Соседи (СИ) - Drugogomira

Зачем травмировать? https://t.me/drugogomira_public/424

Егор, мы пришли за тобой https://t.me/drugogomira_public/425

Они https://t.me/drugogomira_public/426

Живее всех живых https://t.me/drugogomira_public/428

Ей понравится https://t.me/drugogomira_public/429

Незримое присутствие https://t.me/drugogomira_public/430

Человеку нужен человек https://t.me/drugogomira_public/431

У нас есть эти силы, есть крылья! https://t.me/drugogomira_public/432

“...Перестаньте…” https://t.me/drugogomira_public/435

Ненавидишь зеркала https://t.me/drugogomira_public/437

====== XXXI. Холодно ======

Что не так?..

Вопрос мучил Ульяну больше трёх суток, бился в гудящей черепной коробке обезумевшей раненой птицей. Преследовал днем и ночью: тревожными снами, страшными предположениями, искусанными губами и тяжестью на сердце, что росла с каждым полученным сообщением. Время застыло, не желая двигаться, и, казалось, Уля, подчиняясь его внезапной прихоти, а может, пытаясь преждевременно не тронуться рассудком, застыла вместе с ним. Но сейчас, когда за десять часов до посадки её рейса в Москве Егор написал, что встретить не сможет – срочный заказ де у него внезапно нарисовался – остатки разума её покинули. Очень важный, видимо, заказ, раз он выбрал работу. Сидя в крохотном зале ожидания небольшого международного аэропорта, размерами напоминающего железнодорожный вокзал провинциального города, и чувствуя, как медленно сходит с ума, Ульяна бездумно пялилась на жалкую горстку сообщений, что он прислал за минувшие несколько дней. Раз, два – и обчёлся. Сдержанные, короткие, лишенные эмоций, призванные информировать и только. В сумме на последние три с хвостиком дня пришлось штук пятнадцать, не больше. Раньше штук пятнадцать могло упасть за час.

Раньше. В жизни, растворяющейся миражом.

Вот они, пятнадцать штук. И половина из них – ответы на её сначала обеспокоенное, а на излёте минувшей ночи близкое к истерике: «Егор, что случилось?». Одинаковые отмашки, как под копирку все: «Всё окей. Устал».

Ну… Не сможет встретить, ну и что? Казалось бы, подумаешь, вечером наверстают… Но буря в душе не успокаивалась, паника усиливалась, руки крупно тряслись, и телефон пару раз успел вывалиться под ватные ноги. Участливая женщина на соседнем кресле, наклонившись к уху, прошептала: «Девушка, вам плохо? Может, врача позвать?». Занавесившись волосами, Уля отчаянно замотала головой: да, плохо, но болеет не тело, а душа, чем здесь поможешь? Впереди восемь с гаком часов лёта и два часа до дома. Впереди – бесконечные часы ожидания его возвращения с работы. Впереди – вязкая неопределенность, и, видимо, разговор, который расставит всё по своим местам.

Что может быть хуже пытки неизвестностью? Что?!

Она ждала. Отсчитывала эти дни, минуты. Представляла, как объявят посадку, как шасси коснутся угольно чёрной от трения шин взлетно-посадочной, как подгонят трап или откроют рукав. Как понесётся к выходу через все кордоны, как наконец окажется в руках, каким счастьем в тот момент её затопит. Как размоется и станет несущественным всё остальное, как мир замкнётся на нём одном. Как, собравшись с духом, признается. Обещала же… Он же там всю голову уже себе сломал.

А теперь…

Что теперь? Что?

Всё – её крепнущая вера и мечты – всё рассыпа́лось в режиме live. Эти пятнадцать сухих сообщений – как пятнадцать гвоздей в крышку гроба окрепших было надежд. А казнь отложена до вечера. А может, до ночи. А может, до завтра…

Онемевшие пальцы с пятой попытки отстучали по клавиатуре: «Тогда до вечера :) Я ужасно соскучилась». Текст улетел, а Уля, зажмурившись, обхватила себя руками и оцепенела. Всё еще пыталась надеяться, верить в лучшее, еще ждала, но пойманное в ледяные тиски, сжавшееся в крохотный комочек сердце отказывалось утешаться иллюзиями. Знало уже, что не увидит того ответа. У них не получилось. Не вышло.

10:50 От кого: Егор: Хорошего полёта

***

Как домой попала, не помнит. Почти ничего не помнит. Мало.

