Полосатый катафалк (Сборник) - Росс МакДональд

Во мне говорил гнев, и я сразу же пожалел о вырвавшихся у меня словах. Мои глаза обжигала боль и проникала глубоко в мозг, но хуже всего была невозможность решить, рождена ли она тем, что я знаю правду, или тем, что я ее не знаю. Уиллс буркнул что-то невнятное и рефлекторным движением ударил по стене рукой. Тут он вспомнил о зажатом в ней бумажнике.

— Берите. Кому он нужен?

Возможно, он хотел протянуть бумажник мне, но разжал пальцы слишком рано, бумажник вырвался из них и заскользил по железным ступенькам. Я пошел вниз за ним, а Уиллс пошел вверх, к Гранаде. Дверь за ним закрылась.

Доктор Саймон был пожилым человеком, сохранившим увлечение своей профессией. Кабинет его помещался в угловой комнате с окошком почти под потолком и был освещен плафоном, который, видимо, никогда не выключали. В его мертвенном свете доктор выглядел землисто-бледным, точно один из кадавров, находящихся в его ведении.

— Травма головы дает порой непредсказуемые последствия, — сказал он. — И может проявиться не сразу, как я уже объяснил лейтенанту Уиллсу. Причина — кровоизлияние и возникновение тромба.

— А тромб вы обнаружили?

— Нет. И череп цел. — Он поднял изящную руку с пожелтелыми от никотина пальцами и выстучал несколько глухих тактов на собственном черепе. — По правде говоря, я подумываю о том, чтобы еще раз в нем покопаться.

— То есть полного вскрытия вы не произвели?

— Оно было настолько полным, насколько подсказывали обстоятельства. Я обнаружил несколько кровоизлияний в мозг, которые могли стать причиной смерти… — Он явно не договаривал.

— Вы не убеждены, что он умер от повреждений головы?

— Не вполне. Мне доводилось видеть людей, которые спокойно разгуливали с такими же серьезными травмами. Хотя, — добавил он сухо, — я отнюдь не рекомендую прогулки для лечения травм мозга.

— Но если не они стали причиной его смерти, то что же? Его задушили?

— Никаких признаков этого я не обнаружил. Практически всегда остаются внешние повреждения — разрывы подкожных сосудов. Подобных внешних следов я не нашел, как и внутренних повреждений в области шеи.

— Вы абсолютно уверены?

Вопрос был нетактичным. Доктор бросил на меня быстрый настороженный взгляд. Я уязвил его профессиональную гордость.

— Можете сами взглянуть на труп, если вам угодно.

Труп лежал на столе в соседнем помещении. Я хотел подойти к нему и не смог. Моя корейская закалка, видимо, заметно поизносилась. Покойник словно излучал знобкий холод. Я понимал, что это фантазия, — просто помещение было холодным. Однако к Бродмену я так и не смог подойти. Саймон посматривал на меня с легким злорадством.

— Я намерен заглянуть в грудную полость. Если обнаружу что-нибудь, мистер Гуннарсон, то сообщу вам.

Но я почти его не слушал. За прорезиненными занавесками, неплотно закрывавшими арку двери, я увидел в соседнем помещении стену, составленную из ящиков. Один из них был наполовину выдвинут; на табурете возле него, низко склонив закутанную в шаль голову, сидела женщина, вся в черном.

Саймон прошел сквозь занавески и потрогал ее за плечо:

— Миссис Донато, вам нельзя оставаться в таком холоде. Вы простудитесь.

Я решил, что это мать Гэса Донато. Но тут она повернула лицо с глазами как два черных ожога. Секундина, вдова Донато.

— Я рада буду схватить двустороннюю аммонию и умереть, — ответила она.

— И глупо. Поезжайте домой, поспите — и почувствуете себя лучше.

— Я не могу спать. У меня все в голове вертится.

— Я выпишу вам рецепт на снотворное. Зайдете с ним в больничную аптеку.

— Нет. Я хочу тут остаться. У меня есть право. Я хочу остаться тут с Гэсом.

— Разрешить вам это я не могу. Вы вредите своему здоровью. Идемте-ка ко мне в кабинет! — потребовал Саймон. — Я дам вам рецепт.

— У меня нет денег.

— Я выпишу вам бесплатный рецепт.

Он сжал ее руку повыше локтя и заставил встать. Она поплелась рядом с ним, волоча ноги.

14

Я ждал у дверей аптеки. Наконец Секундина вышла, щурясь от слепящего света.

— Миссис Донато?

Она узнала меня не сразу, как и я ее в морге. В двух шагах от нее под ярким солнцем мне стало понятно, что с ней сделала эта ночь. Изменился ее возраст. В ее облике и жестах исчезла молодость, появилась свинцовость пожилых лет. Сила тяготения лишила ее плоть упругости, а солнце было к ней беспощадно.

