Франкенштейн, или Современный Прометей. Последний человек. - Шелли Мэрри

Истоками замысла романа М. Шелли о создании искусственного человека могли стать тематически близкие сюжеты литературных произведений, которые входили в это время в круг ее чтения. Среди них - гётевский "Фауст", первую часть которого с листа, прозой, переводил Байрону его приятель М.-Г. Льюис, автор "Монаха", посетивший виллу Диодати в августе 1816 г.; впоследствии поэт признавался, что воспоминания об идеях и ситуациях гётевской трагедии обступали его во время сочинения "Манфреда". Фаустовские вопросы о перспективах и границах познания, о степени его благотворности для человечества, о нравственной ответственности того, кто несет знание, перед теми, кому он его передает, не могли не затронуть и ищущий ум М. Шелли, - хотя бы в силу никогда не покидавшего ее ощущения себя как пу* См.: Shelley М. On Ghosts // The Магу Shelley Reader: Containig "Frankenstein", "Matilda", Tales and Stories, Essays and Reviews, and Letters by Mary Wollstonecraft Shelley / Ed. by Betty T. Bennett and Charles E. Robinson. N.Y.: Oxford Univ. Press, 1990. P. 336.

** См.: Varma D. The Gothic Flame. L., 1959. P. 198.

*** "Готическим" романом, хотя и с оговорками, называет "Франкенштейна" Н.А.

Соловьева в книге "У истоков английского романтизма" (М.: Изд-во МГУ, 1988. С. 118). А известный исследователь "готической" литературы и культуры Фред Боттинг видит во "Франкенштейне" ярчайший образец жанра (см.: Botting F. Gothic: The New Critical Idiom. N.Y.; L.:

Roudedge, 1996. P. 101).

4* См.: Зенкин С. Французская готика: в сумерках наступающей эпохи // Infernaliana:

Французская готическая проза ХУШ-XIX веков. М: Ладомир, 1999. С. 6-8. Воплощением женской "готики", призванной только напугать (to scare) своего читателя, называет роман Мэри Шелли Эллен Моерс (см.: Moers Е. Female Gothic: The Monster's Mother//M. Shelley.

Frankenstein. The 1818 Text, Contexts, Nineteenth-Century Responses, Modern Criticism / Ed.

by J. Paul Hunter. N.Y.; L.: W.W. Norton & Company, 1996. P. 214. (A Norton Critical Edition)).

Н.Я. Дьяконова, Т.Н. Потницева. Мэри Уолстонкрафт Шелли... 503 тешественницы по океану изменчивой, исполненной сотни непредвиденных опасностей жизни. Как и всех интеллектуалов послереволюционной поры, ее беспокоила проблема возможностей и последствий дерзновенного порыва человеческой мысли, сумевшей бросить вызов философским, научным и религиозным догмам.

И в этом М. Шелли продолжает не столько Гёте с его, по словам В.М.

Жирмунского, "оптимизмом разума"*, сколько более ранние легенды об ученом-чернокнижнике Фаусте, относящиеся к европейскому Возрождению - эпохе, которая была отмечена философским и научным свободомыслием, торжеством пантеистических натурфилософских доктрин, удивительным сочетанием научности и веры, существованием парадоксальных союзов химии и алхимии, медицины и знахарства, астрономии и астрологии. Расцвет подобных знаний в Германии был связан с учениями современников исторического Фауста - Парацельса (1493-1541) и Корнелия Генриха Агриппы (1486-1535). Именно их книгами увлечен Франкенштейн, да и город Ингольштадт, куда он прибывает учиться, - место, где, согласно некоторым свидетельствам, учился и преподавал профессор Фауст**. Исторический персонаж, оказавшийся с течением времени в центре всемирно известного "бродячего сюжета", слыл философом и магом, астрологом и алхимиком, некромантом, способным вызывать тени умерших. Таким запечатлели его сказания и легенды, а также народная книга, изданная во Франкфурте-на-Майне в 1587 г. Иоганном Шписом. В ней впервые было акцентировано то, что получит дальнейшее развитие в новоевропейской "фаустиане":