…Что Москва встретила десятком оттенков серого и накрапывающим дождём. Активированный на посадке телефон равнодушно уведомил о трёх сообщениях – от Юли, мамы и отца. Все с одной и той же просьбой сообщить о прилёте. От него – совсем-совсем ничего, круглый ноль.

…Что из такси звонила бабушке и отвратительно фальшиво изображала развеселую беспечную внучку. А после, упёршись лбом в стылое стекло, смотрела в окно и ничего перед собой не видела. Что таксист оставил попытки вытянуть из своей пассажирки хоть слово. Язык не ворочался, обращения к себе не воспринимались: внутри замкнуло, силы вытекли из неё вместе с последней надеждой, оставив полой.

…Что было холодно.

…Что «Ямахи» во дворе не обнаружилось, а за его дверью затаилась отдающая по мозгам тишина. Как, впрочем, и за её. Удивляться было нечему: в разгар среды мама в институте, у неё шесть пар, научная работа, а значит, ранее восьми вечера дома её не ждать. А Юлька вышла в офис, не рванешь к ней за утешением. Одно спасение – Коржик. Помнит Коржика. Жалобно мяукнув, кот уже на пороге упал под ноги – и всё, и по пятам, и больше ни на шаг, пока она, не находя себе места, бессистемно шарахалась по квартире приведением.

…Что устала бояться молча, устала держать себя в узде. Рухнула на кровать, зажмурилась и истерика прорвалась наружу, выжигая остатки живого.

Больше ничего. Морду Коржа у самого лица, отчаянную вибрацию хрупкого кошачьего тельца, щекотные усы и непрестанно тыкающийся в горящие веки холодный, мокрый нос. Пустоту, которой обратилась.

Холодно.

После – опять. Никак не желающий рассеиваться туман… Бледное закатное небо сквозь щёлочки опухших век, звон связки ключей в коридоре. Смутно помнит, как, сшибая углы, вылетала на звук, в чём была. Как распахнула дверь и изваянием застыла на пороге, не в состоянии осознать картину, что предельно ясно видели глаза. Как наотрез отказывалась им верить. …Обрывки диалога и собственные тщетные попытки стереть гримасу отчаяния с пылающего лица. Простуженно-сиплое: «А где Егор?». Как засасывало в чёрную дыру.

— …Квартиру снимаю. …Ключи отдал. …Миша.

…И свое зацикленное, глупое, звучащее глухим, бессмысленным рефреном откуда-то издалека:

— Где Егор?..

Не доходило до неё, не хотело доходить, не могло осесть и уложиться в липкой, вязкой манной каше, в которую в одночасье обратился мозг. Сердце заявило категоричный протест против невыносимой пытки и остановило ход.

— Не знаю. Где-то. …Не отчитывался.

Миша… Как с угрожающей скоростью приближался пол. Как, опершись плечом о косяк и глядя сквозь этого человека, упрямо выстаивала… Непонятно зачем.

Беспокойное:

— А вы ему кто?

Голос ещё помнит. Явно занервничал этот Миша, наблюдая реакцию незнакомой зарёванной девахи. Два валика вместо глаз и красные пятна на лице, без всяких сомнений, обратили её страшилой. Набитым лезущими из-под кожи иголками Страшилой{?}[А.Волков – «Волшебник Изумрудного города»]. Помнит, как плевать на всё было. Из неё словно изъяли саму сущность, саму жизнь, душу, нашпиговав кожано-костяной мешок иглами и соломой. Начни кто в эти секунды нож ей под рёбра всаживать, может, и не заметила бы.

Помнит, как подумала, что нет теперь никакой разницы, кто. Больше никто, значит. Как медленно оседало понимание, и кто-то обдирал внутренности, снимая слои тонкими лоскутами. Как больно дышалось. Как вертелись и плыли бежевые стены коридора. Как холодно и пусто было. Как звенело искажённое пространство. Здесь две недели назад он целовал её в лоб перед тем, как разойтись на ночь.

— …Никто. Соседка.

— Девушка?.. — позвал новоявленный сосед. Голос зазвучал тревожнее, и стало понятно: точно напугала. «Приятное», должно быть, вышло знакомство, запомнит этот… Миша. — Слышите меня? Слушайте… Девушка-а-а? Эй?!

Ещё кивнула, помнит. Да, заставляла себя включиться и воспринимать, а взгляд вцепился в выглядывающие из-под подворотов его джинсов кричаще красные носки. Это огненное пятно помогало держаться поверхности.