Вынужденная оборона - Станислас-Андре Стиман

Гаррик открыл дверь:

— Мы с Денизой едем с последней машиной. Тебя подвезти?

Ноэль подумал, что лучше согласиться, хотя и предпочел бы вернуться пешком, наедине со своими мыслями.

— Ну, — сказал Гаррик в машине, где они сидели, прислонившись к кипе газет и упираясь коленями в подбородок, — все, как я тебе и говорил. Никто не отнимет у меня мысль, что убийство совершил обманутый муж. Пока они не станут искать в этом направлении…

— Уже искали, — прервал его Ноэль. — Даже меня допрашивали, в качестве близкого знакомого Вейля.

— В самом деле? — спросил Гаррик. — Если это ты его кокнул, то лучше так прямо и скажи: смогу первым об этом сообщить!

Ноэля высадили в пяти минутах от дома. Против всякой очевидности он надеялся, что в мастерской горит свет, что означало бы, что Бэль его ждет. Но никакого света из-за задернутых штор не просачивалось, и он всунул ключ в скважину с угнетенным чувством одиночества. Снял в темноте пальто, тяжело опустился на кровать, зажег настольную лампу. Уже стал раздеваться, когда совсем близкий, едва слышный шум дыхания заставил его обернуться. Бэль лежала рядом, на расстоянии вытянутой руки. Она натянула простыню до подбородка. Виднелся снежный водопад воланов, усеивающих ее кирпичного цвета платье, брошенное на стул.

— Бэль! — хрипло прошептал он. — Ты спишь?

Она и не пошевельнулась. Его взгляд упал на клочок бумаги, пришпиленный к его подушке. Он с замешательством прочел: «Стыдно так поздно возвращаться».

Когда он вернулся из ванны, Бэль уже повернулась к нему спиной. Простыня медленно приподнималась в равномерном ритме ее дыхания. Он осторожно залез в постель и пододвинулся к ней. Его окоченевшие члены почувствовали благотворное тепло ее тела. Наконец, он отважился и тесно прижался к этому свернутому калачиком телу, к выгнутой дугой спине, к округлым ляжкам… Так его и застиг сон.

Наутро, когда он открыл глаза, он был один. Он оперся на локоть, силясь понять причину разбудившего его шума. Тут кто-то постучал в застекленную дверь. «Второй раз, небось, стучат», — подумал он. И увидел на задернутой шторе, словно в театре теней, отражение фигуры толстого полицейского.

Он встал, словно во сне, натянул халат, и пошел открывать. Полицейский учтиво приложил два пальца к белой фуражке. Потом вытащил из картонной папки и протянул ему бланк: повестка явиться сегодня же во второй половине дня к следователю Понсу, занимающемуся расследованием дела авеню Семирамиды.

Глава 17

Разговор и четверти часа не продлился. Месье Понс оказался учтивым педантичным старичком, обладавшим двумя маленькими слабостями: повторяться и заставлять своих собеседников делать то же самое. Так, например, когда Ноэль сказал ему: «Четвертого я провел вечер в „Ампире“», он настойчиво повторил: «Значит вы говорите, что четвертого провели вечер в „Ампире“», словно простое утверждение никакой ценности в его глазах не представляло. «Да, — ответил Ноэль, протянув следователю повестку из своего участкового отделения, — и вот, в некотором роде, доказательство». «Доказательство?» — спросил месье Понс. Ноэль кивнул: «Я, сам того не зная, нарушил в тот вечер правила движения: поставил машину на улице, где автомобильное движение запрещено. Я и не знал, что, пока я был на просмотре фильма, составили протокол». «Пока вы были на просмотре фильма?» — повторил месье Понс. И обратился к секретарю: «Снимите копию с этого документа, Сюрет. Мы оценим его важность по достоинству». А затем осведомился: «Как же это повестка у вас, если вы явились в участок?» «Просто я попросил помощника комиссара мне ее оставить». «Но зачем?» — продолжал настаивать месье Понс. «Потому что я счел, что это может положить конец несправедливым подозрениям, коим я подвергаюсь». Ноэль рассчитывал заставить этим выпадом открыться собеседника, но был жестоко разочарован. «В таком случае, Сюрет, — просто-напросто сказал месье Понс, — раз месье Мартэну эта повестка больше не нужна, мы сохраним, скорее, оригинал. И попросите комиссариат на Четвертой площади прислать нам копию протокола по поводу месье Мартэна». Миг спустя следователь уже стоял и жал Ноэлю руку, как кому-то, кого не скоро увидит. По крайней мере, такое впечатление от прощания осталось у склонного к оптимизму Ноэля.

