. Прелат подумал, что это была не особенно приятная улыбка.
— О, он перестал, Ваше Высокопреосвященство. На самом деле, я думаю, что танец, возможно, пришёл к более полной остановке, чем он думает.
— В каком смысле?
— Он был очень осторожен, общаясь только устно, через личных представителей, которым он доверяет, — сказал Скалистый Холм. — О, я переписывался с ним, но ни одно из наших писем не содержало ничего компрометирующего. У нас обоих были веские причины избегать этого.
Граф поморщился, а Шилейр фыркнул. Для Томиса Симминса, Великого Герцога Зебедайского, предательство было так же естественно, как дыхание. Если бы Скалистый Холм был настолько неосторожен, чтобы включить какое-либо открытое упоминание об «измене» в письмо посланном Зебедайе, Великий Герцог продал бы его Кайлебу и Шарлиен в тот момент, когда это дало бы ему хоть какое-то преимущество.
— Но, — продолжил граф, — он, наконец, установил определённый график поставок нам новых нарезных мушкетов. И он сказал об этом в письменном виде.
— Да вы шутите!
— О, нет. — Улыбка Скалистого Холма стала тоньше, чем когда-либо. — Конечно, он не понимал, когда передавал это мне. Его переписка со мной по-прежнему является воплощением благоразумия, но ему пришлось быть немного более… откровенным в его инструкциях своим посланникам. Я знал об этом в течение некоторого времени, и я боюсь, что его нынешний посланник был атакован и жестоко ограблен прошлой ночью.
Граф сложил руки перед собой и на мгновение благочестиво поднял глаза к небу.
— Конечно же, я веду расследование, и посланник — который получил лишь незначительные травмы и потерял все свои драгоценности и деньги — разрывается между упоминанием того факта, что в его украденном поясе с деньгами содержались его последние инструкции, и надеждой на Шань-вэй, что мы никогда не поймаем воров, сделавших это.
— Вы думаете, он действительно не понимает, что они уже у вас… что они явно у вас, милорд? — спросил Шилейр, чьи глаза сузились.
— О, он должен признать, что такое возможно, Ваше Высокопреосвященство. Но это было очень убедительное ограбление, поверьте мне на слово. И воры явно планировали перерезать ему глотку, чтобы убедиться, что не будет свидетелей, перед тем, как ему удалось «сбежать», что должно заставить его, как минимум, немного сомневаться в моей причастности. Он знает, что я должен знать, что если
