Рождение «Сталкера». Попытка реконструкции - Евгений Васильевич Цымбал
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Семнадцатого сентября Андрей Тарковский вернулся в Москву.
Пятого октября умерла Мария Ивановна Вишнякова — мать Андрея Тарковского.
Она очень страдала. Последние два дня на промедоле и, надеюсь, не очень страдала. Хотя, что мы знаем о смерти, когда о жизни-то не знаем ничего. А если знаем, стараемся о ней забыть. Боже! Упокой душу ее[552].
Я узнал об этом печальном событии несколько дней спустя. Смерть матери стала тяжелым потрясением для Андрея Арсеньевича. Главной психической травмой его раннего детства был уход из семьи отца. Арсений Александрович Тарковский покинул жену в 1936 году, оставив ее с двумя детьми. Андрею было тогда четыре года, его сестре Марине — два. Мария Ивановна восприняла его уход как жизненную катастрофу. Она избрала для себя путь служения идеальному образу бывшего мужа, который сложился в ее душе, — таланту, поэту, отцу ее детей. В восприятии Марии Ивановны Арсений Тарковский был не столько любимым мужчиной, сколько идеальным воплощением его духовной сущности. Она больше никогда не вышла замуж, дети не помнили какого-либо мужчины рядом с ней. Вся ее дальнейшая жизнь была жертвенным служением былой любви, повседневным подтверждением которой стали ее дети. Она считала, что не имеет права тратить на себя деньги, довольствуясь минимумом еды и папиросами. Была равнодушна к одежде, никогда не красилась, не делала маникюр, отвергая естественное женское стремление нравиться. В этом проявлялось ее истовое, удивительно жертвенное (невзирая на собственную жизнь) следование высоким примерам, жесткий нравственный ригоризм. Дети оказались между травмированной матерью и недоступным отцом. Естественно, это отразилось и на характере Андрея Арсеньевича. Он воспитывался матерью, но был слишком требователен и нетерпим к ней, хотя нередко, оставаясь наедине с собой, винил себя за это.
Восьмого октября Мария Ивановна Вишнякова была похоронена на Востряковском кладбище.
Теперь я чувствую себя беззащитным. И что никто на свете не будет любить меня так, как любила меня мама. Она совсем на себя не похожа в гробу. И зреет уверенность в необходимости менять жизнь. Надо смелее это делать и глядеть в будущее с уверенностью и надеждой. Милая, милая мама. Вот увидишь — если даст Бог — я еще многое сделаю: надо начинать сначала! Прощай… нет, не прощай, потому что мы увидимся, я уверен[553].
Спустя несколько дней я шел на киностудию, думая о предстоящей съемке по «Мюнхгаузену». Была середина дня. У проходной оживление и суета массовки. Шум, гвалт, галдеж. Приходилось лавировать среди толпы, чтобы войти на студию. Неожиданно меня кто-то окликнул: «Женя!» Я повернулся на голос. Это был Тарковский. Мы отошли в сторону. Лицо его было очень бледным, с каким-то зеленоватым оттенком. Я даже испугался. Он увидел мою реакцию и тихо сказал: «У меня умерла мама…» Я стал говорить слова сочувствия и соболезнования, утешать его. Он слушал, кивая, потом тихо сказал спасибо и пожал мне руку. В третий раз за три года нашего знакомства. Я молча кивнул ему в ответ. Он повернулся и пошел домой. До сих пор помню его легкую и подвижную фигуру, в тот раз немного сгорбленную, как-то тяжело и обреченно удаляющуюся от «Мосфильма». Казалось, он нес на плечах весь груз своих картин, свою борьбу с Госкино и самим собой, свой неустроенный быт, свою неладную личную жизнь. Он уходил из моей жизни навсегда. Больше встретиться с Андреем Арсеньевичем мне не довелось.
22 октября. Боже! Какая смертная тоска… До тошноты, до петли. Я чувствую себя таким одиноким… И Ларисы нет, да и не понимает она меня, не нужен я никому. Есть у меня один Тяпа, да я ему не буду нужен. Один я. Совсем один. Я чувствую это страшное смертельное одиночество, и это чувство становится еще страшнее, когда начинаешь понимать, что одиночество — это смерть. Меня все предали или предают.
Я один… Открываются все поры моей души, которая становится беззащитной, потому что в них начинает входить смерть. Мне страшно. Как страшно быть одному. Только Тяпус. Я не хочу жить. Я боюсь, мне невыносимо жить[554].
30 октября. Приезжал из деревни Араик. Лариса просила прислать ей дубленку и сапоги (?). И — 1000 р. Денег. Послал. У нас осталось 1150 р. — истраченные нами с А. С. Куда же делись 7000? За «Сталкера»? Араик говорит, что Лариса собиралась приехать 3 ноября[555].
1 ноября. Вчера получил телеграмму из Ленинграда:
«Уважаемый Андрей Арсеньевич, на встрече с польскими режиссерами в Репино мы с женой посмотрели „Сталкер“. Нам кажется, что это наиболее крупное произведение мирового кинематографа. С уважением, Алексей и Светлана Германы»[556].
6 ноября . Из письма АН — БН: За это время дважды виделся с Тарковским: раз он был у нас, раз мы у него. Он недавно был в Италии, в декабре снова едет, будет снимать фильм (сначала думали публицистический, а теперь уже просто художественный). Он сообщил, что «Сталкер» выйдет на экраны во втором квартале будущего года, а что касается выплаты потиражных, то все здесь неясно, ибо как раз в то время, когда с нами заключался договор, пришла перемена закону о потиражных, и все для нас стало неопределенным. Я, кстати, посылал письмо Сизову по этому поводу, однако ответа не получил. Тарковский говорит, что Сизов вот-вот уходит на пенсию. «Сталкер» продан в ФРГ, Францию, Италию и еще куда-то. Позавчера Тарковский уехал зачем-то с Ермашем в Польшу.
18 ноября. До меня дошли слухи о том, что «Сталкер» будет прокатываться третьим экраном, как «Зеркало», безо всякой рекламы. Вчера в Д[оме] К[ино] рассказала Н. Зоркая, должна была делать рекламные статейки. Натравил Аркадия Стругацкого, кот. собрался писать Зимянину[557].
Было изготовлено 196 копий «Сталкера». Но фильм показывали почти без рекламы и в основном в небольших периферийных кинотеатрах. При этом только в Москве в первые месяцы проката он собрал два миллиона зрителей. При продуманном показе фильм мог собрать гораздо большую аудиторию и кассу. Для этого требовалась умная реклама и заинтересованные прокатчики. Но