Он вернулся домой не спеша, даже завернул в оживленные кварталы, живописность и красочность которых любил. Скорое неотвратимое освобождение Клейна побудило бы кого-нибудь другого удвоить осторожность, потому что теперь, когда художника признали невиновным… Ему же это освобождение парадоксально придало чувство облегчения, почти безопасности.

Как обычно, витрина игрушечного магазинчика мадам Эльяс побудила его замедлить шаг и остановиться. Экспозицию в ней меняли редко, но было выставлено такое бесконечное множество мелочей, что Ноэль всякий раз приходил в восхищение, делая новые открытия. То это была малюсенькая коляска из крашеного дерева, с кучером, державшим разукрашенный лентами кнут; в коляске сидели жених и невеста, и она рысью бежала по рассыпанным картам; то целлулоидная лягушка, отражавшая желтое пузо в мутной воде из зеркальных осколков; то крестоносец, вступивший в поединок с усеяннным перьями индейцем; то пожарник, выпавший из красной с золотом пожарной телеги, со звоном несущей его на пожар.

Ноэль вошел в узкий проход с бутылочного цвета стенами, ведущий во двор. В это время звонко звякнул дверной звонок. Он и не обернулся, будучи уверен, что это всего лишь кто-то из местных ребятишек. Но за спиной раздался знакомый голос:

— Месье Мартэн!

Это был комиссар Мария. Вид у него был несколько смущенный, и он неловко пытался засунуть в обширные карманы своего регланового пальто плохо перевязанный пакетик, из которого высовывался острый колпак с бубенчиками.

Удивление Ноэля сменилось досадой:

— Здравствуйте, комиссар. Просто мимо проходили?

Толстяк не обратил внимания на иронию:

— Здравствуйте, месье Мартэн. Буду вам признателен, если вы мне уделите несколько минут для разговора.

Ноэль в упор взглянул на карман, раздутый плохо перевязанным свертком.

— Ладно! — произнес он, словно отбросил какое-то внутреннее возражение и согласие зависело исключительно от его доброй воли. — Пойдемте.

«Значит, — думал он, поднимаясь по железной лестнице перед посетителем, — комиссар женат, отец семейства». Трудно было представить, как он вытаскивает за ужином петрушку, еще труднее было вообразить, как он склоняется над кроваткой и прижимается вислой щекой к неловким детским губкам. До сих пор Ноэль ни разу не думал, что имеет дело с человеком, похожим на любого другого.

— Присаживайтесь, комиссар. Чего-нибудь выпить хотите?

Некоторое смущение собеседника придавало Ноэлю приятное чувство превосходства, усиленное давешней явкой к следователю.

Комиссар помотал головой. Он осторожно уселся на деревянный ларь, которому уже оказал предпочтение в первый приход. Чувствовалось, что это человек привычки.

— Нет, спасибо, месье Мартэн. Я только хочу задать вам несколько вопросов.

Тон продолжал оставаться совершенно холодным. Комиссар держался странно натянуто. Может, «решающий разговор»? Ноэль побоялся, что да.

— Сигарету хотите? — предложил он.

— Нет, спасибо, месье Мартэн.

— Может, вы трубку курите…

— Нет, вообще не курю.

Все та же невозмутимость, все то же раздражающее, ничем не нарушаемое спокойствие! Все та же решительная твердость ответов, скупость на слова, не выходящая за рамки строго официального разговора! Все так же нарочито медлит затронуть суть!

Ноэль не мог больше выносить эту тяжелую тишину и перешел в наступление:

— Я как раз иду от следователя, — сказал он с деланным безразличием.

Комиссара, вроде бы, это мало заинтересовало:

— Он, конечно, спросил вас, что вы делали вечером четвертого?

— Естественно! — сказал Ноэль. — А я ему, как и вам, ответил, что был в «Ампире».

— Естественно! — произнес комиссар.

И медленно расстегнул пальто. Закончив это дело, он вздохнул:

— Но вы там не были!

Ноэль так не ожидал подобного замечания, что у него прямо дыхание прервалось и пришлось сесть, чтобы скрыть смятение.

— Я мог бы возмутиться этим обвинением, — сказал он, наконец. — Но, полагаю все-таки, что вы бы его не сделали, если бы у вас не было веских оснований сомневаться в моих словах?

— Давайте поглядим… Вы ведь мне сказали, ваш ответ вот тут записан, что на сеансе четвертого показывали художественный фильм «Голубой кот», документальный фильм и хронику?

— Да, — глухо ответил Ноэль.

Он ощутил то же чувство недоверия, осторожности, что и в предпоследнюю встречу с толстяком, когда интуитивно почуял неизвестную опасность.