Сталин. По ту сторону добра и зла - Александр Ушаков

Этот союз — главный козырь, который я приберегу до конца игры. Возможно, это будет самая решающая игра в моей жизни. Но нельзя начинать ее преждевременно, и ни в коем случае нельзя позволять всяким писакам болтать на эту тему. Однако если я достигну своих целей на Западе, то круто изменю свой курс и нападу на Россию. Никто не сможет удержать меня от этого. Что за святая простота — полагать, что мы будем двигаться все прямо и прямо, никуда не сворачивая!»

Слышал ли эту весьма знаменательную во многих отношениях фразу Гитлера Сталин, в которой, как это теперь видно, был изложен план действий фюрера с точностью один к одному?! Впрочем, если даже и слышал, то большого значения ей вряд ли придал. По той простой причине, что мало верил тому, что говорилось для всех. Как и вообще не верил политикам. Еще Ильич научил. А уж что касается Гитлера, то, если слушать все то, что он уже успел наговорить, всему миру надо было давно сдаться Германии.

Да если бы даже он и принял все сказанное Гитлером за чистую монету, то что в ней было странного или такого уж удивительного? То, что Гитлер готовил себе политические козыри? А что, разве Черчилль или он сам играли без них? То, что он хотел идти на Запад? Так он и сам того хотел! Что же касается его поворота на Восток, то... это еще бабушка надвое сказала! Недолго сказка сказывается, да долго дело делается! Это Запад надо было еще победить! Ну не мог же предположить Сталин, что Гитлер пройдет все эти «гнилые демократии» в полтора месяца...

Удивительным было другое. То, что эта фраза оказалась чистой правдой, хотя и сам Гитлер вряд ли верил в то, что тогда говорил. Но поймет это Сталин только в те самые драматические дни своей жизни, когда, ударившись в депрессию, будет пить водку и курить в одиночестве на своей даче...

Но все это будет только через два года, а пока... пакт был подписан, и Сталин пребывал в эйфории, считая его своей наимудрейшей хитростью. В чем ничего необычного не было: Сталин и на самом деле считал себя великим стратегом. А вот то, как этот пакт был подписан, не может не вызвать вполне закономерных вопросов.

Как правило, подобные документы готовятся не за один день и даже не за один месяц. А тут... все было прямо-таки по Цезарю: сошлись, прочитали, подписали... И, думается, версия о том, что это подписание готовилось задолго до приезда Риббентропа в Москву, имеет право на существование. Что и подтверждает найденная в архивах германского МИДа инструкция, текст которой гласил: «В противоположность ранее намеченной политике мы теперь решили вступить в конкретные переговоры с Советским Союзом». И как тут не вспомнить о последнем козыре в самом конце игры?

Эту версию подробно рассматривает в своей очень интересной книге «Государство и революция» В. Шамбаров: «Сами же переговоры велись настолько конспиративно, что о них не знали даже члены сталинского Политбюро и гитлеровские военачальники».

По данным дипломата и сталинского переводчика В.М. Бережкова, конкретная подготовка пакта велась с 3 августа в Берлине — между Астаховым и нацистским дипломатом Шнурре и в Москве — между послом Шуленбургом и Молотовым. То есть эта подготовка началась даже раньше, чем англосакская делегация со множеством проволочек выехала в СССР. Политбюро Сталин проинформировал лишь 19 августа, неожиданно для присутствующих сообщив о намерении заключить пакт с Германией. А в 23 часа 21 августа германское радио передало сообщение, что рейх и Советы договорились заключить пакт о ненападении. За сутки до его подписания.

То есть все вопросы были уже утрясены, и в Берлине были уверены, что союз будет заключен. А утром 22 августа, когда Риббентроп только еще направлялся в Москву, Гитлер провел в Оберзальцберге совещание с командующими видами вооруженных сил, где тоже с полной уверенностью говорил: «С самого начала мы должны быть полны решимости сражаться с западными державами. Конфликт с Польшей должен произойти рано или поздно. Я уже принял такое решение, но думал сначала выступить против Запада, а потом уже против Востока. Нам нет нужды бояться блокады. Восток будет снабжать нас зерном, скотом, углем...»