— Я Гуннарсон, адвокат, миссис Донато. Вчера вечером я виделся с Тони Падильей. И сегодня утром у меня с ним был небольшой разговор. Он сказал, что у вас есть важные сведения.

Ее лицо обмякло.

— Тони это приснилось. Я ничего не знаю.

— Что-то, связанное со смертью вашего мужа, — сказал я. — И не только. Он сказал, что Гэс не убивал Бродмена.

— Этого не говорите! — Ее пальцы клещами сомкнулись на моей руке.

Она оглянулась по сторонам, посмотрела на озаренный солнцем перекресток. На автобусной остановке студентки-практикантки щебетали, как белогрудые пичужки. Взгляд Секундины, казалось, с силой отодвинул реальность. Он создал зону отчуждения, пустую и холодную, вакуум в солнечном свете, и туда хлынул мрак, переполнявший ее душу.

Я взял ее под локоть и повел. Тело ее двигалось медленно и неохотно. Мы перешли улицу наискось к автобусной остановке на противоположном углу. Я уговорил ее сесть на пустую бетонную скамью под перечным деревом. Тень его листьев легла на наши лица, словно прохладное кружево.

— Тони сказал, что ваш муж не убивал Бродмена.

— Тони сказал?

— Насколько я понял, вы думаете, что его убил Гранада.

Она чуть очнулась от летаргии горя.

— Думаю, не думаю — что толку? Доказать я ничего не могу.

— Пусть так. Но другие могут.

— Кто бы это?

— Доктор Саймон. Полиция.

— Не смешите меня. Им так удобнее. Все решено и подписано.

— Только не мной.

Она поглядела на меня с вялой подозрительностью.

— Вы же адвокат, да?

— Совершенно верно.

— Денег у меня нет. И взять их негде. У Мануэля, моего деверя, деньги есть, но вмешиваться он не желает. Так что вам тут поживиться нечем.

— Я это понимаю. Просто я хочу добраться до правды.

— Выставляете куда-то свою кандидатуру?

— Со временем, возможно, и выставлю.

— Ну так улещивайте кого-нибудь еще. А я устала и совсем больна. Мне надо домой.

— Я вас отвезу.

— Нет уж, спасибо.

Но сохранять гордое безразличие дальше у нее не хватило сил. Она заговорила по-испански и совсем другим голосом — он шумел и трещал, как огонь. Казалось, голос этот принадлежал иной ее сущности, сохранившей и юность, и женственность, и гнев. Ее тело ожило, лицо преобразилось.

Я не понимал ни слова.

— Скажите это по-английски, Секундина.

— Чтобы вы побежали в суд и меня арестовали?

— С какой стати?

Она замолчала, хотя ее губы продолжали шевелиться.

— Не понимаю, чего вы от меня хотите?

— Сведений об убийстве Бродмена.

— Я все рассказала Тони. Спрашивайте его.

— Это правда?

Она вспыхнула темным пламенем:

— Вы меня вруньей считаете?

— Нет. Но в суде вы это повторите под присягой?

— В суд мне не попасть, вы не хуже меня знаете. Он и со мной то же сделает.

— Кто?

— Пайк Гранада. Он всегда на меня зарился. А как не получил ничего, озлился. Один раз вечером на ледяном заводе принудить хотел. И Гэс его хорошо порезал. А он выдал Гэса легавым, будто он машину украл. Они и меня забрали. А когда меня выпустили из исправительной школы, Пайк со мной свел счеты.

— Но ведь все это, кажется, было давно.

— Началось давно. Но он с тех пор только и думал, как нагадить Гэсу и мне. А вчера вечером взял, сволочь, и застрелил его.

— Но он исполнял служебный долг, ведь так?

— А стрелять было зачем? Гэс никогда с пистолетом не ходил. Кишка у него тонка была. Позволил Гранаде подстрелить себя, точно собаку.

— За что вы так ненавидите Гранаду?

— А он купленный легавый. Легавый сам по себе пакость, а купленный легавый гаже самой последней твари.

— Вы по-прежнему утверждаете, что он убил Бродмена?

— Конечно, убил.

— Откуда вы знаете?

— А я много чего слышу.

— Голоса?

— Я еще в своем уме, если вы на это намекаете. У меня есть подружка, помощница сестры в «Неотложной помощи». В больнице она двадцать лет работает. И такое знает, о чем доктора и не слыхивали. Она сказала, что Бродмен мертвый был, когда его внесли. И вид у него был, будто у задушенного. А Мануэль видел, как Гранада забрался за ним в машину. Гранада с Бродменом разговаривал, только Бродмен-то молчал. — Она мрачно покосилась на меня, и словно само зло проглянуло между ее веками. — Вы ведь тоже там были. И видели.