Жестокий век - Исай Калистратович Калашников

Джэлмэ не хотел или не решился с ним спорить. Лицо его оставалось угрюмым. Сейчас он был очень похож на своего отца, кузнеца Джарчиудая. Субэдэй-багатур брат ему, а совсем другой человек – воин.

– Так пойдешь со мной или нет? Я спрашиваю о твоем желании!

– Великий хан, у тебя так много подданных – зачем тебе я?

– Уходи, – сказал он.

Больше он уже не позовет Джэлмэ. Былого не вернешь, как свою молодость… Подданных у него много, верно, есть и разумные, и храбрые, и ловкие, на любое дело человека найти ничего не стоит. Но нет друзей, какие были в далекую пору. Когда-то он думал, что друзей заменят сыновья. Но у них своя жизнь, они выросли в иное время, и многое недоступно их уму и сердцу. Братья – те и вовсе… Беспокойный Хасар, немало тревоживший его, обломался, присмирел, огонь славолюбия угас в его душе, он уже не затевает ссор и споров, не красуется перед другими в дорогих нарядах и доспехах, живет в своем уделе в окружении многочисленных жен…

Эти размышления расслабляли его, и он гнал их от себя. Впереди было трудное и опасное дело. Оно бодрило его лучше всякого вина. И будь у шаха сартаулов в десять раз больше воинов, он не смог бы остановиться. Делаешь – не бойся, боишься – не делай. Теперь к старому присловию он часто добавлял: не делаешь – погибнешь.

Беглый хаджиб шаха Данишменд, люди купца Махмуда довели до хана, какая смута во владениях Мухаммеда. Он долго думал, как обратить себе на пользу вражду шаха с матерью, эмирами, имамами (пожалел, что нет рядом хитроумного шамана Теб-тэнгри). Что за человек шах – он уже знал хорошо. Потому надумал разжечь его подозрительность. Заставил перебежчиков составить письмо. Будто бы эмиры шаха пишут ему, хану Чингису, что тяготятся властью Мухаммеда, что шах чинит им всякие обиды и утеснения, что он жесток, несправедлив и они, его эмиры, будут рады и счастливы, если хан примет их к себе на службу. Это письмо должны были «перехватить» люди шаха…

Главное – разъять силы врагов, расщепить их, как полено на лучины, тогда уже нетрудно будет искрошить лучины в мелкую щепу.

Чем ближе становилось время выступления в поход, тем беспокойнее вели себя жены. Они нередко ссорились, и ему приходилось утихомиривать их грозным окриком. Такого раньше не было. Борте правила всеми его женами и наложницами спокойно и умудренно. Но тут что-то случилось. Ее власть перестала быть беспрекословной. Жены раскололись на два враждующих стана. В одном главная Борте, в другом – Хулан. Он думал, что виной тому властность его любимицы Хулан, но все оказалось много сложнее. Татарка Есуй высказала то, о чем другие помалкивали:

– Ты уходишь, и одному Небу ведомо, сможешь ли возвратиться. Все люди смертны… Кто будет править улусом? Кто станет господином над всеми нами?

Для него эти слова были неожиданны, от них перехватило дыхание. Разве он должен умереть? Все в душе восстало против этого. Он еще не стар. Он крепок телом. Как в юности, может сутки не слезать с седла. О чем говорит эта глупая женщина? Смерть далеко, и думать о ней нечего.

Но проклятые мысли назойливо лезли в голову, и душа была полна тягостного смятения. Неужели придет время, когда не он, а кто-то другой будет сидеть на его троне, поведет в битвы воинов?.. Неужели вечное Небо, отличив его от всех живущих на земле, со всеми же уравняет?

Усилием воли он отодвинул эти думы. Но не избавился от них совсем, они жили в нем, подстерегали его, чтобы завладеть всем существом, потрясти ум до самых глубин.

О выборе наследника он стал размышлять как о деле обычном, таком же, как подготовка к походу. И оно оказалось таким же нелегким, как подготовка к походу. Раздор среди жен пошел из-за того, что Хулан замыслила продвинуть в наследники своего сына. Борте возмутилась. Старший из сыновей должен наследовать отцу. Из века в век ведется: старший в роде – глава.

