Жизнь с гением. Жена и дочери Льва Толстого - Надежда Геннадьевна Михновец

дороже, и эпатаж в общении с близкими ушел. С другой стороны, и в толстовской семье отношение к Александре смягчилось. 18 января 1916 года Т. Л. Сухотина записала: «Приезжала вчера Саша из Минска на один день. Очень она мне дорога. И многим она мила, и это ее портит. Она очень набалованна. Самоуверенна, но с годами стала внимательнее к другим и себе. Понемногу воспитывает сама себя. Страшно за нее в смысле романов. Более чем когда-либо вижу, что она без любви не проживет, а она все „промахивается“, как она сама говорит»[1035].

В конце декабря 1916 года Александра Львовна сообщала из Минска сестре, что ее отряд ощутимо разросся и теперь из него выросли два отряда и две летучки[1036], а также база, которая не только снабжала эти отряды фуражом, провиантом, но и вела канцелярию. Александра Толстая самым подробным образом перечислила то, что включает в себя каждый отряд (лазарет, амбулаторию, перевязочную, зубоврачебный кабинет, прачечную и прочее), и при чтении этого текста становится понятно – вся эта структура отчеканилась в ее сознании.

Александра Толстая отмечала, что и больные, и все остальные живут в «землянках, халупах и шатрах», где сыро и тесно. Она старалась везде присутствовать, чтобы поддержать порядок и настроение у больных и подчиненных. В Александре Львовне произошло важное изменение, она перестала видеть себя исключительно дочерью Льва Толстого: «Здесь я не дочь своего отца, а уполномоченный Гл〈авного〉 ком〈итета〉»[1037].

С декабря 1916 года по март 1917-го Александра Львовна находилась в госпитале. «Болела рана, – вспоминала она. – Я лежала в минском госпитале, мне только что делали операцию. К пиэмии[1038] прибавилась тропическая лихорадка, которую я подхватила, работая на Турецком фронте»[1039]. В марте Александра Толстая выписалась из госпиталя, хотя рана еще не вполне зажила, и доктор назвал свою пациентку «безумной, но отпустил». И она в самую распутицу отправилась в 3-й передовой врачебно-питательный отряд Всероссийского земского союза.

12 апреля Александра Толстая вместе с В. М. Феокритовой приехала в Ясную Поляну. Софья Андреевна записала:

«Саша, слава Богу, все такая же цветущая и полная и все так же весело и громко хохочет. Не хочется и очень радоваться посещению Саши, так как она пробудет еще только два дня, а мы так долго о ней тревожились и ждали ее.

15 апреля. Уехала Саша опять на фронт с Варварой Михайловной, бодрая и даже веселая, а я крепилась, чтобы не заплакать»[1040].

После отречения царя Николая II от престола и прихода новой власти[1041] многое коренным образом изменилось в настроениях солдат. В один из дней уполномоченная А. Л. Толстая согласно приказу начальника дивизии должна была заблаговременно переместить свою летучку в лощину. Однако вмешался отрядный комитет, пожелавший ознакомиться с местностью, затем обсудить вопрос о месте перемещения и выработать общее решение. Толстая писала: «Коллективное начало вступало в свои права, надо было с ним считаться. Осматривали местность пять человек. Обсуждали, спорили. Лучшего места не нашли и, потеряв три дня, остановились наконец на той же лощине, которую мы выбрали с начальником летучки. Не успели расположиться, как немцы нас обстреляли»[1042].

Александра Львовна, работая над своими воспоминаниями, восстановила в памяти картину той бомбежки, которая настигла ее летучку, не подготовленную из-за проволочки коллективных согласований. И эта ночная бомбардировка лишь отдаленно напомнила ей о бомбежке 1916 года:

«Забухали тяжелые орудия, один за другим просвистели тяжелые снаряды.

Встрепенулись люди, заговорили, загремели цепями лошади на коновязи, как всегда, завыл отрядный большой пес Рябчик.

Несколько снарядов шлепнулось в противоположный берег, взрывая фонтаном землю.

Как безумные из палаток, где лежали больные и раненые, побежали санитары к блиндажу.

– Куда? Мерзавцы! Раненых бросать! – забыв о новой, принятой на себя роли вежливости, орал начальник летучки.

Но людей точно подменили, не помогали ни окрики, ни увещания. С горы, из соседних воинских частей, в одном белье бежали в нашу лощину солдаты.

– Братцы! – орал во все горло солдат. – Братцы! Спасайся кто может!

Рассветало. В желто-красном зареве над мутным туманом леса показалось темное пятно, окруженное мелкими точками. Постепенно увеличиваясь, оно плыло ближе и ближе. С шумом пролетел над нами „Илья Муромец“[1043], окруженный свитой фарманов[1044].

Разинув рты, солдаты медленно поворачивали головы, следя за уплывающими аэропланами. Орудия смолкли. Стали расходиться. Было что-то бесконечно слабое и жалкое в белых, в одном белье, босых, согнутых фигурах, ползущих в гору»[1045].

Летом 1917 года Александра Львовна еще продолжала руководить отрядом[1046], но осенью пришла к решению сложить с себя полномочия. В армии, писала она, «…положение делалось серьезнее с каждым днем. Дисциплина падала. Особенно плохо было во второй летучке. Начальник ничего не мог сделать с командой. Отказывались работать, грубили. Был даже случай отказа передвинуться на новое место по приказу начальника дивизии.

Разложение шло быстро. Когда при осмотре войск командир корпуса зашел в перевязочный отряд, старика никто не встретил. Он стал обходить землянки. Солдаты валялись на койках и на приветствие генерала „здорово, санитары“, не поднимаясь, лениво тянули – „здравствуйте“. А то и вовсе не отвечали. Большевистская пропаганда, как яд, разлагала вторую летучку, и она быстро приходила в упадок; солдаты перестали работать, не чистили лошадей, завели грязь, беспорядок. Пришлось в спешном порядке ликвидировать летучку. Да и вообще, чувствовалось, что делать на фронте больше нечего. Фактически война кончилась. По всему фронту шло братание, солдаты покидали позиции. 〈…〉

Отрядный комитет устроил в мою честь прощальное заседание. Председатель комитета открыл собрание витиеватой речью.

– Товарищи! – начал он. – Сегодня мы провожаем нашего уважаемого уполномоченного, который, которая так жертвенно работал, то есть работала, для нашей родины, то есть для нашей революционной страны! Товарищи! Что я хочу сказать? Наш третий отряд Земского союза – самый отменнейший из всех отрядов! Почему же это так, товарищи? Я объясню вам почему, товарищи! В других отрядах нет уже ни продуктов для людей, ни фуража для лошадей! А у нас – всего достаточно. Сыты и люди, и животные. А почему же это так, товарищи? А потому, товарищи, что наш, то есть наша… уполномоченный…

Он говорил долго…

– Товарищи, – закончил он наконец свою длинную речь, – я желаю нашему уполномоченному, то есть нашей уполномоченной, счастья и благополучно доехать и прошу всех вас, товарищи, почтить ее память вставанием.

И все молча встали.

А позднее я узнала, что после моего отъезда тот же самый комитет постановил меня арестовать, как буржуйку и