На этом же совещании он говорил и другое: «С осени 1933 года... я решил идти вместе со Сталиным... Сталин и я — единственные, которые смотрят только в будущее... Несчастных червей — Даладье и Чемберлена — я узнал в Мюнхене. Они слишком трусливы, чтобы атаковать нас. Они не смогут осуществить блокаду. Наоборот, у нас есть наша автаркия и русское сырье... В общем, господа, с Россией случится то, что я сделал с Польшей. После смерти Сталина, он тяжело больной человек, мы разобьем Советскую Россию. Тогда взойдет солнце немецкого мирового господства».

И если это все так и было на самом деле, то все эти бесконечные предложения и переговоры с Западом явились для Сталина самой настоящей ширмой, за которой готовился тот самый договор, которым он дорожил больше всего и который, в конце концов, будет стоить ему, возможно, его самого горького разочарования в жизни.

Подписание Сталиным Пакта о ненападении с Германией вызвало весьма негативный отклик в мире. Да и в Советском Союзе, где до последнего времени велась весьма активная антифашистская пропаганда, далеко не все понимали суть происходящего.

Да что там 1930-е годы! И по сей день пакт Молотова — Риббентропа вызывает неоднозначное к нему отношение, и Сталину достается за него так же, как в свое время доставалось Ленину за «позорный» Брестский мир. Хотя хватало и таких, кто его приветствовал. «Пакт 1939 года, — писал в одной из своих статей Константин Симонов, — и сейчас продолжает казаться мне государственно-разумным в том почти безвыходном положении, в котором мы оказались тогда, летом 1939 года, когда угроза того, что западные державы вот-вот толкнут нас на фашистскую Германию, стала самой прямой и реальной.

И все-таки, когда оглядываешься назад, чувствуешь, что при всей логической государственной разумности этого пакта многим из того, что сопровождало его заключение, у нас, просто как у людей, была почти на два года психологически отнята какая-то часть необходимо важного самоощущения, которое составляло и составляет нашу драгоценную особенность и связывается с таким понятием, как «первая страна социализма»... То есть случилось нечто в моральном плане очень тяжелое».

Оно и понятно. Ведь дело дошло до того, что Берия дал секретное распоряжение администрации ГУЛАГа, которое запрещало обзывать политических заключенных «фашистами». А сам Сталин приказал всем компартиям свернуть антифашистскую борьбу. И теперь могучая машина советской пропаганды была развернута в сторону «англо-французского империализма», что, конечно же, не могло не вызывать недоумения у европейских коммунистов, добившихся определенных успехов в борьбе с фашизмом.

Возмущались «дружбой» СССР с Германией и левые социалисты, которые принимали активное участие в борьбе против фашизма в Испании, Италии и других странах. А самые горячие головы даже обвиняли Советский Союз в дезертирстве «с фронта антифашистской борьбы». Но Сталина мало волновали все эти нападки, и он прекрасно знал, что значил для его страны договор с Германией. И не случайно такой политик, как Черчилль, назвал пакт Сталина с Гитлером мерой, «продиктованной обстоятельствами».

«Невозможно сказать, — писал он, — кому он внушал большее отвращение — Гитлеру или Сталину. Оба осознавали, что это могло быть только временной мерой, продиктованной обстоятельствами. Антагонизм между двумя империями и системами был смертельным. Сталин, без сомнения, думал, что Гитлер будет менее опасным врагом для России после года войны против западных держав»... «Если их (русских. — Прим. авт.) политика и была холодно расчетливой, то она была также в тот момент в высокой степени реалистичной». Черчиллю вторил известный английский автор книги «Россия в войне 1941 — 1945» Александр Верт. Он считал, что «у русских не было другого выбора».

Думал ли Сталин о тех геополитических перспективах, какие ему мог дать союз с мощной и агрессивной Германией? Наверное, думал. И если верить его дочери Светлане, он даже после войны часто говорил: «С немцами мы были бы непобедимы!» И как тут не вспомнить переговоры Сталина с Германией во второй половине 1940 года относительно раздела сфер влияния в мире после предполагаемого им разгрома Англии.

И что бы ни говорили о пакте Молотова — Риббентропа, именно он позволил СССР получить двухгодичную отсрочку. Беда лишь в том, что именно Германия сумела лучше использовать эту самую отсрочку. Одну за одной захватывая европейские страны, германская армия приобретала не только необходимый для ведения масштабной войны опыт, но и психологию победителей, в то время как Красная Армия продемонстрировала всему миру свою полнейшую неспособность к боевым действиям в войне с Финляндией.