Как ни любил хан бойкую Хулан и своего младшего сына Кулкана, он не мог назвать его своим наследником. Одно дело – младший среди братьев, другое – неизвестно, что за человек из него выйдет, сможет ли удержать в своих руках весь его улус. Но все это ничего не значит для Хулан. Если ее оставить тут и если с ним в походе что-нибудь случится, она попробует силой утвердить на троне Кулкана. Ее придется держать при себе. Так будет спокойнее для всех. Сделать наследником Джучи? Застарелая боль всколыхнулась в душе. Если Джучи не сын… Все меркиты, отправленные на тот свет, возликуют от злорадства. И это не все. Джучи все больше отдаляется от него. Нет, не может он быть наследником. Чагадай, Угэдэй или Тулуй – один из этих будет наследником. Кто? Ближе всех его сердцу Тулуй. Смел, отважен, умеет увлечь за собой людей, но и сам легко увлекается. А для владетеля это может обернуться бедой. Чагадай, напротив, строго следует правилам и обычаям, упорен, беспощаден к себе и к другим. Добрые люди возле него не удержатся, а худых он сам держать не станет и может остаться одиноким, а править улусом без верной опоры трудно. Остается Угэдэй… Благодушен, ласков с людьми, нетороплив, невозмутим. Ему не хватает твердости. Но возле него всегда будут держаться люди…

Он решил напрямую поговорить с сыновьями. Все четверо пришли к нему в юрту. Караульным он велел никого не впускать. В серебряных подсвечниках горели толстые восковые свечи. Сыновья молчали. Давно, с незапамятных времен, они не разговаривали вот так, одни, всегда вокруг были люди. И сейчас братья настороженно, будто и не братья, посматривали друг на друга. Может быть, они даже догадывались, о чем будет речь, и хотели предугадать, на кого падет выбор отца.

– Дети, когда Небо призовет меня, мой улус, все, что я собрал, останется вам. – Отодвинутые мысли о своем конце приблизились, и он тряхнул головой, заговорил быстро: – Вы все достойны занять мое место. Но ханом может стать один из вас. Я бы хотел, чтобы вы сами назвали того, кто больше других годен для тяжких трудов повелителя всеязычных народов.

Джучи старательно соскабливал с голенища гутула какое-то пятнышко. Угэдэй поворачивал подсвечник, тихонько дул на пламя свечей, и оно беспокойно металось. Чагадай сидел с недоступно строгим лицом. Взгляд Тулуя перескакивал с одного на другого – кого отец назовет наследником?

– Скажи свое слово ты, Джучи.

Старший сын поднял голову. Шевельнулись брови, сдавливая кожу на переносье в две складки. Его опередил Чагадай:

– Почему первым должен говорить Джучи?

– Он старший.

– Уж не его ли нарекаешь своим наследником? Все знают: Джучи – меркитский подарок. Мы не будем ему повиноваться!

Лицо Джучи побелело, глядя Чагадаю в глаза, он сказал:

– Мнишь себя умнее всех! А Небо обделило тебя. Одним всех превосходишь – свирепостью. Но она не достоинство человека. Свирепость – достоинство сторожевой собаки.

– У тебя занимать не стану ни ума, ни достоинства!

– Молчи, Чагадай! – остановил перепалку хан. – Твое бесстыдство превосходит всякую меру. Джучи – ваш старший брат. И чтобы я не слышал о нем подобных слов! Язык вырву!

Установилась тягостная тишина. Хан был сердит на Чагадая, но того это не смутило. Сидел все так же с недоступно-строгим лицом.

– Может, ты сам хочешь быть моим наследником?

Помедлив, Чагадай ответил:

– Ты волен избрать любого из нас. Сам я охотнее всего стал бы повиноваться Угэдэю.

Имя было названо. И за одно это хан простил Чагадая.

– Что скажешь ты, Джучи?

Не поднимая взгляда, тусклым голосом Джучи проговорил:

– Я буду слугой любому из братьев.

– Я спрашиваю, что ты думаешь об Угэдэе.

– Думаю, что он сумеет править разумно и справедливо.

– А ты, Тулуй?

– Буду рад, если наречешь Угэдэя.

– А что скажешь ты, Угэдэй?

– Я покорен твоей воле, отец. Изберешь меня – буду стараться стать достойным высокой чести. Вот все, что я