версия Шписа, при всей назидательности книги***, отражала "прогрессивные явления эпохи Возрождения - эмансипацию разума человека от церковной догмы и личности от узкой церковной морали", "дерзновенные искания человеческой мысли"4*. Но в этой книге, где Фауст "получает по заслугам", содержалась и важная для романтического мирочувствования М. Шелли мысль об опасности дерзаний человеческого разума. Этот мотив опасности/предостережения не акцентируется ни у Лессинга, ни у Гёте, которые давали в своих версиях "оптимистическое окончание", подсказанное "просветительской верой в разум и в моральную ценность человеческой личности"5*. Полемика М. Шелли с просветительской концепцией разума начиналась и в этой особой трактовке фаустовского сюжета, отсылающей к его первоистокам.

Замысел романа "Франкенштейн" складывался под мощным влиянием еще одного литературного произведения, цитата из которого фигурирует в эпиграфе к первому изданию романа. Это обращенные к Создателю слова Сатаны из "Потерянного Рая" Милтона:

* Жирмунский В.М. История легенды о Фаусте // Легенда о докторе Фаусте. М.: Наука, 1978. С. 356.

** См.: Там же. С. 274,291.

*** Этот назидательный пафос, приличествующий времени и положению благочестивого лютеранина, очевиден уже в пространном названии книги: "История о докторе Иоганне Фаусте, знаменитом чародее и чернокнижнике, как на некий срок подписал он договор с дьяволом, какие чудеса он в ту пору наблюдал, сам учинял и творил, пока наконец не постигло его заслуженное воздаяние" (Легенда о докторе Фаусте. С. 35).

4* Жирмунский В.М. Указ. соч. С. 300.

5* Там же. С. 361.

504

Приложения

Просил ли я, чтоб Ты меня, Господь,

Из персти Человеком сотворил?

Молил я разве, чтоб меня из тьмы

Извлек <...>?*

Эпиграф становится своеобразным камертоном, заставляющим читателя вновь и вновь возвращаться к произведению Милтона; "Потерянный Рай" оказывается одним из главных "фоновых" текстов романа М. Шелли, как, впрочем, и ряда произведений других авторов, входивших в ее окружение. Причину этого, думается, объясняет П.-Б. Шелли, когда пишет о Милтоне как "республиканце и отважном исследователе в области нравственности и религии"**.

Страшный демон, сотворенный Франкенштейном, является аналогом милтоновского Сатаны, чей бунт против Создателя продиктован сложными (controversial, по определению С.-Т. Колриджа***) мотивировками, обусловленными авторским пониманием неоднозначности критериев добра и зла. В то же время с бунтарем из поэмы Милтона может быть соотнесен и сам Франкенштейн, который выступает и в роли Творца, и в роли восставшего против Него сына Божьего, Современного Прометея, пытающегося усовершенствовать людской род. Роман М. Шелли, таким образом, отмечен пересечением библейской и античной мифологии в области нравственной проблематики; на осмысление и интерпретацию писательницей мифа о Прометее, несомненно, оказал воздействие П.-Б. Шелли, который в том же, 1817 г., когда создавалась ее книга, работал над "Освобожденным Прометеем".

Но наряду с этими влияниями нравственно-философская проблематика романа с ключевым ?хая нее вопросом о путях совершенствования человечества, несомненно, несет на себе печать многочисленных социально-политических дискуссий того времени, в центре которых не могла не оказаться дочь Уильяма Годвина (1756- 1836) - самого радикально настроенного мыслителя Англии конца XVHI в., автора знаменитого трактата "Исследование о политической справедливости", и Мэри Уолстонкрас]эт (1759-1797) - "женщины Французской революции", оказавшейся в эпицентре тех грандиозных событий, которые происходили в революционной Франции.