К. Р. - Элла Матонина

«Павловск. Пятница, 25 июля. События развертываются с необычайной быстротой. Франция объявила войну Германии. Англия, в политике которой у нас не были уверены, объявила войну Германии. Германия встретила неожиданное сопротивление Бельгии, когда, нарушив ее нейтралитет, бросила свои войска на Францию через Бельгийские земли».

«Пятница, 1 августа. Управитель дел, генерал инспекции Полторацкий приготовил мне к подписи бумагу на имя Военного министра с протестом против распоряжения, которым офицерам воен. — учебн. заведений запрещен перевод в действующую армию, и с указанием, что офицеров, имеющих боевой опыт и, стало быть, необходимых на войне, могут заменить в заведениях прапорщики запаса. Я бумаги этой не подписал, а сделал на ней длинную резолюцию: имеющие боевой опыт офицеры высших учебных заведений составят в армии совсем ничтожный процент, а прапорщики запаса едва ли явятся желательными воспитателями».

«Павловск. Понедельник, 18. (19 августа). Вечером жена получила телеграмму от Буксгевдена из Копенгагена; в тамошних газетах сказано, будто наш Костя в плену у немцев. А он только что писал матери из-под Варшавы, правда, число отправления письмеца не было означено».

«Вторник, 19. Сегодня утром в „Новом Времени“ как громом поразило сообщение Верховн. Главнокомандующего: неприятель стянул большие силы, от его артиллерии мы понесли большие потери. Погиб генерал Самсонов (командующий 2-й армией). Бедный Самсонов, мой подчиненный по Елисаветградскому училищу, а потом Туркестанский генерал-губернатор! Я его и любил и ценил. Пожалуй, если убит Самсонов, то верна и весть о пленении Кости».

«Четверг, 21. (22-го). На этих днях Высочайше поведено переименовать Петербург в Петроград».

«Павловск. Среда, 27. (28-го). Солнечно. Парк уже в осеннем уборе, жадно читаешь газеты трижды в день. Лазарет, устроенный женой в казармах Сводно-Казачьего полка, готов и освящен. Скоро туда привезут раненых… Бедный летчик Нестеров погиб под Львовом, сражаясь в воздухе с австрийским аэропланом».

«Павловск. Четверг, 28. (29-го)… … Непонятное творится с нацией, давшей миру Гёте, Шиллера, Канта, Вагнера; куда девался ее идеализм, что сталось с ее нравственностью! Парламентеров забирают в плен, выкидывают белый флаг, а потом вероломно стреляют, бросают с аэропланов бомбы на неукрепленные города, пристреливают раненых. Навестил А. А. Майкову на новой квартире по 18 линии № 7, получил от нее последние корректурные листы 2-го тома нового издания моих стихов».

«Павловск. Суббота, 30. Погода как летом. Гулял без верхнего платья. Листва окрасилась во всевозможные осенние цвета. Один вяз над круглым озером, близ старого шалэ, весь лиловый… пришло известие, что убит Чигаев, измайловец, игравший Никодима в „Царе Иудейском“. Убиты также измайловцы Лялин и Кучевский. Последний играл Трибуна в моей драме».

«Павловск. Пятница, 5 сентября. Когда Елена была в действующей армии, то обедала в вагоне у Ренненкампфа и видела у него начальника штаба Янушкевича, который производил наилучшее впечатление. Он хорошо осведомлен о крупных неладах между главнокомандующим армиями Северо-Западного фронта Жилинским и подчиненным ему командующим 1-ой армией Ренненкампфом. Эта рознь стоила жизни многим воинам».

«Суббота, 7. (Павловск, 8 сентября). Несколько дней назад вышло издание Сергиевского „В строю“. Это мои военные стихотворения, украшенные иллюстрациями. Есть книжки по 40 коп., есть и по 25, приложены мой портрет и автограф, а также краткая биография. Теперь вышло и роскошное (20-рублевое), иллюстрированное в красках издание моего „Царя Иудейского“, первую книгу которого я послал Государю…»

В этот же вечер Константин Константинович отправляет письмо своему другу:

«Дорогой Анатолий Федорович, жена очень сердечно благодарит Вас за… сочувствие ее материнской тревоге. До сих пор, благодарение Богу, у нас хорошие вести о всех пятерых сыновьях и зяте. Вы, конечно, приняли к сердцу, притом больному… утрату нашей милой старушкой Ю. Ф. Абаза ее внука, павшего на поле брани среди Преображенцев, понесших крупные потери, а также гибель знакомых Вам Измайловцев. Моя муза упорно молчит уже более года. В переживаемое нами время требуется исключительное вдохновение; есть вещи, о которых лучше молчать, если не находишь силы сказать что-либо веское и важное».

Шла война. А в памяти все еще были мирные картины: играет юнкерский марш, весело бьется сердце при виде юнкеров в белых рубахах с голубыми, обшитыми серебряным галуном погонами, в фуражках с красными околышами и козырьками. Он входит в их толпу, и пошли расспросы — кто такой, откуда, или, если попадалось знакомое лицо, он угадывал фамилию и корпус. Вспоминалось, как в Осташево приходил проситься в училище студент Киевского политехникума, а камердинер наблюдал за ним в стеклянную дверь, опасаясь, как бы студент не вздумал посягнуть на жизнь Великого князя. Помнился и Федор Прокофьев, реалист из костромских крестьян, появившийся у него в приемной холодной осенью, бедный и жалкий, умолявший его принять в корпус, так как ему некуда было деваться. А потом он видел этого Прокофьева в форме кадета, молодцеватого, стройного.

Где они сейчас, эти молодые ребята?…

Сын Олег тяжело болел, но с появлением первых слухов о войне немедленно вернулся в полк. «По мобилизацией ному плану все, что нужно было делать для приведения полка в боевую готовность, было рассчитано по часам и минутам. Я был счастлив, что иду на войну… Мне сшили в полку солдатскую шинель, но погоны на шинелях мы носили в начале войны золотые», — писал Олег в полковом дневнике.

Братья Олег, Гавриил и Игорь Константинович еще 29 июля получили повестку явиться в Зимний дворец на молебен. Они вошли в Николаевский зал, который был полон в основном офицерами, следом за Николаем П. По окончании молебна Царь объявил о начале войны и вышел с Царицей на балкон. Огромная толпа людей, собравшихся на Дворцовой площади, опустилась на колени…

Из Зимнего дворца братья поехали в часовню Спасителя на Петербургской стороне, оттуда — в Петропавловскую крепость, чтобы помолиться у могил предков и попросить «помочь быть их достойными на поле брани». Они побывали и на Смоленском кладбище на могиле Ксении Блаженной. В семье Великого князя все чтили святую Ксению, неотъемлемую часть души Северной строгой столицы. Дома старший брат Иоанн предложил всем причаститься перед отъездом на фронт. В Павловской дворцовой церкви было пусто, служил архимандрит Сергий, и только какая-то простая женщина плакала и причитала в углу.